Версия для печати

Смена геостратегической парадигмы — от собирания земель к собиранию народов

Послесловие к докладу "Политика иммиграции и натурализации в России: состояние дел и направления развития"

В совершенно определенный исторический момент стержневой целью существования России, ее геостратегией (как мы сказали бы современным нам языком) стало «собирание земель», которое выражалось в масштабной территориальной экспансии с последующей социокультурной переработкой населения и освоением новых земель.

Устройство русского государства, его сословная организация (весь цикл закрепощения от верхнего до низшего сословия и постепенного высвобождения из него), формы сопротивления государственной власти (казачество, раскол и другие способы бегства от государства и его «тягла»), отношения с Церковью и предпринимательским классом, вся система общественных институтов в целом, транспортные, военные и пространственные приоритеты — все это и многое другое было «заточено» под ключевую задачу собирания земель.

Итогом такой геостратегии[i] стала держава с территорией и объемом природных ресурсов, намного превышающими пространство и объемы любой другой на сегодня страны мира. Мы также доминировали численно, уступая исключительно Китаю и Индии, твердо удерживая третье место в рейтинге населенности стран планеты.

Вторым важнейшим результатом нашей стратегии был тот факт, что Россия оказалась единственной страной, не относящейся к Западной Европе, но так и не ставшей ее колонией хотя бы на краткий исторический период[ii]. Мы всегда могли себя защитить, чего не смогли сделать ни страны ислама, ни многочисленные и цивилизационно многоопытные Китай и Индия[iii].

Таким образом, стратегия собирания земель полностью себя оправдала.

И это была тотальная стратегия. Великий русский историк Василий Ключевский утверждал, что вся история русского народа — это история колонизации. Собственно, русский народ состоялся как суперэтнос (используя язык Льва Гумилева) именно в процессе колонизации, выявляя несокрушимое качество культурной ассимиляции, которое возможно исключительно в связке с открытостью, терпимостью и культурным любопытством. В результате был создан социокультурный сплав, получивший устами Достоевского имя всемирного.

Итак, русская история — это история колонизации... Но не вся. Спустя фактически век после смерти Ключевского стало ясно, что не вся.

В ХХ веке мы пережили несколько триумфов центростремительной политики, блестящих геополитических побед, с одной стороны, и несколько сомасштабных геокультурных катастроф, с другой. Мы уступали целые страны и регионы, отпуская их от себя. Так было с Польшей, Финляндией, Карсом. Мы боролись с центробежными национализмами. Мы делали барские подношения — Крым. Мы также пытались взять то, что нам не могло принадлежать — Афганистан.

Но именно в ХХ веке, на пике своего могущества после окончания Второй мировой войны, мы (чуть ли не впервые) прибегли к несвойственному нам способу формирования пространства контроля не путем присоединения и распространения на приобретенные земли гражданских (ранее — подданнических) прав[iv], а путем формирования пояса геополитических фаворитов (стран соцсодружества()али богатые полношения: Крымоного тренединения и распространения на присоединыне территори я присоединыных земель. )[v].

Видимо, это и стало прелюдией перелома.

Совсем скоро, в 1960-е, произошел слом колонизационного тренда. Русский народ двинулся вспять, в свой исторический центр — Московию, а часть его и того дальше — на Запад, с которым у части народа произошла культурная ассоциация.

В те же годы нетто-коэффициент воспроизводства населения страны опустился ниже единицы (и с тех пор, за исключением краткого периода 1986–88 гг., таким и остается), тогда же произошел слом тренда мужской смертности, которая, вопреки всему, после долгого падения стала расти (что происходит и по сей день).

Наконец, в конце 1960-х, когда наш идеологический враг переживал культурную революцию, мы предпочли законсервироваться. В результате формирование нового отношения к человеку и нового отношения человека к действительности, закрепленного в рамках так называемого второго эпидемического перехода — фитнес-революции, — не состоялось.

То, что все это закончилось 91-м годом, — не удивительно.

* * * * *

Таким образом, мы видим, что наше историческое отношение к пространству и народонаселению (и главное, деятельному сочетанию этих двух базовых параметров), нужно кардинальным образом менять. Почему?

Да потому что у нас больше нет демографического избытка;

мы больше не можем генерировать колонизационные волны из центра к периферии, построенные на массовом выбросе коренного населения[vi];

у нас больше нет возможности продолжать экстенсивное освоение огромного пространства и тем более такими методами, какие мы применяли в рамках системы ГУЛага;

мы уже не можем действовать в аграрной логике, «сажая» колонизацию на земельные наделы;

мы уже никогда не сможем «затыкать» дыры, возникшие в результате масштабных управленческих ошибок, дешёвыми (и, казалось бы, неисчерпаемыми) человеческими ресурсами…

…а значит, необходимость смены геостратегии — очевидна.

При этом у нас огромная геокультурная периферия — и это не только постсоветское пространство, — еще нами удерживаемая невзирая на участившиеся внешнеполитические ошибки;

мы по-прежнему первая страна в мире и по площади, и по ресурсам, хранящимся в наших недрах, что обеспечивает нам уникальный энергетический баланс, который даёт нам геостратегический шанс уже в ближайшем будущем;

но при этом мы допускаем нарастание антропопустынь — «остывающих» от человеческого присутствия пространств старообжитых территорий;

на нашей территории господствует западный дрейф, превращающий страну, в системе глобального обмена населением, в транзитную территорию;

мы испытываем возрастающее демографическое давление со стороны наших восточных и южных соседей, с одной стороны. С другой, западной стороны, мы сталкиваемся с настойчивым выманиванием наших ученых и талантливой молодежи.

Все это позволяет почувствовать направление, в котором просматривается наша новая геостратегия. Стратегия, учитывающая слом вековых отечественных трендов, нарастающую силу новых глобальных тенденций, учитывающая те заделы, которые мы имеем благодаря и вопреки нашей истории и чутко улавливающая открывающиеся возможности...

Поэтому мы считаем возможным говорить о переходе — от геостратегии собирания земель к геостратегии собирания народов.

* * * * *

Мы находимся в состоянии, когда еще можем избежать катастрофы. И несмотря на то, что

— утратив в 1991-м земли на западном и южном рубежах с проживающим на них населением, мы в миг уполовинили свою численность[vii];

— утратив механизм не то что расширенного, но даже простого воспроизводства населения в ситуации слабой освоенности земель за Уралом и демографического давления со стороны перенаселенных трудоизбыточных соседей, мы оказались не готовы к реалиям глобального демографического перехода;

— сумев подготовить и развернуть в ХХ веке грандиозный проект новых общественных отношений и человека нового типа, проведя масштабный социокультурный эксперимент, мы пришли к ситуации тотального уничтожения практически всех общественных институтов, в результате чего на сегодня имеем крайне низкую степень как социальной структурированности, так и социальной связности с туманными перспективами ее быстрого восстановления[viii];

— поразив в свое время мир скоростью разворачивания индустриального проекта, мы, тем не менее, оказались не готовы совершить следующий шаг; много времени для преодоления постиндустриального барьера у нас нет, фактически мы ограничены темпом втягивания нас в чужие глобальные производственные цепочки, предписывающие России долгосрочную сырьевую специализацию;

— проиграв Холодную мировую, мы, как всякий проигравший, вынуждены выплачивать репарации победителю, который сегодня во многом предопределяет русло развития культурной политики в стране. В итоге не российское государство, а большой мир, олицетворяемый Западом, обеспечивает личные права и возможности капитализации граждан России….

…шанс у нас остается. Шанс сохранения себя в истории.

Проект собирания народов может быть успешным только в том случае, если будет предъявлен идеологический стержень, вокруг которого начнет формироваться «Новая Земля Обетованная». В обязательном порядке это будет новый универсалистский проект, указующий на вечные ценности[ix].

Какие народы, в каком количестве и, главное, в рамках какого геокультурного проекта будет собирать наша страна — от этого зависит, сможет ли она существовать в будущем именно как Россия (не по этнониму, а по сути культурного наследия), или «подобно Риму, заселенному варварами, станет лишь разделом в учебном пособии по мировой истории»[x].

* * * * *

Придется менять очень многое. Предстоит подлинная социокультурная модернизация и даже не масштабов эпохи Петра Великого, а именно монгольского ига, когда в глубине самого ига формировались подходы к работе с пространством, населением, обществом, культурой. Перелом, который нас ждет, сомасштабен эпохе образования Московской Руси.

Главное: придется изменить отношение к человеку — провести подлинную гуманизацию[xi] всех сфер жизнедеятельности — армии, систем наказания, взаимоотношения населения с властями, воспитания, образования и репродуктивного поведения.

Без этого невозможно ни сделать Россию привлекательной для миллионов новых граждан, ни существенно поднять уровень качества жизни для тех, кто уже наши граждане и кто нуждается в этом в первую очередь.

Поэтому новая стратегия России, какой бы она ни была, в обязательном порядке будет иметь дело с культурной революцией, задача которой — фундаментально изменить культуру отношения к человеку.

Сергей Градировский