Аналитические вариации на тему "антропопоток"

Активность, энергия самоорганизации "антропопотока" может попадать в резонанс с организующими импульсами государства, — тогда государство получает возможность экономить на "низовой самоорганизации" локальных сообществ. В противном случае, — неизбежен перерасход организационных ресурсов государства для поддержания низовой стабильности локальных сообществ

Фонематическая оболочка (фонема) термина «антропопоток» отражает рубежность контекста, принадлежность фонового дискурса к переходу, к транзиту из одного состояния в другое: от модерна – к постмодерну – и чему-то ещё, о чём лет десять назад говорили «…а в будущем, в XXI веке…». В состоянии транзита находится не только западно-евроазийский дискурс, но и социум, который выходит из состояния «холодной войны» и входит в состояние «холодной глобализации», воспроизводящей принципы и модели поведения субъектов международных отношений не то что самой «холодной войны», но аж начала XX века (в частности, принципы Теодора Рузвельта[1]).

Фонема содержит «кусок» антропологического видения мира, который был растворён постмодернистской деконструкцией – «антропо», а также слово «поток», которым в постмодернистской философии-эстетике мыслится искусство: искусство – «это поток, письмо на надувных, электронных, газообразных поддержках, которое кажется слишком трудным и интеллектуальным интеллектуалам, но доступно дебилам, неграмотным, шизофреникам, сливающимся со всем, что течёт без цели»[2]. Это обстоятельство делает понятие «антропопоток» трудным, неудобным для выражения достаточно однозначно выражаемых смыслов — тех, какие бывают необходимы при принятии управленческих решений. Соответственно, данную фонематическую «болванку» необходимо основательно обработать,  прежде чем она станет инструментом мыслящего (понимающего) управления и управляющего мышления. Композитность слова привязывает к нему достаточно объёмный ворох смыслов, из которых надо удалить пустую породу. Так делают фигуры изо льда: сначала из ледяных кубиков строят ледяную глыбу, а затем, убирая лишнее, вырезают скульптурную композицию «Дед Мороз и Снегурочка». Работа над термином «антропопоток» — это, пожалуй, тот случай, когда вместе с понятием может появится парадигма мировосприятия.

Если мыслить эскизно, то термин «антропопоток» может выступить либо сезонным, временным обновлением поверхности постмодернистского дискурса (если развивать идею «потока»), но тогда скоро его сотрёт какой-то следующий слой-сезон, следующая мода обновления, — либо он может выступить указателем антропологического поворота (если развивать его по линии «антропо»), и тогда оно станет «внесезонным», устойчивым контрапунктом «объёмного» мышления, стремящегося пересилить наваждение постмодернистской поверхности-деконструкции.

Развитие термина в направлении антропологического поворота кажется нам более перспективным. В этом случае оно должно быть вписано в «треугольник» “социальная реальность” – “человек” – “государство”. Или, по крайней мере, если не вдаваться в тонкости, в триаду «человек – антропопоток – государство», где «человек» и «государство» — это как бы постоянные, статичные «величины», а «антропопоток» — динамичная «величина» социальной реальности. Чтобы термин «антропопоток» был достаточно «прочным», он должен жить в контексте по крайней мере двух названных констант. При этом, разумеется, «антропопоток» «не лежит как отрезанный кусок»[3] между этими двумя, но как писано Хайдеггером, — промедляется в своём присутствии. Иначе говоря, «прочность» ему может придать опознание присутствия в нём того, что Хайдеггер называет «бытие». В то же время, «антропопоток» — это как бы воздушная подушка, которая поддерживает на плаву и «человека», и «государство». Если в этом контексте будет отсутствовать «человек», то останется парадигмальный вектор, в сторону, в которой «антропопоток» — это воздушная подушка только под «государство», а человек — просто «воздух», «лимфа», всё предназначение которой только в том, чтобы быть прокачиваемой. Она прокачивается через меха государственной машины, чтобы отдавать ей энергию своей жизни.

Кроме того, «антропопоток» существует в двух измерениях одновременно. Первое измерение – «геоэтнокультурное», в котором мы видим географию расселения и процессы переселения с места на место. Если мыслить «антропопоток» только в этом измерении, то он будет иметь финал, подобный тому, что моделировался теорией «тепловой смерти» для Вселенной: со временем народы физически перемешаются, сформируется гомогенная единая «национальность» — «землянин» (своеобразная социальная «термодинамика»). Если мыслить второе измерение «антропопотока» — измерение «историкоэтнокультурное», то картина социальной реальности будет выглядеть совершенно иначе. Тогда каждое живое (активное) этнокультурное сообщество – это невидимый «антропопоток» этнокультурной идентичности, который будучи локализован в том или ином регионе, рождает мощное силовое поле, в фонтанирующих, восходящих потоках которого находится и «человек» и «государство». Ландшафт социальной реальности представляет собой совокупность таких пересекающихся локальных «гейзеров-антропопотоков», одни из которых очень активны, и своими порывами сотрясают чертоги института государства, а другие – еле-еле теплятся, так что конструкции государства теряют твёрдую почву под своими опорами и также грозят обрушением. Короче говоря, если принять в расчет это измерение «антропопотока», то мысля социальную реальность необходимо отказаться от метафоры «шахматной доски» (в духе З.Бжезинского) и перейти к метафоре «долины вулканов, гейзеров и болот», а это совершенно другой контекст для проектирования институций государственности и для проектирования инструментов государственного контроля «антропопотоков». Главные инструменты: сохранение государственного индикатора этнокультурной идентичности (национальность в паспорте) и, соответственно, регистрация паспорта по месту жительства с отражением национальности, регистрация паспортных данных, в т.ч. национальности, при приёме на работу, при создании юридических лиц, при заключении имущественных сделок.

Альтернатива такова: либо мы ведём учёт реальных «антропопотоков» и видим реальный рельеф «долины вулканов, гейзеров и болот», либо мы строим институты государства вслепую, на вымышленной «шахматной доске», где необъяснимым образом новостройки будут то проваливаться, то взлетать на воздух.

Правильная организация миграционной политики – это один из фундаментальных ресурсов внутренней безопасности института государства, его экономических структур. Миграция меняет карту «долины вулканов, гейзеров и болот», при этом контролировать (и регулировать) необходимо как скорость, так и географию потоков. Активность, энергия самоорганизации «антропопотока»  может попадать в резонанс с организующими импульсами государства, — тогда государство получает возможность экономить на «низовой самоорганизации» локальных сообществ. В противном случае, — то есть если энергия самоорганизации «антропотока» имеет иной знак, нежели организующие импульсы государства, — в этом случае неизбежен перерасход организационных ресурсов государства для поддержания низовой стабильности локальных сообществ. Отметим, что именно на муниципальном и субмуниципальном уровне может быть получена либо «экономия», либо «перерасход» государственных ресурсов (сошлёмся на свой опыт сравнительного исследования структур муниципального управления в различных этнокультурных средах — Россия, Канада, Южная Корея, — проведённого в рамках проекта 2001-2002 гг. при поддержке фонда Макартуров).

Российская текущая миграционная политика должна ориентироваться в большей степени на стабилизационно-консервативную модель, когда миграционные потоки поддерживаются на определённом, если можно так сказать, естественно-устойчивом уровне или, возможно, даже сдерживаются. Это кажется необходимым до тех пор, пока «антропопотоки» в обоих их измерениях остаются «невидимками», не поддающимися учёту. Дело в том, что Россия в отличие от стран Запада сохранила, если можно так выразиться, нетронутыми значительное число живых этнокультурных сообществ, в той или иной степени культивирующих себя в измерении этнокультурноисторическом. Наложение на эту «вулканическую» активность, пусть даже латентную, географических перемещений этнокультурных масс социального «вещества» может вызывать возмущения, с которыми старые «национальные государства» Запада справлялись 200-400 лет назад огнём и мечём. В итоге, как, например, в Канаде, где аборигенное население почти исчезло (несмотря на старания реанимировать активность представителей “first nations”), доминирует цивилизация переселенцев, которая достаточно легко, с точки зрения управляемости, принимает правила жизни по законам постоянно возможного географического транзита и «шахматной доски». В России всё население и есть «first nations», которые к тому же по внутренним «навигационным приборам» сознают себя находящимися в собственном этнокультурноисторическом движении («антропопотоке»). По отношению к этой системе навигационных координат геоэтнокультурные антропопотоки воспринимаются как «завалы на дороге», как перегораживание кем-то русла свого потока. Готовых образцов «мирного» решения проблемы пересечения интенсивных геоэтнокультурных и этнокультурноисторических измерений антропопотока ни история Запада, ни история Востока не даёт. Похоже, что России предстоит самой для себя искать такие образцы, а для такого пионерства желательно иметь как можно более спокойный и стабильный соиально-политический фон.

«Постсоветское пространство» представляет собой почти готовый «строительный материал» для опоясывающего Россию западо-юго-восточного «полукольца». Смысл его видится не в том, чтобы «защититься» другими от какой-то внешней угрозы. Смысл видится в том, что таким образом может быть сохранена большая территория «долины вулканов, гейзеров и болот» и больше заинтересованных участников решения «проблемы пересечения» антропоптоков по «российской версии». Эта версия может быть платформой цивилизационного сплачивания «атропопотоков» и, соответственно, государств постсоветского пространства, не принимающего геокультурного проекта «шахматной доски». Эта же версия может быть привлекательной и для Востока, который, являясь «долиной активных гейзеров», топчется по прибрежному мелководью «шахматной доски» Запада, не испытывая большого желания в простой участок мировой «мостовой».

Дахин Андрей Васильевич, доктор философских наук, профессор кафедры социологии Волго-Вятской академии государственной службы (Нижний Новгород).