Версия для печати

Мировая империя, ее "друзья" и "враги"

Ирвинг Кристол в одном из своих блестящих эссе 2000 г. сказал со всей свойственной неоконсерваторам прямотой: "С концом "холодной войны" то, в чем мы действительно нуждаемся, есть ясный идеологический и угрожающий нам враг, достойный нашего мужества, способный объединить всех нас в противостоянии ему". Уж не знаю, раскаялся ли Кристол за свои слова в 2001 г., когда несомненно "достойный его мужества" враг тремя точечными ударами по американским столицам унес в могилу три тысячи жителей страны?

Немецкий политический философ Карл Шмитт в своем знаменитом эссе 1927 г. «Понятие политического» сказал о том, что основной задачей политика, как и смыслом самой категории «политического», является разделение «друзей» и «врагов». Согласно хорошо известной формулировке Шмитта, «политическое» не имеет своей особенной предметной сферы, отличающей ее от, скажем, области морали, религии и права: политических конфликтов как таковых не существует, политическими конфликты становятся в том случае, когда религиозного противника или экономического конкурента мы готовы назвать «врагом» и вступить с ним в военное противоборство.

Пафос Шмитта состоит в утверждении парадоксальной неуничтожимости политического, как он писал, в «эпоху нейтрализаций и деполитизаций», парадоксальной, поскольку, рассуждая абстрактно, любые противоречия — религиозные, экономические, даже моральные — можно решать и снимать посредством переговоров, взаимных компромиссов, не опускаясь до открытого столкновения и тем более войны. Шмитт этого не отрицает, однако говорит, что представление о подобном «конце политического» — а оно было весьма распространено в постверсальский период, так же, как и сейчас — на самом деле скрывает корыстные интересы тех, кто посредством такого рода рассуждений стремится просто-напросто к сохранению статус-кво, к восприятию любого потенциального «врага» как «преступника» (по отношению к которому, добавим, не действуют никакие конвенции и с которым можно обращаться так, как обращаются сегодня с пленными талибами в тюрьме Гуантанамо).

Еще будущий наставник американских неоконсерваторов (а о них потом пойдет речь) Лео Штраус указывал в своей заметке 1932 г. на своеобразный либерализм Шмитта: признавая право политического субъекта иметь «врагов», он тем самым отказывается «криминализировать» любое государство, недовольное существующим миропорядком и готовое бросить ему вызов.

Несложно понять, как мысли и идеи Шмитта именно в этом их развороте резонируют с настроениями отечественных его читателей последнего десятилетия уходящего века. Немецкий философ, высказывая свое патриотическое недовольство «новым мировым порядком», сложившимся после поражения Германии в Первой мировой войне, оказался одним из лучших выразителей мироощущения россиян, глубоко уязвленных положением их страны в далеко не лучшем из всех миров, наступившем после деконструкции советской империи в 1991 г. Тогда устами Бжезинского России давали понять, что как проигравшей «холодную войну» стране ей нечего надеяться на особые симпатии победителей, устами Фукуямы предлагали усомниться в наличии у нее своих «национальных интересов» и передоверить защиту русскоязычных меньшинств в ближнем зарубежье компетентным специалистам из «мирового цивилизованного сообщества». Закономерно, что в России, обреченной выслушивать подобные заявления, нарастал инстинктивный протест против современного миропорядка, в котором ей предлагалось занять далеко не самое почетное место.

Популярность идей Шмитта в нашей стране — прямое отражение утраты политического в мире, у рядовых обитателей которого на какое-то время было отобрано право на легитимный протест. По справедливому замечанию одного из наиболее интересных отечественных политических философов — Артема Магуна, «Шмитт смог в 1940-х годах описать положение вещей, которое ясно вырисовалось только в 1990-е годы. Больше нет двух локализуемых инстанций, ведущих войну, а есть мировой порядок государств и корпораций, с одной стороны, и террористы или (используя более традиционный термин) партизаны — с другой. Этот культ мира, к сожалению, способствует распространению и обострению войны, поскольку не признают ее».

Шмитт и в самом деле блестяще продемонстрировал весь ужасающий антигуманизм «гуманистического», или, точнее, псевдолиберального, отрицания вражды: если у государства отбирается право назвать иной политический субъект своим «врагом», значит, это государство несвободно по определению, так же, как и составляющие его граждане. Однако есть в рассуждениях Шмитта и своя теневая сторона, которая со всей наглядностью проявилась в концепциях американских неоконсерваторов — политической группировки, ведущей свое прямое родство от Лео Штрауса и, таким образом, косвенно связанной и со Шмиттом. В последнее время оппоненты неоконсерваторов постоянно указывают на это дальнее родство как на будто бы компрометирующее обстоятельство: одна из наиболее влиятельных групп внутри республиканского истеблишмента, представители которой занимают ключевые позиции в Пентагоне, Совете национальной безопасности, офисе вице-президента и даже в Госдепартаменте, оказывается, питается идеями теоретика национал-социализма. На американскую публику такие «разоблачения» еще имеют свое действие: возмущение разделяют и левые либералы, и правые либертаристы. Однако следует сразу же сказать, что данная дискуссия ведется на предельно низком теоретическом уровне, и мы вынуждены признать, что в этом обмене мнениями оппоненты неоконсерваторов значительно уступают последним в интеллектуальном и особенно философском отношении. Вообще неоконсерваторов (и здесь в первую очередь следует упомянуть их «крестного отца», автора самого термина «неоконсерватизм» Ирвинга Кристола), как правило, отличают превосходный литературный стиль, великолепная эрудиция и умение четко фиксировать свою принципиальную позицию при обсуждении самых конкретных вопросов. Не испытывая ни малейших симпатий к идеям неоконсерваторов, нельзя не посетовать на то, что в среде публицистов Америки у них, по существу, нет достойных противников, способных на равных сражаться с этой группировкой на поле политической мысли. Усвоение европейского интеллектуального наследия — и, в частности, работ Карла Шмитта — играет в успехе неоконсерваторов не самую последнюю роль.

И все же остается загадкой, что могло бы привлечь к идеологу консервативной революции людей, выступающих за мировую гегемонию США, благословивших и в значительной мере инициировавших войну с мировым терроризмом, наконец, людей, убежденных в глобальном превосходстве либеральных ценностей и вообще в неизбежном торжестве либерального миропорядка, для обозначения коего они некогда и ввели ставший знаменитым термин — «конец истории».

Давайте, однако, вернемся к Шмитту. Все ли обстоит благополучно с его понятием «политического», нет ли в самой этой идее рокового изъяна, сыгравшего на руку нынешним сторонникам мировой гегемонии? Есть на самом деле один пункт в его концепции, вызывающий у очень многих внимательных читателей законное сомнение и непонимание. Это уже упоминавшаяся идея о том, что у политического нет своей предметной сферы, что политическое — это характеристика не мотива конфликта, а лишь предельной степени его интенсивности. Что же следует из этой констатации? Да то, что «политическим» в равной степени можно считать как противоборство государств во имя великих идей, так и бойню групп дикарей за тушу мамонта. И в том, и в другом случае люди готовы убивать других и приносить себя самих в жертву: и лидеры государства, и вожаки стаи равным образом определяют, кто является их «другом», а кто «врагом». Шмитт, надо сказать, великолепно понимает это обстоятельство и поэтому вскользь замечает, что «политическое» — с определенных позиций — можно считать своеобразным атавизмом, проявлением «звериного начала» в человеке. Однако проблема этим не исчерпывается, ибо, даже объединив все виды смертоносных конфликтов под одним наименованием «политические», нам все равно придется ответить: а что, собственно, помимо неразумия задает конфликту ту степень интенсивности, когда конкурент или оппонент превращается для нас во «врага»? Что остается от «вражды», если посредством феноменологической редукции очистить ее предпосылки от любых дополнительных мотивов, кроме стремления к уничтожению противника? Да, собственно, это стремление и остается: и Шмитт как-то робко, почти контрабандой, проводит в своем эссе эту идею, радикально расходящуюся с отмеченным Штраусом либеральным флером его рассуждений относительно признания «врага» в качестве полноправного участника конфликта. Ибо «враг» — это и есть тот, кто не сдается и кого поэтому (и только поэтому) уничтожают: уничтожают не за то, что он думает и не за то, что его интересы противоречат нашим интересам (интересы, в конце концов, действительно можно согласовать и примирить), а только за то, что он существует и не сдается. «Враг», подчеркивает Шмитт, — это «другой», это «чужой». Можно добавить, это тот, с кем нужно воевать и невозможно мирно сосуществовать.

Вот именно за это непризнание Советского Союза «врагом», а также игры в мирное с ним сосуществование и критиковали неоконсерваторы все американские администрации, от Никсона до покойного Рейгана включительно. Да и обожаемый неоконами и в настоящее время горько ими оплакиваемый «великий коммуникатор» временами утрачивал ясное осознание «друзей» и «врагов», увлекаясь разоруженческими инициативами и дружбой с Горби (стоит почитать на эту тему изданный на русском языке Московской школой современной политики художественный роман «архиястреба» Ричарда Перла «Твердая линия»). А вот в эпоху Клинтона «враг» исчез, и это сразу создало целый ряд проблем. Ирвинг Кристол в одном из своих блестящих эссе 2000 г. «Поствильсонианская внешняя политика» сказал об этом со всей свойственной неоконсерваторам прямотой: «С концом «холодной войны» то, в чем мы действительно нуждаемся, есть ясный идеологический и угрожающий нам враг, достойный нашего мужества, способный объединить всех нас в противостоянии ему». Уж не знаю, раскаялся ли Кристол за свои слова в 2001 г., когда несомненно «достойный его мужества» враг тремя точечными ударами по американским столицам унес в могилу три тысячи жителей страны?

Если «враг» — это тот, кого уничтожают, то кто же тогда «друг»? Шмитт, насколько мне известно, не дает на этот вопрос ясного ответа. Кристол это делает за него, и делает превосходно, в точном соответствии с общим пафосом рассуждений учителя и его одновременным отвержением экономизма и морализма, хочется сказать — реализма и идеализма, то есть стремления подчинить внешнюю политику либо «национальному интересу» (в его зауженном понимании), либо абстрактным принципам универсальной морали. К «другу» нельзя относиться, руководствуясь той или другой точкой зрения. В недавнем эссе «Неоконсерватизм как идейное направление» Кристол говорит о том, что Америка обязана приходить на помощь «демократическим» странам в их борьбе против стран «недемократических» вне зависимости от корыстного расчета. Звучит красиво, но что реально имеется в виду? А имеется в виду следующее: США должны оказывать поддержку Израилю в войне против исламских государств не потому, что Израиль прав по отношению, скажем, к палестинцам, и не потому, что союз с этим государством выгоден Америке, а просто потому, что он — «друг». Не стоит, наверное, заблуждаться относительно термина «демократический» (оппонент неоконсерваторов из лагеря реалистов, обозреватель журнала Newsweek Фарид Закария мог бы просветить Кристола насчет того, что Иран является одной из самых демократических стран на Ближнем Востоке, другое дело, что эта «демократия» нелиберальная), речь ведь идет не о демократии, а о чем-то вроде «цивилизационной близости». Но если это так, то Кристолу, по идее, надлежало бы присоединиться к рекомендациям Сэмюеля Хантингтона, в последнее время дрейфующего от демократического глобализма в духе Збигнева Бжезинского к консервативному изоляционизму в духе Патрика Бьюкенена. То есть оставить все претензии на мировое лидерство Америки, на либерально-демократический «конец истории» и пр. и заняться обустройством и укреплением своей цивилизации в союзе с родственными по религии и культуре народами. Но в том-то и дело, что неоконсерваторы этого совершенно не хотят — они хотят глобального и окончательного торжества своей цивилизации, без компромиссов и сантиментов. Если уж называть вещи своими именами, они хотят того же, чего хотел Гитлер: сделать свою расу (или цивилизацию) господствующей на всей земле. Единственное отличие неоконсерваторов от нацистов заключается в том, что цивилизацию они (внешне, по крайней мере) определяют не по крови и почве, а политически и культурно.

Итак, возвращаясь к Шмитту, мы видим, что внутренние противоречия этого мыслителя в плане трактовки понятия «политического» проявились в философских рассуждениях одного из наиболее влиятельных идейных течений Америки и опосредованно в геокультурной стратегии Соединенных Штатов. Единственная сверхдержава современности сейчас никак не может сделать выбор между своей универсальной миссией и «особыми отношениями» с избранными «друзьями» и союзниками. Следствием этого оказывается раздражающая все человечество политика «двойных стандартов». И самое страшное, когда такая политика получает теоретическое оправдание (посредством переинтерпретации Шмитта или каким-то иным образом), потому что интеллектуальное оправдание «двойных стандартов» — это ведь, по существу, и есть расизм, даже если речь идет не о цвете кожи, а о специфике конституционного устройства или характере вероисповедания. Остается только надеяться, что американская политическая культура (не столь изощренная, как европейская, но все-таки духовно здоровая в своих глубинных основаниях) изживет неоконсерватизм как болезнетворный вирус. Но это, однако, ни в коем случае не должно означать, что мы имеем право не обращать внимания на роковую филиацию идей, тянущуюся от консервативных революционеров 1920—1940-х гг. к их американским наследникам, и не искать этим идеям собственную российскую — консервативную — альтернативу.

 

Источник: "Политический журнал" № 22 (25)/28 июня 2004 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.