Александр Пятигорский

Миграция. Диффузия. Антропоток

В феноменологии рассмотрения эмиграционно-иммиграционных процессов в современном мире нам следует категорически отказаться как от элементарной оппозиции "эмиграция – иммиграция", так и от не менее элементарных оппозиций типа "спонтанное – осознанное" или "рациональное – иррациональное"

Если мы начнем краткую ретроспективу нашей проблемы с середины XIX в., когда ученые только начинали серьезное изучение историко-географической динамики населения земли, то увидим, что главной задачей этого изучения было восстановление «первичной» картины этнических движений. На основе этой картины не только формировалось наше осознание человеческих передвижений в настоящем и основные их условия и направления в прошлом, но и строились возможные перспективы развития и направлений этого феномена в будущем (заметьте, что здесь идет речь о «настоящем», «прошлом» и «будущем» именно для рассматриваемого периода, а не для нас, сейчас этот период рассматривающих).

Если речь идет о середине и второй половине XIX века, то все миграционные события, явления и факты сводились к двум, ставшим основными, параметрам — эмиграции и иммиграции. Эти два понятия не только определяли историческое осознание всего разнообразия миграционных процессов в тот период, но продолжали господствовать в течение всего XX века и в силу исторической инерции и психологической привычки до сих пор определяют наше мышление о феномене миграции.

Прямым следствием такого осознания явилось весьма грубое и упрощенное «географическое» разделение стран на страны эмиграционные и страны иммиграционные. Разумеется, классическим примером иммиграционных стран и регионов являлись Соединенные Штаты и Латинская Америка (говоря о последней, следует оговорить, что только Мексика оставалась вне зоны интенсивной иммиграции). Что же касается эмиграционных стран, то тут наблюдается чрезвычайно большое разнообразие, поскольку причины и условия эмиграции очень трудно свести к одному или нескольким решающим факторам демографического, экономического, политического или религиозного порядка. Достаточно сказать, что эмиграционными оказываются как крайне густо населенная Япония, средние по плотности населенные Италия и Германия, так и явно недонаселенная Россия. Здесь гораздо важнее другое. К концу XIX века эмиграция и иммиграция становятся важнейшими факторами политических идеологий и экономических программ. К этому необходимо добавить, что объективно исторически эмиграция оказалась одним из решающих факторов в изменении удельного веса и масштаба распространения основных мировых религий. Благодаря эмиграции уже в начале XX века католицизм фактически превратился в господствующую религию мира, а ислам стал решающей идеологической силой в восточном полушарии.

В контексте исторических условий и обстоятельств начала XX века и в особенности после окончания Первой Мировой Войны в осознании феномена миграции возникает очень важная тенденция, во многом предопределившая принципиальное отношение к данной проблеме в последующие десятилетия. Эмиграция и иммиграция все более и более осознаются не в их  стихийности, спонтанности и не как следствие, пусть сколь угодно рационально осмысленной исторической необходимости, а как политически контролируемые и экономически регулируемые и планируемые сознательные процессы. Эта тенденция нашла свое выражение прежде всего в том, что эмиграция и иммиграция не только нормируются государством, но во многих государствах приобретают формально институционализированный характер.

Одним из очень важных следствий отмеченной нами тенденции явилось чрезвычайно часто до сих пор встречающееся пренебрежение не только органами государственной власти, но и международными организациями стихийной стороной эмиграционно-иммиграционных процессов. 

В феноменологии рассмотрения эмиграционно-иммиграционных процессов в современном мире нам следует категорически отказаться как от элементарной оппозиции «эмиграция – иммиграция», так и от не менее элементарных оппозиций типа «спонтанное – осознанное» или «рациональное – иррациональное». Кроме того, нам будет необходимо радикально пересмотреть те предпосылки, из которых исходило традиционное историческое осознание эмиграционно-иммиграционных процессов. Для этого будет важно введение некоторых других категорий, которые в рассмотрении этой проблемы позволят нам выйти за рамки как исторического, так и узко функционального подходов. 

Понятие миграции в нашем рассмотрении условно полагается исходным понятием, которое само в ходе нашего рассуждения будет разъясняться, уточняться и необходимым образом изменяться. Пока будем считать, что «миграция» будет означать любое — как историческое, так и происходящее в настоящем или могущее происходить в будущем – перемещение относительно больших групп людей в рамках известного географического пространства и в течение определенных и, по крайней мере, более или менее известных отрезков времени. Уже это чисто рабочее определение миграции ставит нас перед несколькими весьма серьезными проблемами.

Первое. Что значит «группы людей»? Говоря о миграциях, мы слишком привыкли связывать их с этносом, расой, народом, племенем и так далее. Это дополняется еще и тем важнейшим обстоятельством, что любая миграция происходит в контексте какого-то известного или неизвестного нам языкового многообразия. Каждый человек, занимающийся исторической лингвистикой, знает, что с миграциями связаны те коренные изменения в пространственном распределении языков, которые в конечном счете и привели к образованию известных нам языковых семей, групп и подгрупп. Не говоря уже о том, что миграции явились важнейшим фактором в исторических изменениях, имевших место в большинстве известных нам языков, живых и мертвых, письменных и бесписьменных. В нашем рассмотрении, однако, «группа людей» имеет смысл гораздо более широкий, нежели этнический. Мигрировали и мигрируют не только народы и племена, но и определенные социальные группы, иногда целые слои населения, а также группы, объединенные по политическому, экономическому, профессиональному или религиозному признаку. Таким образом, в принципе субъектом миграции может быть любая часть населения данной страны или данного региона — при том, что объединяющий признак, так же как и основные факторы данной конкретной миграции, являются переменными.         

Второе. Чем тогда в нашем определении феномена миграции будет являться «перемещение»? Если рассматривать перемещение людей как, тем или иным образом, зафиксированный, то есть ограниченный определенными временными и пространственными рамками феномен, то оно будет являться событием. Событием, которое – каковы бы ни были его причины и последствия, масштаб и характер – осознается именно как историческое событие, имеющее свое начало и свой конец. Не будем забывать, что любой факт становится событием только в его восприятии и осознании, иначе говоря, событие – это понятие, относящееся к сознанию.

Третье. Но именно в рассмотрении миграции как перемещения, являющегося историческим событием, становится очевидной феноменологическая ограниченность и недостаточность миграции как исходного понятия. Ведь не только в известном нам историческом прошлом, но и в современности перемещение людей имеет столь латентный характер, а сроки и географические рамки этого перемещения оказываются столь неявными и, так сказать, «размазанными», что сознание не может или не успевает фиксировать эти перемещения как события. В качестве примеров таких перемещений я могу назвать постепенное проникновение японцев в Бразилию и другие страны Латинской Америки, корейцев – в Японию, китайцев – на Филиппины, армян и татар – в Среднюю Азию. Фактически, число подобных случаев огромно. Более того, можно думать, что латентные, а иногда и точечные перемещения играли в далеком прошлом роль гораздо более важную, чем так называемые великие исторические миграции. Именно такого рода перемещения в эпоху древнейшего расселения индоевропейцев по Восточной Европе и Передней Азии, современный американский ученый Джон Рэнфру назвал диффузией.

Диффузия может фиксироваться в историческом сознании только задним числом в своих конечных конкретных результатах. В принципе, можно было бы сказать, что диффузия происходит в режиме столь неясном и постепенном, что далеко не всегда может считаться историческим фактом. Говоря феноменологически, диффузию, в ее отношении к миграции, можно было бы считать феноменом, находящимся как бы посередине между тем, что мы называем «историческим событием» и «человеческим состоянием» или одним из постоянных условий человеческого существования.  

Сам процесс диффузии чрезвычайно трудно наблюдать и регистрировать и еще труднее регулировать и контролировать. В то же время диффузия играет важнейшую роль не только в демографической динамике с ее перепадами и флюктуациями, но и в изменениях культурного, социального и политического порядков. В связи с этим нужно отметить еще одно интереснейшее обстоятельство. Именно диффузия явилась одним из решающих факторов в радикальном изменении этнического состава отдельных стран и регионов. Ибо в первую очередь благодаря диффузии происходит неуклонное размывание этнических, этно-культурных и этно-лингвистических границ. Более того, само понятие этноса становится все более и более относительным.

Методологически очень важно отметить, что диффузия ни в коем случае не может рассматриваться ни как частный случай миграции, ни, менее всего, как понятие, заменяющее или отменяющее понятие миграции. Оба эти феномена сосуществовали и сосуществуют в истории человечества как дополняющие друг друга формы переселения человека.

Сегодня миграционный догматизм только усиливается в связи с растущей политической, экономической, а иногда и культурной ксенофобией в развитых, переразвитых и развивающихся странах. Эта ксенофобия в тех или иных формах господствует во всем спектре политических, социальных и национальных идеологий — от крайне правых до предельно левых и от свирепых шовинистов до благодушных гуманистов-интернационалистов. Чтобы покончить с этим догматизмом, необходима не смена политических убеждений, а радикальная смена самого языка, в котором репрезентируется наше мышление об этой проблеме. Я думаю, что первым шагом в этой смене является пересмотр нашей собственной исходной антропологической позиции (сейчас я уже не говорю о том, что этот пересмотр неизбежно повлечет за собой и изменение наших эпистемологических позиций в воззрении на человека и человечество).

Начнем с понятия миграции (и эмиграции, и иммиграции, как его частных случаев). Попытаемся представить миграцию не как конечное, совершающееся в рамках определенного времени и пространства событие, а как одно из условий человеческого существования и, вместе с тем, как одно из важнейших состояний человека. Тут, конечно, возникает проблема с субъектом миграции. Если попытаться мыслить о таком субъекте не как о группе людей, не как о выделенном и обозначенном этносе и не как о конкретном носителе определенного языка, определенной религии, определенного типа производственной деятельности или, наконец, определенного психотипа, то появляется возможность говорить о миграции и как о историческом режиме человеческого существования. Здесь также будет не лишено смысла предположение о миграционной установке как одном из элементов человеческого психотипа вообще (что, конечно, никак не исключает возможность существования и какого-то особого «миграционного» психотипа, в котором психическая миграционная тенденция является особенно сильной и сознательно или несознательно противопоставленной другим элементам общечеловеческого психотипа). Особенно интересно отметить в связи с этим неудачу или недостаточность подавляющего большинства попыток объяснить наиболее известные массовые миграции древнейшего (разумеется, после-палеолитического) времени так называемыми объективными факторами, прежде всего такими, как климат и перенаселенность. Здесь, я полагаю, что, даже когда такого рода факторы действительно имели место, их воздействие должно было бы наложиться на «почву» психотипической предрасположенности населения к миграции. Более того, очень часто субъекты так называемых «великих миграций» уже имели за собой столетний, а иногда и тысячелетний опыт миграции. Если взять в качестве наиболее известного примера заселение Америки выходцами из Восточной Сибири, то относительно последних с достаточной точностью установлено, что сами они пришли в Сибирь и на Дальний Восток с территорий, расположенных чрезвычайно далеко — на западе и юго-западе от исходного региона их миграции в Америку.

    В силу вышесказанного феноменологически результативным было бы введение понятия, которое включало бы в себя не только миграцию и диффузию, но и любые действительные или возможные передвижения населения земли — при том, что введение такого понятия потребовало бы от нас и радикального изменения нашего взгляда на время, а точнее временную размерность таких передвижений. Если исходить из того, что миграция, как и диффузия, являются состоянием или условием исторического существования человека, и если принять гипотезу о психотипичности этого состояния, то становится возможным введение еще одного понятия, в котором это состояние нашло бы свою конкретизацию как исторический феномен. Я допускаю, что одним из возможных кандидатов является понятие "антропоток". Посредством этого термина мы можем абстрагироваться не только от определенного исторического времени, но и от определенного субъекта, также как и от определенного места. Строго говоря, субъектом антропотока может оказаться любое количество людей, объединенных в принципе на любое время на основании признака, который их будет объединять в течение этого времени. При этом следует заметить, что этот признак вовсе не обязательно должен быть объективным фактором их объединения (объективным с точки зрения постороннего наблюдателя). Ибо мотивы реализации и конкретизации антропотока для данного наблюдаемого времени и в данных наблюдаемых местах могут быть как осознанными, так и не осознанными, как рационально объяснимыми с точки зрения постороннего наблюдателя, так и рационально необъяснимыми.

Здесь важно подчеркнуть, что антропоток – это даже не гипотеза, а, скорее, некоторая возможность, реализация которой в каждом данном конкретном случае будет иметь ту или иную вероятность. Разумеется, что о такой вероятности можно будет говорить только с точки зрения постороннего наблюдателя. Этот посторонний наблюдатель должен будет наблюдать не историю — такой, какой она ему будет представляться во временном срезе настоящеговремениего наблюдения, — а развертывание этого общего человеческого состояния, о котором говорилось выше. В этом смысле мы могли бы сказать, что антропоток как феномен невозможен без постороннего наблюдателя. И в этом его основное, феноменальное отличие от миграции и диффузии, которые могут мыслиться как происходящие, условно говоря, «внутри истории» и не нуждающиеся для своей реализации в вынесенной за рамки истории внешней точки зрения.

Из этого следует, что антропоток — это не категория, синтезирующая или нейтрализующая понятия миграции и диффузии, а та позиция, с точки зрения которой миграция и диффузия могут наблюдаться и рассматриваться другим, нетривиальным образом, позиция, с точки зрения которой будет возможно переосмысление и таких фундаментальных исторических и антропологических понятий как «население», «этнос», «культура» и так далее.

Я думаю, что особенно интересным было бы рассмотрение темы антропотока в контексте сегодняшней России сегодняшнего. История России XX века знала многочисленные спады и пики, интервалы и переломы в миграционных процессах. Нынешняя Россия характеризуется не столько полиэтничностью (в этом отношении положение радикально не изменилось ни с досоветского, ни с советского времени), сколько крайней миграционной нестабильностью (сейчас я уже не буду говорить о диффузии, которая в России XIX века, как правило, составляла основной фон миграционных движений). Я говорю о миграционной нестабильности без подчеркивания ее отрицательного характера. Может быть, эта краткое введение поможет открыть в нынешней миграционной ситуации и возможности положительных перемен. Не будем при этом забывать, что именно насильственная регуляция миграционных и диффузионных процессов в сочетании с полной политической изоляцией от остального мира и привели уже в середине XX века к губительной диспропорции в населенности Советского Союза, которая почти полностью сохраняется и в современной России.      

Текст написан по заказу Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.