Павел Быков, Ирик Имамутдинов, Дан Медовников, Алексей Хазбиев, Ольга Шадрина
Версия для печати

Все государства делают это

В послании президента тезисно предъявлены основные положения "доктрины Путина", и теперь можно более осмысленно ответить на вопрос, как далеко российская власть готова зайти в отстаивании национальных интересов

Редкий случай: отечественное политсообщество заранее было уверено в том, что центральной темой нынешнего президентского послания членам Федерального собрания станут международные дела. Ранее основная линия послания становилась сюрпризом, но на этот раз комплекс внешнеполитических и внешнеэкономических обстоятельств — предстоящий саммит G8 в Санкт-Петербурге, речь вице-президента США Дика Чейни, заключительная стадия переговоров о вступлении России в ВТО, кризис вокруг ядерной проблемы Ирана, не утихающие на Западе споры о российской энергетической политике — сформировал определенный запрос как внутри России, так и вне ее. Требовался ответ, каковы сегодняшние приоритеты России.

Хотя речь Владимира Путина была выстроена на приоритетах российского общества, суть ее была посвящена именно внешним делам. Так, только блок об армии, безопасности и внешнеполитических приоритетах России составляет заметно больше трети послания. По сути, в послании тезисно были предъявлены основные положения «доктрины Путина», и теперь можно более или менее осмысленно ответить на тревоживший многих вопрос: как далеко нынешняя российская власть готова зайти в отстаивании национальных интересов? Оказалось, довольно далеко.

Что сказал

В послании президента условно можно выделить три основные логические посылки. Во-первых, мы должны воспользоваться нынешним достаточно неплохим внутренним и внешним положением страны, чтобы хотя бы частично компенсировать населению потери, которые оно понесло в переходный период (сюда, очевидно, входит и демографический блок), а также — что в долгосрочной перспективе, конечно же, важнее — более трезво и детально подумать о том, как добиться того, чтобы Россия заняла в мире место, которого она достойна.

Во-вторых, и как следствие первого, Путин выступает за дальнейшую интеграцию России в мировое хозяйство. Основной упор здесь делается на вступление в ВТО (только на выгодных для нас условиях) и на развитие высокотехнологичных отраслей — прежде всего атом, космос, энергосбережение, авиастроение.

Наконец, в-третьих, дабы достичь поставленных целей — «решить вопросы мирной жизни», — Россия должна всерьез заняться развитием своих Вооруженных сил и оборонной промышленности. Только так мы сможем противостоять новым угрозам, возникающим в ходе нынешнего переустройства мира.

Пожалуй, именно в этой части президент выступил наиболее убедительно и жестко. «Нужно четко осознавать, что ключевую ответственность за обеспечение глобальной стабильности будут нести ведущие мировые державы. Державы, обладающие ядерным оружием, мощными рычагами военно-политического влияния» — предельно ясно и очень неполиткорректно.

Холодная война?

Неудивительно, что именно военно-политический аспект послания вызвал наибольший интерес у комментаторов. Пассаж насчет волка, который кого хочет кушает и никого не слушает, многими рассматривался как прямой ответ на «обвинительную речь» Чейни. «Куда только девается весь пафос необходимости борьбы за права человека и демократию, когда речь заходит о необходимости реализовать собственные интересы? Здесь, оказывается, все возможно, нет никаких ограничений» — очевидный ответ на критику России за якобы имеющие место отход от демократии и противодействие демократизации соседних стран.

На этом фоне очередную порцию заявлений о передовых российских разработках в сфере стратегических ядерных сил и тезис о продолжающейся подспудно гонке вооружений, в частности о сохраняющейся опасности милитаризации космоса, многие западные СМИ восприняли как первый ответный залп в новой холодной войне, как признак возрождения военного соперничества между Россией и США. Эксперты уже указывают на то, что Пентагон готовит ответ на появление новых российских ракетных комплексов, которые смогут обходить создаваемую в США систему ПРО. В недавно предложенном ВВС США плане якобы идет речь о широкомасштабном развертывании вооружений в космосе. Масла в огонь подлил и сам американский министр обороны Дональд Рамсфельд, который публично обвинил Россию в использовании энергоресурсов в качестве политического оружия.

На этом фоне многие поспешили сделать вывод: обмен острыми заявлениями между Москвой и Вашингтоном свидетельствует о том, что грядущий саммит «большой восьмерки» обернется открытым конфликтом. И даже если разрыв партнерских отношений между Западом и Россией не состоится, то уж саммит-то точно будет «пустым» и закончится ничем.

Идет работа

На самом же деле ситуация далеко не столь драматична, как может показаться при анализе публичных заявлений политиков. Как рассказал «Эксперту» хорошо информированный источник, подготовка к петербургскому саммиту идет очень плодотворно и настрой при общении сторон исключительно позитивный. В целом уровень, на котором российская сторона ведет подготовку к встрече лидеров стран «восьмерки», не ниже, чем у предыдущих стран-председателей. В ходе подготовительной работы полномочия России как председательствующей страны никто не оспаривает.

Так, несмотря на то что Россия не является членом ВТО, в рамках механизмов «восьмерки» она ведет подготовку документов по вопросам, связанным с либерализацией международной торговли в рамках Дохийского раунда переговоров. Наш источник подчеркнул, что Россия не использовала этот факт для давления на партнеров, чтобы ускорить вступление в ВТО. В свою очередь, Москва вправе рассчитывать, что и партнеры не будут использовать переговоры о приеме России в ВТО «не по назначению». Об этом, собственно, и сказал Владимир Путин в послании: «Переговоры о вступлении России в ВТО не должны становиться инструментом торга по вопросам, не имеющим ничего общего с деятельностью этой организации». (Очевидно, речь прежде всего идет об иранской ядерной программе.)

Саммит точно не будет «пустым». Поскольку в рамках как минимум двух вопросов повестки дня — образование и борьба с инфекционными заболеваниями — готовятся очень разумные решения, с прямым выходом на практическое применение. Например, вероятно, будет согласован список мер по предотвращению эпидемиологических вспышек в зонах стихийных бедствий. Ведь природные катаклизмы с большим количеством жертв происходят все чаще, а в зонах землетрясений или цунами с обеспечением гигиены возникают большие проблемы. То есть к светским беседам о проблеме птичьего гриппа все не сведется.

Конечно, наиболее сложно идет согласование позиций вокруг вопроса энергобезопасности. Это видно даже по прессе — западные комментаторы в штыки встретили российскую идею о «безопасности спроса» (неких гарантий странам — производителям энергосырья, что многомиллиардные инвестиции в добычу углеводородов при изменении рыночной конъюнктуры не обернутся торговлей себе в убыток). Но и по энергетическим вопросам, если говорить о реальных переговорах, есть некоторые позитивные подвижки. Польза от переговоров состоит хотя бы в том, что Москве удалось донести до партнеров по G8 свою позицию по договору к Энергетической хартии.

В западных СМИ Россию постоянно убеждают в необходимости «послать позитивный сигнал» — ратифицировать договор, под которым наша страна подписалась больше десяти лет назад. В нежелании ратифицировать договор комментаторы склонны видеть злую волю Кремля, защищающего монополию «Газпрома». Суть же российской позиции в том, что, когда договор подписывался, предполагалось, что международное сообщество должно сделать некоторые подготовительные шаги. Например, заключить дополнительное соглашение о торговле ядерными материалами (в нем Россия заинтересована, поскольку это откроет европейский рынок для продукции российской атомной промышленности), инвестиционное соглашение, которое должно определить общие правила игры в сфере ТЭК, а также соглашение о правилах транзита. Однако ничего этого сделано не было, поэтому и требовать сегодня от России, чтобы она приняла на себя дополнительные обязательства, несколько преждевременно.

Поэтому шумиха в СМИ о назревающем разрыве между Россией и Западом, в частности с Соединенными Штатами, — это, скорее всего, лишь свидетельства некоторой растерянности и раздражения. Отключение газа Украине — первое по-настоящему крупное, осмысленное и жесткое внешнеполитическое решение, которое Москва приняла вопреки руководящим пожеланиям из Вашингтона (дефолт 1998 года и показательный марш российских десантников на Приштину в 1999 году вряд ли можно признать таковыми). Отсюда и столь болезненная реакция. К новой холодной войне Запад не готов. Впрочем, и Москва не ищет конфликта с западными партнерами. Жесткие заявления и акцент на укрепление армии показывают: Россия сделает все, чтобы всякие попытки давить на нее были заведомо бессмысленными.

Призрак советской мощи

Но чтобы сделать это, надо будет многое изменить. Призвав в своем послании к укреплению обороноспособности страны, Владимир Путин фактически огласил новую военную доктрину России. Приведя в пример западных соседей (читай: Великобританию и США), построивших «крепкий и надежный дом», глава государства поставил четкую задачу перед армией: наши Вооруженные силы должны иметь возможность одновременно участвовать и побеждать «в глобальном, региональном, а если потребуется — и в нескольких локальных конфликтах». По сути, речь идет о необходимости возврата к военной доктрине СССР времен 70?80?х годов, когда наша страна могла не только в зародыше парировать все возможные угрозы, но и в случае необходимости вести полноценные экспедиционные войны в любой точке мира. Сейчас такая проекция военной силы России резко ограничена из-за добровольного и подчас необдуманного разоружения. Если во времена СССР у нас был «надежный дом», прочность и безопасность которого гарантировали примерно шесть тысяч ядерных боеголовок, стоящих на боевом дежурстве, круглосуточно работающая система противовоздушной и противоракетной обороны (вокруг Москвы), несколько авианесущих крейсеров и более двух десятков атомных подводных лодок, дежуривших в разных уголках Мирового океана, то сейчас всего этого нет. Противоракетная система, защищавшая Москву, развалена, система ПВО более или менее сносно функционирует только на южных и западных границах России, а редкий поход кораблей и атомных подлодок в ближнюю и среднюю океанскую зону считается событием национального масштаба, которое постоянно освещают СМИ. Из шести тысяч ядерных боеголовок сейчас у нас на вооружении всего около двух тысяч, а оставшиеся ракеты и бомбы мы активно утилизируем, тогда как, например, США просто сняли их с боевого дежурства и положили на склад. При этом наша страна почему-то в добровольном порядке в начале 90?х сняла с вооружения оперативно-тактические неядерные комплексы ОКА с дальностью стрельбы до 650 км, наводившие ужас на страны НАТО. Эти комплексы не подпадали ни под какие ограничения и обязательства, принятые нашей страной в соответствии с договорами СНВ-1 и СНВ-2. Заметим, что ни США, ни их союзники такие комплексы, как ни старались, создать до сих пор не смогли, хотя работы над ними по-прежнему продолжают.

Амбициозные задачи в области военного строительства, изложенные президентом, впечатляют, но, увы, мало соотносятся с действительным положением дел в армии и ВПК. По признанию вице-премьера и министра обороны Сергея Иванова, сейчас части постоянной готовности укомплектованы всего на 70%. При этом только 20% стоящей на вооружении нашей армии техники можно назвать современной. Из 20 тыс. танков, имеющихся в армии, примерно половина выработала свой ресурс и требует капремонта. В ВВС из двух тысяч самолетов выполнять боевые задачи могут не более трехсот. Ударными темпами идет сокращение в войсках ПВО и РВСН — примерно по три дивизии в год.

Как изменить ситуацию? Казалось бы, ответ прост: надо максимально эффективно расходовать имеющиеся средства. По объему расходов на оборону Россия входит в первую десятку стран. В прошлом году оборонные статьи бюджета превысили 15 млрд долларов (для сравнения: военный бюджет Германии и Франции почти в три раза больше, но там заметная часть военных денег тратится на пенсии и зарплаты). В 2005 году резко вырос наш гособоронзаказ, с 1,7 до 5 млрд долларов. А в 2006 году он составит уже 8 млрд долларов. Всего же за последние пять лет гособоронзаказ составил в общей сложности более 12 млрд долларов. Этой суммы хватило бы на строительство как минимум двух авианосцев вместе с кораблями сопровождения, внушительной авиационной группой и созданием наземной инфраструктуры. Но авианосцы наша армия не закупала. Тогда на что же пошли эти деньги? Оказывается, начиная с 2000 года армия приобрела всего около полусотни новых танков Т-90С и несколько самолетов и вертолетов. Правда, при этом Минобороны купило почти два десятка межконтинентальных баллистических ракет «Тополь-М», но это обошлось не дороже чем в 1 млрд долларов.

А вот на какие цели были потрачены оставшиеся 9 млрд долларов, военные объяснить не могут. И понятно почему. По словам директора Центра АСТ Руслана Пухова, в армии действует уникальная система разворовывания госсредств. Ключевое звено этой системы — ремонтные заводы Минобороны, осваивающие львиную долю выделяемых в рамках гособоронзаказа денег. Техника этими заводами ремонтируется только по документам. На самом деле, по словам г-на Пухова, она либо бесследно исчезает, либо списывается. Впрочем, есть и другой, более изящный вариант хищения госсредств. Сейчас наше военное ведомство финансирует более 150 НИОКР финальных образцов вооружений по так называемым федеральным целевым программам. Но почти все они финансируются на 15?20% от плана. В результате сроки сдачи новой техники постоянно переносятся, но доказать факт мошенничества практически невозможно.

Остается надеяться, что задание президента по перевооружению РВСН и ВМФ будет выполнено без задержек. Дело в том, что новая головная атомная подлодка«Юрий Долгорукий», о которой говорил президент, строится уже десять лет и неизвестно, когда она войдет в строй ВМФ (в советское время такие подлодки строили всего за два-три года). Готовность по корпусу второй атомной субмарины, «Александр Невский», не превышает и 50%. Кроме них на «Севмашпредприятии» недавно была заложена еще одна атомная подлодка этого же проекта — «Владимир Мономах», но работы над ней только начались. А трех новых атомных подлодок нашему ВМФ мало. Вместе с существующими стратегическими атомными субмаринами их у нашего ВМФ будет около десяти, а для паритета с США нам надо как минимум 25?30.

Не лучше обстоит дело и с надводными кораблями. В 2001 году по заказу ВМФ России на петербургской «Северной верфи» был заложен головной корвет нового поколения, но он так и не спущен на воду. Кроме того, наш ВМФ вроде бы определился с проектом головного фрегата, правда, строить его так и не начали. А вот о необходимости создания нового авианосца наше военное ведомство, похоже, напрочь забыло. Между тем, как показали Ирак и Афганистан, именно авианосные соединения в современных условиях ведения войны вносят решающий вклад в разгром противника. Но, как выразился в беседе с «Экспертом» один высокопоставленный военный, новый авианосец если и будет строиться, то только после 2008 года, а значит, за этот проект «ответят уже другие партийцы».

Независимо от того, будут ли у России свои авианосные группы, нашим Вооруженным силам необходимо развивать и стратегическую, и тактическую авиацию. По словам заместителя директора Центра АСТ Константина Макиенко, сейчас у нас на вооружении стоит около дюжины сверхзвуковых стратегических бомбардировщиков Ту-160 и еще два строятся на авиазаводе в Казани. В принципе на нынешнем этапе развития Вооруженных сил эти самолеты вполне эффективно могут решать поставленные перед ними задачи, но при условии поддержки со стороны тактической авиации, то есть истребителей Су-27/Су?30 и МиГ-29/МиГ?31. Их сейчас у наших ВВС не более 800, а надо как минимум две-три тысячи. При этом надо понимать, что, какими бы ни были хорошими эти истребители, их жизненный цикл через десять-пятнадцать лет будет завершен. Значит, на смену им необходимо в кратчайшие сроки разработать новые истребители пятого поколения, тяжелые Су и легкие МиГи, работа над которыми пока находится в самой начальной стадии.

Немного науки в холодной стране

В «технократической» части своего послания президент решил не вдаваться в конкретику. Ясного плана «придания экономике инновационного качества» по-прежнему нет. И это несмотря на то, что над инновационной стратегией России работало в последние годы несколько министерств.

Инфраструктурные нововведения перечислены через запятую: «технико-внедренческие зоны, технопарки, венчурные фонды, инвестиционный фонд». По мысли президента, эти «зоны и парки» и создадут «среду» (любимое словечко нынешней политической инновационной элиты), которая «поставит производство новых знаний на поток». Сказано также о «благоприятных налоговых условиях для инновационной деятельности» и «надежной защите интеллектуальной собственности». Все это звучало бы, пожалуй, даже остро лет десять назад, когда «зонами и парками», а также налоговым благоприятствованием инновациям вовсю занимались Финляндия, Ирландия, Израиль, Китай или даже Индия, а у нас о них рассуждали только немногие профессионалы (об интеллектуальной собственности стоит упомянуть отдельно — слова о надежной защите на фоне непрекращающихся показательных процессов над технарями и постоянно переписываемом законе о гостайне звучат двусмысленно). Однако чисто институциональных изменений для достойной конкуренции на мировом рынке уже недостаточно — в успешных странах инновационная среда существует сегодня не только в «зонах и парках», она расширена практически до размеров всей экономики, и, что не менее важно, государство заботится не только об этой среде, но и о направлении ее движения, то есть собственно о научно-технической политике.

Что мы услышали от президента? То, что российская промышленность технологически отстала «от передового уровня даже не на годы, а на десятилетия» и что нам надо развивать энергетику, авиацию, космос, коммуникации и (вдруг) нанотехнологии. Почему-то ничего не было сказано о кризисной технологической ситуации в машиностроении или электронике.

Теперь об энергетике. Тема выигрышная — страна и мир находятся на пороге масштабного энергетического кризиса, а кризис, как известно, — лучший момент для мотивации инновационных процессов и формирования инновационной политики. Президент совершенно справедливо говорит: «Эффективность использования энергии, даже со ссылкой на климатические условия, у нас в разы ниже, чем у прямых конкурентов России на мировых рынках». Говорит он и о необходимости энергосбережения. Но здесь важно сделать один акцент: проблему энергосбережения, в отличие, например, от добычи энергоресурсов, нельзя решить с помощью выяснения отношений с небольшим числом крупных игроков. Сберегать энергию должна экономика в целом, и это предмет именно для инновационной политики, для выстраивания технологических коридоров, в которых должны двигаться тысячи и тысячи экономических субъектов.

Далее по поводу энергетики Владимир Путин сказал: «Необходимо создавать условия для ускоренного технологического обновления энергетической отрасли». Затем последовал пассаж о необходимости полного обеспечения внутреннего рынка при выполнении обязательств по экспортным поставкам. Высказывание актуальное — дефицит газа и нефтепродуктов на внутреннем рынке очевиден, но как его решить «при выполнении обязательств по экспортным поставкам», неясно.

Была надежда, что теперь президент перейдет к проблемам сетевого хозяйства, генерации, отраслевой науки, энергомашиностроения. Но вместо проблем традиционной энергетики Путин предпочел говорить о будущем энергетики атомной: «Сегодня необходимы шаги по развитию атомной энергетики — энергетики, основанной на безопасных реакторах нового поколения». Конечно, шаги нужны, но в чем они заключаются? Строящийся на Урале на территории Белоярской АЭС реактор БН-800 (реактор на быстрых нейтронах, считается безопасным с точки зрения возможности радиоактивных выбросов) будет построен только в 2012?2014 годах. Наши ВВЭР-1000 сейчас самые надежные в мире. Но кто, к примеру, эти реакторы будет собирать? Ижорский завод готов сейчас в лучшем случае «выстреливать» по одному реактору в два-три года. Волгодонский «Атоммаш», рассчитанный в советское время на производство пяти-семи миллионных реакторов в год, давно выкуплен организацией, далекой от атомстроя, и там — в лучшем для энергетики случае — собираются газовые турбины для локальных нужд.

Реакторы — только часть проблемы: время изготовления паровой турбины на Ленинградском металлическом заводе и генератора на «Электросиле» для комплектации атомного блока-миллионника составляет 36?38 месяцев. Но конкретных планов нет никаких, и питерские энергомашиностроители работают сейчас только по текущим, преимущественно экспортным, заказам и без четкого политического и финансового вектора вряд ли начнут самостоятельно перестраиваться под планируемый главой Росатома рост нашей атомной отрасли.

Детский вопрос

Демографическая ситуация в стране стала еще одним акцентом президентского выступления. Нет ничего странного в том, что проблема сокращения численности населения оказалась в центре внимания. Рождаемость еще в начале 90?х годов упала с 17,2 до 9,4 человека на тысячу в год, а смертность, наоборот, увеличилась с 10 до 15 человек. И если в 90?е Россия компенсировала свои потери за счет переселенцев из стран СНГ, то в последнее время этот поток иссяк. Так что речь идет как минимум о проблеме воспроизводства трудовых ресурсов. Максимум — о сохранении суверенитета и территории страны.

Президент в первую очередь предложил бороться за повышение рождаемости, причем главным образом с помощью рубля. Однако, по мнению экспертов, прямые денежные меры, если и спровоцируют российские семьи на рождение детей, но не все и ненадолго.

«У финансовых стимулов очень короткое время действия — два-три года, это подтверждает опыт всех стран и наш собственный, — считает заведующий лабораторией гендерных проблем Института социально-экономических проблем народонаселения член-корреспондент РАН Наталья Римашевская. — Надо, чтобы менялось само поведение людей и условия, которые это поведение определяют. Ведь рождение детей — естественная потребность. А раз ее нет, значит, существуют какие-то препятствия. Даже если допустить, что препятствует рождаемости главным образом материальная неустроенность семей, то предлагаемые президентом деньги слишком малы. Они ниже стандартов прожиточного минимума в два-три раза. Так что, полагаю, пособия простимулируют только самые нищие слои населения, для которых полторы-три тысячи кажутся значительной суммой. Но я не знаю, нужно ли этим слоям много рожать».

Людей с более высокими доходами, тех, кого можно назвать средним классом, подобные обещания президента вряд ли тронут. Это с одной стороны. С другой стороны, именно обеспеченные семьи, по данным исследования «Социальная стратификация российского общества», проведенного Институтом общественного проектирования, сегодня имеют и желают иметь наименьшее количество детей (см.  график). Причины этого, по мнению Михаила Тарусина, руководителя исследования, заключены не в материальной сфере. «Для среднего класса главное — ощущение стабильности. А в нашем обществе еще не потухла волна тревожности, долгосрочное благосостояние еще не существует в сознании».

Кроме общей стабильности сподвигнуть средний класс на рождение детей могла бы развитая социальная инфраструктура. Это касается как условий работы матерей, так и «беби-сервиса», включающего образовательные и воспитательные услуги, услуги здравоохранения. Семьи с достатком стремятся дать ребенку максимально хорошее образование, в том числе дошкольное. Это стоит денег, причем работать в этом случае необходимо не только отцу, но и матери. Именно из этих соображений сегодня в таких семьях чаще всего не появляется на свет второй ребенок. Не говоря о том, что женщина в современном обществе больше настроена на активную профессиональную жизнь, чем на занятость в домашнем хозяйстве. В этой ситуации, наверное, лучшим стимулом стала бы гарантия трудоустройства женщин после рождения ребенка и возможности полноценно работать. Однако работодатели в большинстве случаев пока не готовы решать эти проблемы и предпочитают, наоборот, застраховаться от них, предлагая женщине подписать обязательство не рожать ребенка в течение определенного времени.

Кроме того, в 90?х годах была разрушена инфраструктура материнства и детства: государство сократило ее финансирование до минимума, а сами граждане оказались не в состоянии ее содержать. В результате сегодня местная поликлиника порой не укомплектована необходимыми для наблюдения за здоровьем ребенка специалистами, и часто родителям приходится тратить рабочий день на посещение с ребенком врача. Устройство в детский сад возможно либо после стояния в очереди в течение года-двух, либо за определенную мзду в пользу детского учреждения. Родители сталкиваются с ограниченным предложением школ раннего развития, детских бассейнов, площадок.

Наконец, жилищная проблема. Объявленные президентом материнские 250 тыс. рублей, как предполагается, могут быть потрачены и на ипотеку. Этих денег, по оценкам, хватит на первоначальный взнос, если речь идет не о столицах. Однако вопрос дальнейших выплат по кредиту для малоимущих семей остается нерешенным. Кроме того, по мнению историка Александра Горянина, мощным угнетающим фактором по отношению к рождаемости являются сами типовые квартиры наших городов. «Двух— и даже трехкомнатные квартиры годны, по-хорошему, лишь для однодетной семьи. Уже с двумя детьми, особенно разнополыми, в них тяжело. Множить бетонные кварталы — это тупик!» — говорит он. В США беби-бум стал следствием массового переселения в пригороды, в односемейные дома, начавшегося в конце 40?х. Россия достигла того уровня автомобилизации, когда и для нас стала возможна эта модель. Отсюда потребность в развитии еще одного типа инфраструктуры, жилищной, и в первую очередь строительства недорогого индивидуального жилья.

 

Источник: "Эксперт", №18 (215) от 15 мая 2006 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2016 Русский архипелаг. Все права защищены.