Письмо пятое. Социомеханика: постидустриальный барьер вместо экологической катастрофы

Блистательные и в чем-то, страшноватые перспективы, описанные в предыдущем письме, носят долгосрочный характер. Пафос работ "Римского клуба" — в оценке ближне— и среднесрочных перспектив цивилизации, в прогнозировании опасностей, угрожающих человечеству на современном отрезке его существования.

Ранее нами были высказаны серьезные возражения против экологического алармизма модели Д.Форрестера. Действительно, уравнения "мировой динамики" и их численные решения в форме таблиц и графиков не доказывают неизбежность кризиса среды обитания, они лишь обосновывают невозможность неограниченно долгого экспоненциального роста параметров, описывающих человечество. Однако, в науке "презумпция невиновности" не работает, и отсутствие доказательств кризиса не доказывает отсутствие кризиса.

Успех докладов "Римского клуба", на наш взгляд, в значительной мере обусловлен тем, что из сомнительных а, зачастую, и просто неверных предпосылок Д.Форрестером, Д.Медоузом, А.Печчеи были сделаны очень правдоподобные выводы. И "лица, принимающие решения", и интеллигенция, и даже народные массы интуитивно ощущали угрозу, исходящую от Будущего. "Мировая динамика" локализовала эту угрозу периодом 2020 — 2060 г. и верифицировала, как экологический кризис. Фазовый подход дает совершенно другие по сравнению с моделью Д.Форрестера численные значения для народонаселения и величины основных фондов, но он согласен с ней в предсказании неустойчивости "мировой системы" при приближении показателя глобализации к единице. Расхождения касаются причин и характера бифуркации, но не факта ее наличия.

В наших представлениях о Реальности место "экологической катастрофы" середины XXI столетия занимает "фазовый кризис" конца первой четверти этого столетия. Само собой разумеется, среди проявлений этого кризиса окажутся и экологические, но не они будут носить структурообразующий характер.

— 1 —

Используем структуродинамический подход для того, чтобы предложить рабочее определение "мировой системы". В рамках этого подхода разум есть системное свойство, а не индивидуальная способность.

Подобно тому, как жизнь существует в виде экосистем, разум с момента своего возникновения структурируется в социосистемы . Иными словами, социосистема есть специфическая форма организации носителей разума, подобно тому, как экосистемы суть форма организации биологических сообществ.

Понятно, что в зависимости от поставленной задачи под социосистемой может пониматься любая совокупность разумных особей — от семьи до Человечества. Потребуем, однако, чтобы социосистемы отвечали структуродинамическому определению системы и обладали всеми атрибутивными признаками человеческого общества[1], а именно:

— наличием единого хозяйственного механизма;

— развитым разделением труда;

— функционированием подсистем познания, обучения, управления ;

— "фрейдовским" расслоением психических процессов на сознательные и подсознательные (на уровне, как самой системы, так и любых ее подсистем, включая элементы);

— обязательным наличием трансцендентной социальной и индивидуальной деятельности.

Последнее означает с одной стороны зачатки каких-то религиозных чувств (здесь мы смыкаемся с моделью атрибутивных признаков разума, сформулированной Веркором), а с другой – войну , как обязательную форму человеческого существования.

Важно понять, что война является, отнюдь, не материальной, но духовной деятельностью. И в наши дни, и в предисторические эпохи война носила карнавальный характер, разрешая все те проявления эгоизма "абсолютного хищника", которые несовместимы с существованием социосистемы и потому запрещены и вытеснены в сферу бессознательного. Очевидный эволюционный успех Homo Sapiens Sapiens доказывает, что такая плата за эффект социальности , является умеренной.

Социомеханика , наука о наиболее общих законах динамики социосистем, рассматривает историю Человечества через последовательную смену цивилизационных фаз развития. Мы уже упоминали о фазах в связи с демографической статистикой. Рассмотрим теперь семантический спектр этого понятия подробно.

В социомеханическом формализме цивилизационные фазы являются собственными состояниями оператора сдвига социосистемы по внутреннему времени и маркируют различные типы связей между человеческим обществом и объемлющим биогеоценозом. С практической точки зрения фазы различаются характером взаимодействия социосистемы с окружающей средой, иными словами, местом Homo Sapiens в трофической пирамиде и способом присвоения пищевого ресурса.

Так в архаичной фазе социосистема занимает верхний управляющий уровень в трофической пирамиде; человек является охотником но не жертвой[2]. В традиционной фазе, когда на смену присваивающей экономике приходит производящая, социосистема выступает в качестве пользователя текущей экосистемой: она обустраивает ее под свои потребности и поддерживает в этом состоянии неограниченно долгое время. Отдельный человек, вооруженный луком, затем арбалетом и к концу фазы ружьем, занимает господствующее положение в пищевой пирамиде. Наконец, в индустриальной фазе социосистема обретает способность к свободному оперированию текущими экосистемами: она уничтожает и создает их по своей прихоти. По отношению к глобальному биогеоценозу Человек Разумный становится пользователем, а сам этот ценоз — предметом хозяйствования. Предполагается, что в следующей — постиндустриальной или когнитивной фазе — уже отдельный человек начнет манипулировать экосистемами.

В социальной термодинамике фазы трактуются как аналог агрегатных состояний вещества и различаются, прежде всего, характером взаимодействия между компонентами социосистемы.

В терминах диалектического подхода всякая последующая цивилизационная фаза есть разрешение базисных противоречий предыдущей фазы. Иными словами, фазовый переход представляет собой диалектический скачок, пресловутый "переход количества в качество". Это, в частности, означает, что при таких переходах меняются не только организующие структуры социосистемы, но и группы симметрии этих структур; функции, описывающие зависимость параметров социосистемы от времени, терпят разрыв. Кроме того, трактовка фазового перехода в терминах диалектического скачка подразумевает кризисный характер процессов, предшествующих разрушению старой / созданию новой фазы. Значительно упрощая, можно сказать, что непосредственно перед фазовым переходом общество попадает в полосу быстрых осцилляций: направление его динамики теряет определенность, в то время как интенсивность всех форм движения резко возрастает.

— 2 —

Мы уже отмечали, что главной наблюдаемой особенностью современной индустриальной фазы является фабричное производство, причем часть производительных сил с неизбежностью расходуется во "внутреннем круге кровообращения", где делаются машины, предназначенные для того, чтобы делать машины[3]. Кроме того, индустриальная фаза требует "индустриального человека": способного выживать в "человеческом муравейнике"[4], взаимодействовать с машинами и довольствоваться раз и навсегда определенной социальной ролью.

С сугубо формальной точки зрения основной "итог" индустриальной фазы это формирование техносферы и соответствующей ей информационной оболочки, структурообразующей категорией которой служит позитивистская индустриальная наука.

Трансцендентной сущностью фазы служит концепция Единого Мирового Бога, абсолютного и непознаваемого; Бога, чья антропоморфность принципиально не может быть определена.

Наличие "внутреннего круга экономического кровообращения" обуславливает инфляционный характер индустриального производства: три независимых параметра: потребление, производство средств потребления и производство средств производства, — не могут быть сбалансированы одновременно. Следовательно, индустриальная экономика является принципиально нестабильной. Она либо коллапсирует, либо должна экспоненциально расти, требуя все время новых источников сырья и рынков сбыта.

Расширение производства, освоение новых территорий, создание инноваций (новых видов товаров и форм услуг), — все это требует предварительных капиталовложений: деятельность, которая может когда-то принести прибыль (а может и не принести) должна быть оплачена уже сейчас. В индустриальную фазу товар обретает стоимость раньше, нежели полезность.

Это означает, что промышленная экономика обречена быть кредитной: рост производства не может превышать ставки рефинансирования. Это означает также, что в индустриальную фазу всякое развитие приводит к инфляции в современном значении этого термина, то есть, к росту совокупной денежной массы. Заработная плата старших офицеров трансатлантических лайнеров начала XX века составляла около 40 долларов, сейчас она примерно в сто раз больше. Следовательно, по отношению к традиционным ценностям (земля, продукты питания, золото и т.п.) цена доллара снизилась на два порядка. С другой стороны, на доллар "образца 2001 года" можно купить огромное число товаров и услуг, которые в принципе не могли быть оплачены долларом "образца 1901 года", поскольку в то время просто не существовали. То есть, в индустриальную фазу инфляция есть оборотная сторона всякой инновации: промышленная экономика производит ценности, отягощенные кредитными обязательствами.

А это означает, что индустриальная экономика нуждается в свободном, не охваченном еще промышленной инфраструктурой, пространстве. Всякий раз исчерпание очередного слоя такого пространства провоцирует кризис, поэтому параметры, описывающие индустриальную экономику, меняются циклически. Выделяются годовые колебания, среднесрочные циклы, изученные К.Марксом, долгопериодические ритмы А.Кондратьева; "мировая динамика" Д.Форрестера может быть интерпретирована, как глобальный цикл.

Развернувшаяся во второй половине XIX века борьба со "стихийностью" экономики, то есть, с принципиально циклическим ее характером, привела к резкому усилению государственного вмешательства в механизмы производства и товарообмена. Естественным ответом индустрии на такое вмешательство стало корпоративное строительство: образование крупных монополистических объединений, способных защищать свои интересы в государственных структурах. Наметившийся на рубеже столетий переход от свободной торговли к протекционизму резко повысил транспортные издержки и обусловил появление транснациональных корпораций (ТНК).

Переход от капиталистической к госмонополистической формации сопровождался структурным кризисом, принявшим форму мировой войны 1914 — 1945 гг. Эта война привела к гибели десятков миллионов людей, массовому разрушению городов, уничтожению произведений искусства, распаду и реконфигурации мировых экономических связей, созданию государственных систем и производственных объединений принципиально нового типа, но — главное — она обусловила слияние всех областей, не охваченных индустриальной экономикой, в единое планетарное пространство.

К началу нового тысячелетия это пространство оказалось исчерпанным. Экономические модели, разработанные для "бесконечной плоскости", столкнулись с ограниченностью земного шара.

Именно эта проблема, и была поставлена в 1960-е годы исследовательской группой Д.Форрестера. Ее осознание привело к существенным изменениям в индустриальной экономике. По существу, речь шла о создании нового огромного рынка, тщательно охраняемого не только государством, но и всем обществом. Рынка ресурсосберегающих и природоохраняющих технологий.

Некоторая часть экологических мероприятий была полезной — в том смысле, что она обеспечивала удовлетворение каких-то осмысленных человеческих потребностей. В своей основе, однако, природоохранительная деятельность носила сугубо иллюзорный характер: производственные цепочки индустриальной фазы в принципе не могут быть сделаны замкнутыми, следовательно, индустриальная экономика всегда будет потреблять природные ресурсы и загрязнять среду продуктами своей деятельности. Еще более бессмысленной была борьба за спасение природных экосистем, значительная часть которых была уничтожена или же радикально преобразована Человеком еще в традиционную фазу.

Всякая оплачиваемая иллюзорная деятельность приводит к увеличению коэффициента инверсии экономики и, соответственно, к падению ее коэффициента полезного действия. Проявляется это, прежде всего, в росте инфляции. Однако, как бы то ни было, емкость нового, искусственно сконструированного рынка оказалась достаточно велика, чтобы его хватило на целых двадцать пять лет. Сейчас она подошли к концу.

К рубежу тысячелетий свободное географическое пространство оказалось практически исчерпанным, и можно предложить только два выхода из этого положения.

Во-первых — космическую экспансию с экономическим освоением иных небесных тел. Такой вариант развития описан в тысячах фантастических произведениях и десятках экономических и философских трактатов, однако, по-видимому, он невозможен. Уровень технического развития, поддерживаемый индустриальной фазой, недостаточен для включения космического пространства в экономический кругооборот. При самых оптимистических предположениях о перспективах космической техники (а для оптимизма нет ни малейших экономических обоснований), эта техника в течение ближайшего столетия не сможет обеспечить достаточную связность между земной метрополией и космической периферией. А это значит, что даже в фантастической версии появления "уже завтра" ядерных или фотонных космолетов, емкость внеземного рынка будет пренебрежимо мала, и попытки работать на этом рынке лишь спровоцируют экономическую катастрофу[5].

Вторая версия была испытана группой Д.Форрестера — экспансия в семантическое пространство, создание искусственных "знаковых" рынков. Однако это пространство только кажется бесконечным. В действительности, индустриальная фаза может оперировать лишь индустриальными смыслами: только из них она может конструировать новые рынки. А эти смыслы — подобно географической карте — уже освоены.

В рамках социомеханики отсутствие решение — это тоже решение, хотя, как правило, и катастрофическое. Речь идет о глубоком кризисе индустриальной фазы развития и предстоящем завершении эпохи промышленного развития.

Проявлением этого кризиса служит пресловутая "глобализация". Метафорическое содержание этого процесса предельно просто: бегущая волна экономической экспансии "отразилась" от условных границ земного шара и устремилась обратно, вследствие чего в физическом и смысловом пространствах образовалось что-то вроде "стоячей волны". Инфинитное движение стало финитным, экспоненциальное развитие превратилось в синусоиду, а те силы, которые раньше придавали индустриальной экономике пассионарность, теперь разрушают эту экономику.

Вполне очевиден и физический смысл происходящего. Глобализация есть политика предельного снижения трансакционных издержек во имя вовлечения в индустриальное производство/потребление последних остатков свободного экономического пространства Ойкумены. Все социальные системы, препятствующие достижению этой цели, подлежат нейтрализации.

Прежде всего, это привело к тяжелому кризису национальных государств. Данная организующая структура, некогда базовая для индустриальной экономики, стремительно утрачивает значение. Национальный суверенитет все более и более ограничен; ряд прав, неизменно бывших прерогативой государства, перешли к международным организациям или спешно конструируемым интегративным блокам. "Политику стран сменила политика регионов", — говорят ныне на европейском Западе.

Однако регионы представляют собой не столько географическое, сколько проектное понятие. Перекраивая их границы и упорядочивая информационные, финансовые, материальные и людские потоки через эти границы, можно произвольно манипулировать хозяйственной жизнью целой совокупности народов. С одной стороны, это повышает эффективность индустриальной экономики и способствует ее проникновению в ранее недоступные области. С другой — подрывает саму основу индустриальной фазы развития, поскольку способствует быстрому хаотическому перемешиванию (людей, смыслов, организующих структур), что разрушает "человеческий муравейник". Оборотной стороной интегрирования стран в регионы оказался распад мира на регионы (не обязательно те же самые!) с последующей автаркией регионов и их выключением из мирового (индустриального) хозяйства. Такое "завтра" глобализации предопределено ее сегодняшним днем.

Предчувствие конца индустриальной эпохи вызвало к жизни немало странных общественных движений. Кроме упоминавшихся уже "зеленых", стремящихся остановить промышленное развитие во имя сохранения среды обитания, это "антиглобалисты", призывающие отказаться от индустриальной экономики во имя традиционных культурных ценностей, и "интегристы", проектирующие "царство Божие" в одном отдельно взятом регионе. Все эти группы сначала ставят перед собой заведомо неосуществимые цели, а затем пытаются реализовать их априори недопустимыми средствами. В общем и целом, их деятельность способствует хаотическому характеру общественной и политической жизни. Вспомним в этой связи, что на грани фаз интенсивность социальных процессов должна нарастать.

Интересно, что риторика всех перечисленных движений (а они образуют базис социального спектра современной западной Европы) построена на концепции отказа: она не подразумевает привнесения никаких новых сущностей. Иными словами, вместо активного "живого времени", определяемого как мера инновационных процессов в системе, используется "мертвое время", вычисляемое через повторяющие события: время, для которого нет и не может быть ничего нового.

Таким образом, одним из проявлений глобализации является нарастание интенсивности противоречия между "живым" и "мертвым" временем индустриальных социосистем. Невозможность синхронизировать времена приводит к тому, что эти системы "теряют настоящее": в них сосуществуют и взаимодействуют структуры, относящиеся и к абсолютному прошлому , и к абсолютному будущему [6]. Интенсивность взаимодействия тем выше, чем дальше разнесены времена, то есть, чем больше энергии "отсроченного будущего" запасено в системе.

Для индустриальной фазы характерна крайняя неравномерность развития, обусловленная наличием цепочек положительных обратных связей в локальных экономиках[7]. Неравномерность привела к стратификации мира, который раскололся на великие державы, развитые государства европейского типа и колонии. Это деление проходит через всю историю индустриальной фазы, хотя конкретные формы его, разумеется, менялись. Вопреки распространенному мнению, "вертикальная мобильность" индустриальной фазы крайне мала: социосистема, попавшая в привилегированную группу, остается в ней до конца времен. Хотя всякий индустриальный бум с неизбежностью сменяется кризисом и часто сопровождается переходом гегемонии к другой локальной экономике, накопленные за время процветания богатства позволяют прежнему лидеру "оставаться в игре". Теоретически при особо благоприятных обстоятельствах — колониальная или полуколониальная страна может "подняться наверх" и обрести статус "державы европейского класса", но за всю эпоху это удалось только Японии, которая заплатила за свой успех очень дорого.

Итогом индустриальной эпохи оказалось разделение Ойкумены на "черный" и "золотой" миллиарды, причем последний, составляя около одной пятой населения Земли, потребляет свыше 2/3 ресурсов всех видов. Понятно, что такое "распределение" воспринимается большинством населения планеты, как крайне "несправедливое": во всяком случае, поддерживать его можно лишь неоспоримым превосходством в силах. Формально, "развитые страны" это превосходство сохраняют (в некоторых отношениях оно даже возросло: так, американский флот отвечает сегодня "мультидержавному стандарту" — он сильнее всех остальных флотов мира, вместе взятых), но военная мощь Запада обесценивается низкой пассионарностью "привилегированного населения". Кроме того, доминация "золотого миллиарда" подрывается "вторичными эффектами" глобализации.

Речь идет о резком увеличении связности мира и его "перемешанности". Современные "глобализированные" социосистемы носят "фрактальный" характер: они настолько проникают друг в друга, что между двумя произвольными элементами одной из них обязательно находится элемент другой. В таких условиях использование стратегических вооружений затруднено. А поскольку глобализация привела к существенному уменьшению информационного и транспортного сопротивления мира, тактические возможности сторон быстро выравниваются. Лишь инертность военного мышления "третьего мира" поддерживает сейчас иллюзию абсолютного превосходства Запада. Заметим в этой связи, что первое же применение "черным миллиардом" (или силами, стоящими за ним) более или менее адекватной тактики привело к огромным человеческим жертвам, вызвало в странах Запада психологический шок и спровоцировало удивительно неэффективный ответ.

Показательно стремление США — и шире всех представителей Евро-Атлантической цивилизационной общности — связать события 11 сентября 2001 года с исламским фундаментализмом и, конкретно, организацией Усамы Бен Ладена. Противоречия между мирами-экономиками усугубляются расовыми, национальными, религиозными мотивами, но в данном случае оно, скорее всего, не причем. Чтобы это понять, достаточно график зависимости от времени эффективности террористических актов со стороны мусульманских организаций.

Будем понимать под "эффективностью террора" среднее число погибших граждан в расчете на одного погибшего или необратимо "выведенного из строя" боевика. Статистика показывает, что этот показатель для "исламского террора" достаточно устойчиво держится около единицы (от 0,75 до 1,5 в наиболее удачные для мусульманских фундаменталистов годы), причем переход к использованию смертников практически не повлиял на результаты. Значительно выше показатели у европейских "Красных бригад" (4-5) и у японских "камикадзе", хотя перед последними стояла неизмеримо более сложная задача воздействия на вооруженного противника, находящегося в полной боевой готовности.

Нетрудно видеть, что террористический акт против Всемирного Торгового Центра выделяется из общего ряда "исламского террора", как по статистике, так и по уровню подготовки операции. Более чем сомнительно, что такую атаку мог организовать Бен Ладен, чье мышление, насколько можно судить по его предыдущей деятельности, не выходит за чисто тактические рамки.

Но в реакции американцев, однозначно связавших разрушение "башен-близнецов" с "Аль-Каедой" и даже не исследовавших альтернативные версии, есть глубокий цивилизационный смысл. Именно такие операции, неизмеримо лучше подготовленные и осуществленные, станут основой стратегии Юга в его войне против "золотого миллиарда".

Итак, одним из структурообразующих противоречий индустриальной фазы является неравенство в распределении ресурсов между "богатыми нациями", принадлежащими преимущественно к европеоидной расе и христианскому вероисповеданию (Евро-Атлантическая цивилизационная общность), и "нациями-изгоями", группирующимися в Афро-Азиатскую "цивилизацию Ислама". Ход и исход конфликта будет зависеть от позиции стран Востока, не определившим своего места в глобальном противостоянии. Однако, вне всякой зависимости от окончательных результатов, такой цивилизационный конфликт будет означать банкротство стратегии глобализации и, следовательно, разрушение кредитной индустриальной экономики. Заметим в этой связи, что учетные ставки, ограничивающие сверху темпы экономического роста индустриальной экономики, уже снижены в ряде развитых стран до одного-двух процентов годовых.

— 3 —

Итак, кризис индустриальной фазы вызван быстрым сокращением свободного экономического пространства, нарастанием противоречий между развитыми промышленными и окраинными традиционными культурами, исчерпанием стимулов и возможностей к развитию в рамках индустриальной системы смыслов. Среди проявлений кризиса есть и экологические, хотя они не и не играют ведущей роли.

Поскольку, для индустриальной фазы не существует устойчивого состояния с нулевыми темпами роста, эта фаза с неизбежностью будет размонтирована в ближайшие десятилетия. Возможно два способа демонтажа: возвращение к традиционному миру (по мнению У.Эко и ряда других специалистов — в неофеодальной "редакции"), либо переход к следующей когнитивной фазе развития. Последнее требует преодоления постиндустриального фазового барьера.

История свидетельствует, что вблизи барьера характер исторического движения резко меняется, динамика обретает кризисный, бифуркационный характер (крушение Римского Мира, неолитическая революция и т.п.). Во всех случаях "поток событий" утрачивает "ламинарность", в результате чего существующие социальные структуры теряли способность поддерживать традиционный жизненный уклад. Общество "теряет управление", связность между его организующими структурами резко падает. Естественным системным откликом на этот процесс оказывается рост "инновационного сопротивления": общество отказывался воспринимать новое.

В рамках социомеханической картины мира основной причиной постиндустриальной катастрофы может стать потеря современной цивилизацией технологического баланса.

Мы понимаем под "цивилизацией" исторически и географически конкретный способ взаимодействия носителей разума с окружающей средой, который может быть представлен как совокупность физических (производящих) и гуманитарных (не производящих, "управляющих") технологий.

Физические технологии оперируют с физическим пространством, физическим (внешним) временем, материей и объективными, то не зависящими от наблюдателя, смыслами и в совокупности с вещественными результатами производства образуют материальное пространство цивилизации — техносферу.

Гуманитарные технологии, в свою очередь, работают с информационными сущностями, внутренним временем, цивилизационной трансценденцией и личными (субъективными) смыслами и в совокупности образуют информационное пространство цивилизации — "инфосферу", которая включает в себя культуру, религию/идеологию и науку.

Цивилизационная функция физических технологий — согласование, взаимная адаптация, человека и Вселенной. Цивилизационная функция гуманитарных технологий — согласование, взаимная адаптация, техносферы и человека. То есть, физические технологии создают техносферу (искусственный материальный мир, имеющий функции жизнеобеспечения), в то время как гуманитарные технологии с одной стороны гуманизируют техносферу, приспосабливая ее именно к человеку, а с другой — технологизируют самого человека, делая его совместимым с инновационным процессом. Тогда пространство генеральных тенденций (трендов) текущей фазы цивилизации определяется совокупностью физических технологий, а вероятность реализации этих тенденций как тех или иных версий будущего определяется гуманитарными технологиями.

Иными словами, физические технологии заключают в себе объективные возможности истории и, формируя пространство тенденций, отвечают за то, что происходит, в то время как гуманитарные технологии, заключая в себе субъективный фактор, образуют пространство решений и, управляя реализацией конкретных трендов, отвечают за то, как это происходит.

В норме пространства физических и гуманитарных технологий имеют одинаковую мощность: возможности формировать историообразующие тенденции и управлять реализацией этих тенденций взаимно уравновешиваются, и цивилизация развивается сбалансировано.

В действительности же из-за неравномерности развития культуры и техносферы мощности этих пространств не совпадают. В случае хронического дисбаланса между "физической" и "гуманитарной" составляющими цивилизации данное противоречие разрешается эволюционным путем — например, за счет развития новой управляющей или производственной технологии. Субъективно это воспринимается как преобразование общества. Острый дисбаланс составляющих с неизбежностью приводит к системным кризисам, субъективно воспринимающимся, как глобальные катастрофы.

Данная проблема может быть интерпретирована, как приближение цивилизации по крайней мере к одному из двух структурных пределов: пределу сложности или пределу бедности.

Предел сложности возникает при дефиците или неразвитости принципиально необходимой "гуманитарной" (управляющей) технологии и представляет собой ту степень структурной переизбыточности цивилизации, при которой связность ее резко падает, а совокупность "физических" технологий теряет системные свойства. В этом случае культура уже не успевает адаптировать к человеку вновь возникающие инновации, и техническая периферия цивилизации начинает развиваться, как правило, хаотическим образом. Это приводит к рассогласованию человека и техносферы, человека и государства, человека и общества результатом чего является возрастание динамики катастроф.

Предел бедности, в свою очередь, возникает при отсутствии или недостаточной развитости принципиально необходимой в данной фазе цивилизации "физической" технологии и представляет собой то крайнее состояние, при котором системную связность теряют уже "гуманитарные" технологии. Это также приводит к внутреннему рассогласованию цивилизации и, как следствие, опять-таки — к возрастанию динамики катастроф.

Оба предела образуют поверхности в пространстве решений, которые цивилизация не может преодолеть без разрушения своей жизнеобеспечивающей структуры. Если вектор развития пересекает одну из этих предельных поверхностей, глобальный структурный кризис является неизбежным.

При приближении к фазовому пределу цивилизационные пределы смыкаются, что увеличивает вероятность первичного упрощения , то есть — катастрофической социальной динамики. Лишь очень немногие общества преодолевали "границу раздела фаз", обретая — на данном историческом уровне — статус сверхцивилизации.

Изменение фазы развития подразумевает перенастройку всей совокупности общественных связей (личных, профессиональных, конфессиональных и пр.), что означает, в частности, полный слом не только юридической системы, но и положенной в ее основу морали. Такая эволюция социума требует от личности развитой инновационной толерантности, в то время как выше мы диагностировали нарастание вблизи фазового барьера инновационного сопротивления.

Суть проблемы состоит в том, что постиндустриальному обществу отвечает только "постиндустриальный" человек. Нет никаких оснований считать, что обучить и воспитать "носителя постиндустриальной культуры" проще, нежели "строителя коммунизма".

— 4 —

Итак, мы приходим к выводу, что экологический кризис следует рассматривать как одно из проявлений столкновения современной цивилизации с фазовым барьером. Преодоление этого барьера требует существенного преобразования информационной структуры современной человеческой личности, перенастройки общественных механизмов, перехода к иным формам экономической и политической жизни. Даже если удастся создать и реализовать соответствующий постиндустриальный проект, переход к когнитивной фазе развития будет носить кризисный и, в известном смысле, катастрофический характер. Однако, это будет управляемая катастрофа вторичного упрощения Реальности.

Альтернативой является отступление цивилизации в прошлое, что означает, между прочим, и демографическую катастрофу из сценария Д.Форрестера, правда, менее четко выраженную.

Демонтаж индустриальной цивилизации будет вызван прогрессирующей потерей связности между физическими и гуманитарными технологиями и приобретет характер первичного упрощения.

Прогнозируются следующие наблюдаемые проявления этого системного кризиса:

• демографические (снижение рождаемости, отрицательный прирост собственно европейского населения, прогрессирующая "мусульманизация" Европы);

• экологические (в прямой форме, либо — в превращенной — как неоправданный отказ от ряда остро необходимых технологий под предлогом их опасности для окружающей среды);

• образовательные (прогрессирующее снижение качества образования до уровня, не обеспечивающего даже поддержание индустриальной фазы);

• индустриальные (упадок "традиционных областей экономики" вследствие "перегрева" сектора "индустрии знаний");

• случайные (рост технологических, транспортных и иных катастроф, в том числе — маниакальных убийств, вследствие приближения к пределу сложности).

Разумеется, отступление будет не полным: цивилизация сохранит ряд индустриальных смыслов и, кроме того, овладеет некоторыми когнитивными техниками (например, откроет когнитивную трансценденцию). Это означает, что следующая попытка преодолеть постиндустриальный барьер может оказаться более успешной.

Но до этой "следующей" пройдут сотни лет "нового феодализма".

Сенеж, Московская область, 24 января 2003 года