Постнатурализация

Формирование нового направления гуманитарных технологий происходит на наших глазах в свете факелов горящих авто

До недавнего времени европейцы не упускали случая нравоучительно повторить, что интеграция — это не улица с односторонним движением. Однако с некоторых пор движение на этой улице замерло и, сколь неправдоподобным это ни покажется на первый взгляд, вовсе не потому, что кто-то из участников движения решил его заблокировать — пробка образовалась скорее из-за того, что правила дорожного движения устарели и стали слишком оторванными от жизни, мало-помалу, но радикально изменившей и внешний вид, и все устройство иммиграционно-натурализационной «улицы».

Гражданский бунт

Иммиграционно-натурализационная политика Франции всегда была направлена на «беспощадную» (до бессмысленности) ассимиляцию иммигрантов, и до последнего времени как власть, так и самые разные комментаторы оценивали ее результаты в целом положительно — во всяком случае, не видели значимых оснований для принципиального пересмотра натурализационной стратегии. Главной проблемой в этой сфере виделась нелегальная иммиграция (и сопутствующие ей теневые бизнесы), тогда как процесс интеграции иммигрантов представлялся более или менее отлаженным и дающим приемлемые результаты.

Однако, будучи сконцентрированной собственно на иммигрантах, натурализационная политика оставляла без внимания их детей: родившиеся уже во Франции (и потому являющиеся гражданами Пятой республики по праву рождения) или переехавшие в страну в самом нежном возрасте, дети иммигрантов шли в обычные школы и коллежи, следуя тем же путем, что и другие молодые французы. Поэтому казалось, что и вырасти они должны такими же, как все — усвоившими идеалы liberte, egolite, fraternite не хуже остальных.

На самом деле Париж получил натурализованных, но не интегрированных. Иные скажут: псевдограждан, что означает граждан de jure, но не граждан de facto. Нам же представляется, что именно граждан — и на правах граждан потребовавших участия и внимания к себе.

Бунтовщики не выступают в роли просителей, они требуют действительного гражданства, а значит, допуска к политической реальности и, в том числе, перераспределения национального богатства. Это конфликт допущенных и не допущенных. Поэтому волна молодежного насилия не носила религиозного или этнического характера, хотя молодые мусульмане — выходцы и потомки выходцев из Магриба и «черной» Африки явились основными зачинщиками и участниками беспорядков. Однако среди бунтующих было немало выходцев из других, совсем не «исламских», регионов мира.

Вывод: если элиты принимающего сообщества стремятся сохранить управление в собственной стране, им придется заняться натурализацией уже натурализованных и даже натурализацией граждан от рождения — что мы называем политикой постнатурализации.

«Ничейное» поколение

Социальная политика Франции в последние годы, а возможно, и десятилетия была сосредоточена на нуждах граждан пожилых возрастов, что объясняется старением населения — проблемой, затронувшей страну в меньшей степени, чем соседнюю Германию или Великобританию, но все же коснувшейся и ее. Эта проблема поставила во главу угла пенсионную реформу и вопрос реформирования сферы социального вспоможения в целом.

Иными словами, молодое поколение французов оказалось на периферии внимания государственной социальной политики. Оно стало «ничейным» — и решило обратить на себя внимание. (А что до способов, так по сравнению с тем, что демонстрирует наш Северный Кавказ, они были весьма мягкими.)

Образно выражаясь, дети иммигрантов недополучили двойную дозу общественного внимания: они «выпали» из сферы ответственности чиновников от иммиграционно-натурализационной политики, до них «не доходили руки» деятелей социальной политики. Более того, это дети, на которых не нашлось времени и у их собственных родителей — занятых постоянными поисками работы жителей бедных иммигрантских пригородов.

Наконец, эта самая работа — ключевое понятие для иммигрантов. Ситуация на рынке труда Франции в последние годы оставляет желать лучшего: безработица в стране на несколько десятых долей, но устойчиво превышает 10%-ный показатель (вступая в должность, премьер-министр Доминик де Вильпен назвал приоритетом своей политики снижение уровня безработицы до заветных 10%). Среди молодежи, не имеющей достаточного трудового опыта, доля безработных достигает 20–30% (показатели отличаются в разных регионах страны), а среди иммигрантской молодежи, как правило не имеющей и хорошего образования, — порой 50–60%. Не окончившие даже средней школы — или окончившие лишь самое среднее во всех отношениях учебное заведение — и потому не имеющие никаких перспектив на рынке труда, «разноцветные» молодые люди стали в буквальном смысле изгоями.

Мир беспримесных идиотов

Александр Привалов («Эксперт») с присущим только ему остроумием заметил: «Чтобы продолжать твердить, будто выход из положения состоит в лучшем образовании арабской молодежи, ежедневно видя по телевизору, как эта самая молодежь громит и поджигает свои школы, надо все-таки быть беспримесным идиотом…»

Нечто вполне совершенное, будь то идеальный газ или беспримесный идиот, встречается в природе крайне редко. Если следовать предложенной г-ном Приваловым классификации, то большинство экспертов по ночной жизни Франции (образца октября–ноября 2005 года) придется отнести к категории «идиотов с примесью». Их позицию удачно резюмировал The New York Times: «Франция цепляется за свой взлелеянный подход к иммиграции: коль скоро вы во Франции, каждый из вас француз и потому все равны — и все дела. Правда, однако, заключается в том, что не каждый во Франции француз и далеко не все равны, особенно в эпоху растущей иммиграции. Старый подход мешает реальной «позитивной дискриминации»… Усилия государства по навязыванию интеграции… только раздражают иммигрантов. Лучшим ответом были бы широкие возможности трудоустройства, достойные жилищные условия и качественное образование для новых граждан».

Действительно, для успешной интеграции одного всеобщего школьного обучения недостаточно: среднее образование сегодня дает лишь минимум, который не открывает детям иммигрантов хоть сколько-нибудь привлекательных жизненных перспектив. Отсюда и злость на школу, за порогом которой их в буквальном смысле ничего не ждет. Очевидно, что для успешной постнатурализации необходимы более универсальные — и при этом практически отработанные — механизмы восхождения по социальной лестнице.

Нельзя сказать, чтобы во Франции — сверху донизу — этого не понимали, однако между пониманием и реализацией существует определенная разница и потому следует признать, что риторика риторикой, но успешного, работающего опыта масштабной интеграции представителей Третьего мира Запад и Европа в частности на практике не имеют.

Впрочем, сегодняшнее понимание начало складываться слишком недавно, чтобы успеть принести хоть сколько-нибудь заметные плоды. Иммиграционная политика Франции на протяжении последних полстолетия — это по факту политика игнорирования немалой группы населения, при вполне лицемерном жонглировании политкорректными фразами насчет интеграции и единой французской нации.

До последнего времени всерьез проблему воспринимали даже не все нынешние политики — что уж говорить о поколении вчерашнем, сплошь относившемся к ней с позиции «само рассосется». Призывы к более широкому этническому представительству — будь то в государственных структурах или органах местного самоуправления, в большом бизнесе или «средних» предпринимательских кругах, в академической среде или масс-медиа — не встречали понимания ни слева, ни справа и обычно расценивались как опасные шаги в сторону мультикультурализма. The Economist отмечает, что при этом немногие проводили различие между системой жестких квот и добровольным подходом, основанным на личной инициативе и живой заинтересованности участников интеграционного процесса.

Принцип «этнической слепоты» настолько укоренился в политическом и общественном сознании, что отказываться от него французам очень нелегко. Президент Жак Ширак с заметным трудом и лишь после нескольких недель нестандартной ночной иллюминации смог заговорить о необходимости признать факт неоднородности французского общества и о том, что бизнесу, профсоюзам, политическим силам и СМИ следует «лучше отражать реалии современной Франции». И если так, то это — перелом. Перелом символический и принципиальный. Другой вопрос, по-прежнему остающийся открытым, — как благие намерения будут воплощены в жизнь при том, что правительство не собирается принимать систему квот, хотя всячески приветствует добровольность и инициативу. Примеры последней сегодня у всех на слуху: парижский институт политических исследований Institut d'Etudes Politiques и ведущая бизнес-школа ESSEC (кстати, оба заведения — частные), поддерживающие программы отбора способных студентов из бедных семей, в том числе из среды «разноцветных» иммигрантов. При этом, напоминает The Economist, в стране сохраняется фактический запрет на «расовую статистику», в частности, работодателям не разрешено учитывать этническую принадлежность своих работников, а следовательно, невозможно отслеживать и соответствующие изменения в структуре занятости.

Гуманитарно-технологический вызов

Что все это означает для цеха гуманитарных технологов?

И европейцы, и мы оказались в патовой ситуации. Причем проблемой являются не экономические или инфраструктурные дефициты и перекосы, а антропологические. Ведь аналог французских пригородов для нас — Северный Кавказ. Мы имеем дело с двумя маргинальными, отторгаемыми обществом, бунтующими перифериями. Отношение в массе своей стареющего коренного населения к человеческому материалу окраин примерно одинаково: не хотим их знать!

Ситуация на российском Кавказе — не тайна за семью печатями. Всё та же пассионарная, не лишенная амбиций, с чувством собственного достоинства и самостоятельными представлениями о справедливости молодежь, сосредоточенная в регионах, где наблюдается дефицит важнейших инфраструктур человеческой капитализации: нет доступа к качественному образованию, академической мобильности, хорошим рабочим местам (а зачастую нет просто никаких рабочих мест).

В такой ситуации центральная власть может либо инвестировать в развитие региональных инфраструктур, тем самым решая проблему молодежи на месте, либо «вытягивать» молодежь в другие регионы, где такие инфраструктуры наличествуют, тем самым вовремя снимая напряженность, а заодно обеспечивая собственные рынки молодой рабочей силой.

Первый вариант не проходит, потому что республики Северного Кавказа столь совершенно отладили механизм дотирования их центром, что всякое увеличение масштабов финансирования приводит к улучшению состояния не местных инфраструктур, но лишь коррупционных схем. Ну а то, что при этом молодежь уходит в горы, так это благо — ведь трансферты из центра на стабилизацию ситуации по сей причине будут только возрастать. Иначе: в республиках Северного Кавказа во всю эксплуатируется модель паразитарной экономики-шантажа.

На память приходит не столь давняя инициатива южного полпреда президента России Дмитрия Козака, согласно которой внешнее финансовое управление будет вводится в ситуации продолжительной масштабной дотации субъекта Федерации. Не тут-то было. Ответом на предложение (явно выверенное в Кремле) стали взрывы и теракты. Иными словами, региональные элиты отправили Москве кровавый мессидж: вы хотите этим управлять сами? — так вперед!

В сложившейся ситуации, казалось бы, необходимо действовать по второму сценарию — вытягивать молодых, дерзких и талантливых, давать им соответствующее образование и перспективы трудоустройства по всей стране. Однако при нынешнем уровне неприятия кавказцев во всех социальных слоях общества и это невозможно!

Такую ситуацию мы и называем патовой. Если ее и можно «расшить», то исключительно гуманитарными средствами. И потребность в подобных управленческих решениях растет во всем Северном поясе развитых стран, что и продемонстрировали события во Франции.

Источник: "Со-общение", 2005 г.