Версия для печати

Религиозная жизнь Поволжья. Прагматичное христианство

Учебники истории и политическая пропаганда приучили мыслить о русской культуре в географическом смысле — как о чём-то цельном. Политическое развитие последних лет — «федерализм» — привело к появлению некоторых политических и экономических деклараций о своеобразии регионов, но за всеми этими декларациями стоят сиюминутные экономические интересы, связанные с наличием или отсутствием ресурсов, различной глубиной экономического кризиса и уровнем политических амбиций региональных политиканов. Принципиальное своеобразие исторических судеб, а как следствие — культуры, менталитета, религиозности, социально-политических установок, чаще всего не осознаются.

При всей унитарности и централизованности московской власти историческая память Твери, Архангельска, Саратова или Владивостока — это очень разная память. Святая Русь, по которой ходили сотни подвижников веры, где до сих пор в каждом городке стоят древние церкви, где работали великие иконописцы, где протекала наша древняя история, где совершал свои подвиги Александр Невский, где русские люди страдали от татаро-монгольского ига и переживали смуту XVII в. — это сравнительно небольшая часть нашей родины. Немногим больше по площади ареал, на котором стояли (и кое-где до сих пор разрушаются) дворянские усадьбы — очаги классической русской культуры XIX в. История освоенного русским народом Поволжья — не старше Массачусетса, а для Приморья древность Вирджинии может быть предметом неутолимой зависти.

Очень различен и опыт, связанный с геополитическим положением: русские, соседствующие со Швецией, смотрят на мир несколько иными глазами по сравнению с соотечественниками, живущими бок о бок с китайцами. Причём из-за громадной удалённости одних от других эти различия ощущаются острее.

Русские жители Центральной России, где была когда-то «Святая Русь», — единственный коренной народ своей страны. Приехавшие позже немцы, поляки, евреи, татары и т. д. поневоле приспосабливались к данности. В других регионах, позднее ставших частью России, русские люди селились рядом с «более» коренными этносами или одновременно с другими новыми пришельцами — например, немцами в Поволжье.

Какие-то из исторических особенностей регионов с годами стирались, а то и (особенно при большевиках) истреблялись с корнем. Там, где были гигантские стройки, на которые переселялись массы людей; там, где карта была испещрена островами ГУЛАГа и власть НКВД была основной формой местного управления, с трудом могли сохраниться какие-либо исторические корни. И, соответственно, есть края, которые «отсиделись» в советское лихолетье.

Умозрительно можно отметить и такие исторические особенности регионов, которые в реальной сегодняшней жизни уже никакой роли не играют; с другой стороны, мы можем и не заметить или счесть несущественным нечто, что и определило сегодняшний день какой-то части нашей страны. Историю надо увидеть в сегодняшнем дне, а не прописать её. Впрочем, люди сами иногда её себе прописывают. Сейчас, когда в Твери возрождается культ тверских князей, противостоявших «московским коллаборационистам», а в Новгороде вспомнили о свободолюбивой республике, нельзя говорить о сохранении традиций — региональную историю прочли в книге и стремятся сделать её актуальной вновь.

Та единая, монолитная, общепризнанная русская история, культура, религиозность, которую мы изучали в школе, в первую очередь имеет московские черты (плюс черты Центральной России — «Святой Руси», ставшей её собственностью в очень стародавние времена). Все земли, что прирастали к московскому государству, должны были получать идеологию вместе с приказами. Идейное своеобразие этих земель не осознавалось и не подвергалось рефлексии в полной мере очень часто даже самими жителями.

Это прирастание началось по-настоящему в конце XVII в. И едва ли не самым своеобразным, создавшим собственную субкультуру, было Среднее и Нижнее Поволжье. Хотя военные и торговые русские форпосты возникли в этом крае значительно раньше конца XVII в., всё же нормальная гражданская жизнь до этого времени его не коснулась. Культурные и духовные традиции Поволжья не имеют средневековых корней.

С самого начала Поволжье развивалось как полиэтническое и поликонфессиональное общество.

Ко времени прихода русских в Поволжье уже было, хотя и малочисленное, коренное население — татары. Татарское мусульманское население является для Средней и Нижней Волги коренным. Потоки русских и переселенцев других национальностей сделали татар-мусульман меньшинством, но меньшинство это экономически и политически всегда было очень активно и заметно в жизни региона. Несмотря на то, что в XVII-XVIII вв. российское правительство предпринимало эпизодические попытки обратить татар в православие, в самосознании татар Среднего и Нижнего Поволжья нет ощущения глубокой национальной трагедии, которое есть у татар казанских в в связи с завоеванием русскими. Почти от любого татарина в Казани вы услышите о зверствах русских завоевателей при Иване Грозном, покоривших казанское ханство. Услышать подобное от татар астраханских — дело сравнительно редкое. В чём причина этого?

Среднее и Нижнее Поволжье было реально освоено русскими позже, когда власть стала менее жестока, и в исторической памяти татар Самары или Саратова нет воспоминаний о столь же жестоком поведении завоевателей, как в Казани. Но дело не только в этом. В Поволжье политика Москвы, а затем Петербурга по отношению к мусульманам всегда была несколько мягче — оно было перекрёстком на торговых путях на восток и юг. Поволжские татары играли в этой экономической жизни заметную роль. К середине XIX в. татары Поволжья сформировались в сплочённую и активную во всех сферах жизни общность.

Почти одновременно с православными русскими в Поволжье появились католики и протестанты. Астрахань, которая была русским не только военно-политическим и экономическим, но и религиозным форпостом среди формально российских, но фактически малоконтролируемых поволжских степей, с XVII в. стала и форпостом католицизма. По особому Джульфинскому соглашению армяне-католики получили уникальное по тем временам право на легальное существование общины. В самом начале XVIII в. в Астрахани прочно обосновались капуцины. Они создали одну из лучших в России школ, в которой учились и русские дети, в частности, Василий Тредиаковский. В 1742 г. астраханский губернатор Василий Татищев провёл через Сенат специальный указ, предоставлявший особые права и привилегии иностранным слободам в Астрахани, в котором оговаривалось, в частности, право на свободу вероисповедания. Гигантский Успенский католический храм в центре Астрахани (третий по времени возникновения в собственно России, после Москвы и Санкт-Петербурга) с тех пор зримо свидетельствует об укоренённости католичества на Нижней Волге.

С середины XVIII в. по приглашению русского правительства начинается массовое переселение немецких колонистов — в большинстве своём протестантов-лютеран и меннонитов, но и католиков среди них было немало. В Поволжье также возникло значительное число польских общин. Костёлы появляются во всех городах Поволжья от Симбирска до Царицына. В 1848 г., в то время, когда Николай I осуществлял репрессивную политику в отношении католиков и вообще религиозных меньшинств, он всё же был вынужден сделать в ней фактически единственное отступление — он дал разрешение на создание католической епархии с центром в Саратове (таким образом, до революции в собственно России было всего две кафедры католических епископов — в Санкт-Петербурге и Саратове).

Ещё большую роль, чем католицизм, в Поволжье играл протестантизм. Сплочённые сельские колонии немцев меннонитов и лютеран, немцы-протестанты — купцы, чиновники, представители интеллигентных профессий в городах были обычным явлением по всему Поволжью. Для позднейшей религиозной жизни этого края, для протестантской его перспективы большое значение имели до конца XIX в. незаметные, существовавшие законспирированно общины «духовных христиан» — духоборов и молокан, этих аутентичных для России протопротестантов. Именно Поволжье было одним из основных регионов их распространения.

Плюралистическая культура стала одной из причин того, что Нижнее и Среднее Поволжье стало одним из основных регионов, где селились старообрядцы. И именно там (а также в Москве и Нижнем Новгороде) они достигли наибольших успехов в экономике, политике и культуре.

Но всё это «меньшие братья». А что же представляла собой «господствующая» Российская православная церковь, каковы её особенности в Поволжье?

Поволжье стало одним из первых регионов «новой России», вне территории «Святой Руси», где православие не имело традиций средневекового монашеского подвижничества, где не было чудотворных икон, по чьей земле в стародавние времена не ходили благоверные князья и Христа ради юродивые. Православие здесь развивалось в Новое время, когда чудеса святых и аскетические подвиги анахоретов стали редкостью. Надо сказать, что и в Новое время характерные для Средневековья проявления православной духовности были более распространены в Центральной России, где они имели глубокие исторические корни, а не в Поволжье, Сибири, или на Урале.

Очень характерный факт. В начале 90-х гг. архиепископ Саратовский Пимен убеждал в епархиальной газете свою паству, что «распространявшиеся среди верующих представления и неблагодатности нашего края, в котором не было своих святых, чудотворных икон, древних обителей есть заблуждение»[1]. Итак, ясно, чего не было. А что же было?

По сравнению с Центральной Россией поволжское православие было более «прагматичным» — ориентированным на просвещение, миссионерство, благотворительность. Оно же было более терпимо к иноверцам. В полной мере эта специфика поволжского православия проявилась в нач. ХХ в., когда нивелирующая роль Синода, жёстко централизованно управлявшего всей российской Церковью из Петербурга, ослабла. Но краеведы и местные историки отмечают, что тенденция существовала гораздо раньше.

Православные русские были самой большой и влиятельной, поддерживаемой властью, но всё же одной из этноконфессиональных общностей. Православные купцы и промышленники, главные ктиторы церкви, ревностно обустраивали свои приходы, но вовсе не были склонны громить своих партнёров и коллег по бизнесу, иногда и друзей — мусульман, староверов, лютеран или католиков.

Таким образом, в Поволжье сложились экономически, культурно и социально развитые религиозно-этнические общности. До самого конца XIX в. они были национально и религиозно замкнуты, но в экономическом отношении активно взаимодействовали друг с другом. Саратов, Астрахань, Самара, Царицын были торговыми городами, в которых между общинами развивалось не только сотрудничество, но и взаимопомощь. По свидетельству современных краеведов, и царские власти частенько делали послабления в дискриминационной политике по отношению к религиозным меньшинствам, и местные губернаторы были нередко склонным смягчать указы верховной власти (как пишет саратовский политолог Сергей Рыженков: «...процветание края и, не в последнюю очередь лично губернатора и других «начальных людей» зависело от благополучия дискриминируемых этноконфессиональных групп в той же, если не в большей мере, чем от благоволения Центра. И выбор был сделан в пользу неформальных договорных отношений между поражёнными в правах главными субъектами экономической деятельности и региональной властью, которая взяла на себя обязанность закрывать глаза, насколько это возможно, на культурную нестандартность и специфические нормы управления и самоуправления в старообрядческих и инославных общинах. Например, указ 1829 г., ограничивающий в правах старообрядцев, саратовскими губернаторами не выполнялся, т. к. они находились под влиянием вольских и саратовских «тузов»-старообрядцев….в истории Саратовского края наблюдаются повторяющиеся, независимо от общегосударственного политического режима, варианты одного и того же типа политико-административного управления: наряду с формальными институтами государственной власти и общества отношения регулируются в большей мере неписаными законами и традициями, нежели законами писаными..»[2].

На рубеже веков в этноконфессиональной культуре Поволжья начала потихоньку проявляться совершенно новая тенденция. До этого замкнутые феодальные этноконфессинальные кланы строго хранили свою веру, обычаи и традиции. Они мирно взаимодействовали, но переход из одного клана в другой, кроме как в редких случаях смешанных браков, был практически исключён. Рубеж XIX-XX вв. ознаменовался началом распада этноконфессиональных границ. Соседствующие друг с другом гетто приоткрывают ворота. Самым ярким в этом отношении стало появление и бурный рост русского протестантизма. Уже в 70-е гг. в Поволжье отмечаются подъём движения духовных христиан и первые переходы духоборов и молокан в баптисты под воздействием проповеди немцев-протестантов. К 1917 г. Среднее и Нижнее Поволжье становится одним из главных центров распространения русского баптизма. Тогда, в начале 20 в., именно баптизм начал разрывать невидимые барьеры между замкнутыми и сплочёнными конфессиональными группами. Революция остановила (вернее сказать, прервала) этот процесс…

Советский период свёл к минимуму религиозную жизнь Поволжья. Многие конфессии исчезли совсем или существовали на уровне малочисленных нелегальных и полулегальных группок. Казалось бы, Поволжье, как и любой другой регион России был подведён под общий советский знаменатель. И тем удивительнее то, как сейчас словно грибы сквозь асфальт, прорастают досоветские традиции, особенности менталитета и организации общественной жизни.

В первые годы после 1986 г. во главе всех православных епархий Средней и Нижней Волги оказались авторитетные, открытые к контактам с обществом архиереи. Конечно, это никак не связано с особенностями Поволжья, так как архиереи сейчас назначаются Синодом и иногда до своего назначения никогда даже не бывали в республике или области, в которой им предстоит служить. Но достойные архиереи были в эти годы и в некоторых других епархиях, однако мало где возрождение православия приобрело столь здоровые и симпатичные черты.

Наиболее яркой фигурой среди поволжских архиереев этого времени был саратовский архиепископ Пимен (Хмелевский). Он стоял во главе саратовской кафедры с 1965 г. и проявил себя как безупречный по тем временам священнослужитель. В обнародованных ныне документах Совета по делам религий он значится как один из самых неблагонадёжных с точки зрения властей епископов советского времени. Он поддерживал связи с Г. Вишневской и М. Ростроповичем, которых венчал, с А.Солженицыным. Раз в неделю владыка Пимен ещё при Брежневе устраивал обеды для городской интеллигенции. Неудивительно, что в Саратове (как и в Самаре, и в Астрахани) существовали нелегальные кружки и группы либеральной интеллигенции, распространялась запрещённая религиозная литература.

С 1988 г. Пимен выступал с резко антикоммунистическими заявлениями, в то же время столь же резко осуждая обскурантизм и националистические тенденции в РПЦ. В интервью саратовской газете он заявил: «Я счастлив, что в Саратове у нас нет антисемитских изданий. Мне присылали несколько таких изданий из Петербурга, я их в печку бросил сразу же»[3]. До самой смерти в декабре 1993 г. Пимен с симпатией отзывался о Глебе Якунине и других внутрицерковных диссидентах. Мало как какой-либо другой архиерей терпимо он относился к протестантам и католикам («лучше пусть человек будет баптистом, чем атеистом»). Особенный фурор произвела реакция Пимена на поездку миссионерского корабля по Волге, организованную американскими протестантами. В то время как в городах Верхней Волги корабль встречали пикетами казаков, «православной общественности» и призывали власти остановить «растлителей», Пимен призвал верующих приглашать американцев в храмы для беседы. «Почему вы уверены, что их вера сильнее нашей — чего вы боитесь?» — закончил он риторическим вопросом своё обращение. Последним важным делом его жизни стала организация семинарии, открытой в 1991 г. С самого начала к работе в ней было привлечено много светских преподавателей из местного университета, преподавались многие светские дисциплины (история, философия, психология), отсутствующие в других семинариях, принят демократический Устав с широкими правами Учёного совета. Либеральная и открытая политика владыки в нач. 90-х гг. сблизила Церковь с интеллигенцией и подняла её авторитет у общественности и власти как мало где в России.

В начале перестройки во главе Астраханской епархии находился архиепископ (ныне митрополит Полтавский) Феодосий (Дикун), знаменитый тем, что в середине 70-х гг., в бытность епископом Полтавским был едва ли не единственным представителем епископата, открыто выступившим против антирелигиозной политики Л. Брежнева (за что и был переведён с Полтавской кафедры). При нём началось активное восстановление приходской жизни. В 1990 г. его сменил молодой, образованный и энергичный Филарет (Карагодин). При нём обострилось противостояние с коммунистическими властями, в первую очередь, из-за проблемы возвращения церковных зданий, принципиальное значение приобрела судьба кремлёвского Успенского собора. На волне политических перемен Филарет был избран в Законодательное собрание Астраханской области от «Демократической России». В это же время губернатором был избран «демократ» Анатолий Гужвин. Сразу после избрания Гужвина епархии был возвращён Успенский кремлёвский собор и многие другие храмы, начато строительство новых церковных зданий, был возрождён Иоанно-Предтеченский монастырь, наместником которого стал иеромонах Иосиф (Марьян), участник полуподпольных православных кружков советского времени.

Епископ Филарет сумел не только установить конструктивные отношения со светскими властями, но и привлечь в церковь значительную часть интеллигенции, молодёжи, казачества.

В Волгограде епархия была организована лишь в 1991 г., и её возглавил митрополит Герман (Тимофеев). Митрополит Герман — редкий пример православного владыки, предпринимающего энергичные попытки сделать Церковь серьёзным фактором всех сфер жизни общества, причём епархия при Германе стремится быть активной как в традиционных для РПЦ формах, так и в нетрадиционных. При Германе начались работы по возрождению сразу семи монастырей, число зарегистрированных приходов к началу 1997 г. было доведено до 140 (вместо 13). С 1992 г. стала регулярно выходить объёмная епархиальная газета «Православное слово». В отличие от большинства подобных изданий, она уделяет внимание широкому кругу общественно-политических проблем. Под эгидой епархии было проведено несколько солидных конференций, посвящённых общественным проблемам края — экологических, местного самоуправления, развития предпринимательства, медицины, образования и т.д. Однако основное, любимое детище митрополита Германа — Царицынский православный университет Преподобного Сергия Радонежского. В университете существует богословский факультет — фактически духовная семинария, — но не это в нём главное. Основное назначение университета (цель достаточно амбициозная) — «оказание помощи Отечеству в ускорении национального возрождения…, воспитание и подготовка патриотической интеллигенции…, расширение связей Церкви с обществом…, развитие современной науки на основе христианского вероучения…, преображение общества через усвоение сознанием и сердцем человека богоподобного достоинства его бессмертной личности…, разработка и освоение новых методов и форм обучения…» (из устава Университета). В университете готовят специалистов по самым различным профессиям, для которых находятся кадры преподавателей и спрос на рынке труда — экологов, социальных работников, консультантов по организации фермерских хозяйств и т.д. Одной из оригинальных инициатив волгоградской епархии стало строительство плавучей церкви на барже, которая при помощи катера ходит по рекам епархии. С целью распространения христианского мировоззрения было создано «Царицынское общество возрождения Православия и России», в которое вступил ряд местных политиков и чиновников среднего уровня, бизнесменов и представителей интеллигенции, причём в это общество принимают не только православных, «но всех, кто болеет за Россию».

С конца 90-х гг. все большую роль в жизни епархии играет прот. Николай Агафонов, бывший до того ректором Саратовской духовной семинарии. Он был вынужден покинуть Саратовскую епархию из-за обскурантистской позиции еп. Саратовского Александра. О. Николай Агафонов, настоятель церкви вмц. Параскевы, глава миссионерского отдела, понимает миссионерскую работу отлично от общего представления об этом в РПЦ. Он проповедует среди невоцерковленного населения и считает антисектантскую деятельность бессмысленной. О. Николай является инициатором строительства "плавучих церквей на баржах, которые при помощи катера ходят по рекам епархии для совершения богослужений в селах, где нет храмов". С лета 1998 г. по рекам Волгоградской епархии совершают миссионерское плавание две «плавучих церкви»— «св. Николай» и «св. Иннокентий». В казачьих станицах по Дону создаются общины, которые окормляет духовенство плавучих храмов, периодически приезжающих туда. Прот. Николай Агафонов считает, что «для миссионерства среди людей необразованных в первую очередь необходимо храмовое богослужение, а для миссионерства среди интеллигенции необходимо интеллектуальное общение». Поэтому он создает в Волгограде клуб православной интеллигенции им. Н. Бердяева.

Смелые инициативы епископа и некоторых священнослужителей часто натыкаются на непреодолимые препятствия. Из семи монастырей только в трёх — Свято-Духовом, Усть-Медведецком и Вознесенском Дубовском — более или менее регулярно идут реставрационные работы и подобралось монашеское ядро для последующего роста общин. Многие заложенные церкви превратились в долгострой, из-за отсутствия средств стройки могут растянуться на десятилетия.

В Православном университете ведущую роль играют неофиты из технической и естественнонаучной профессуры, не обладающие серьёзной богословской и, шире, гуманитарной культурой, часто проявляющие сектантские и обскурантистские настроения. Взгляды и деятельность этих людей часто вызывают обвинения в дилетантизме. Многие из них принесли с собой в церковь веру во всякие оккультные явления, экстрасенсорику, НЛО, а также живой интерес и заимствования из религий Востока.

Общественная деятельность митрополита Германа и его окружения привела к некоторому обострению отношений с большинством религиозных меньшинств, представленных в крае. Не имея чётких убеждений о правах религиозных меньшинств и свободе совести, он то выступает за сотрудничество всех традиционных религий, представленных в крае (причём традиционность, судя по контексту, может пониматься то очень широко, то значительно уже), то говорит об особых правах православия. В результате этого по-настоящему добрые отношения у него сохраняются только с лютеранами и корректные — с мусульманами. По отношению к католикам у Германа затаилась обида, которую он не может забыть: в Берлине у него был разговор с кардиналом Мейснером, из которого владыка заключил, что немецкие католики берутся построить на свои деньги собор Христа Примирителя. Об этом проекте широко писала в начале 90-х гг. не только волгоградская, но и московская пресса. По словам Германа, позднее Мейснер заявил, что его не так поняли и никакого обещания он не давал. После этого архиепископ Герман любит подчёркивать, что «католикам нельзя доверять».

Я привёл примеры здорового возрождения православной жизни в Поволжье, связанные с доброй волей архиереев, но нашедших достойный отклик на поволжской земле. Но существуют и обратные примеры, когда архиереи совсем не соответствовали ожиданиям общества и волгари также ответили на этот вызов в соответствии со своими традициями.

В 1992 г. в Астрахани на епископской кафедре Филарета сменил Иона (Карпухин), а в 1995 г. на саратовскую кафедру, после смерти Пимена пришёл Александр (Тимофеев). В обеих епархиях (и областях) религиозная атмосфера резко изменилась.

После прихода Ионы в церковной жизни Астрахани происходят резкие изменения. Строительство новых церквей и реставрация старых замораживаются. Планы развития духовного образования свёртываются. Постоянные при Филарете контакты с интеллигенцией и студенчеством прекращаются. Возникают постоянные конфликты ч казачеством.

В первые три года своего правления Иона отправил за штат почти всё уважаемое православной общественностью духовенство, в том числе наместника Иоанно-Предтеченского монастыря Иосифа (Марьяна), а на его место назначил своего юного келейника Филиппа (Трещёва). Четверо священнослужителей под давлением обстоятельств перешли в юрисдикцию Зарубежной церкви.

Иона считает, что главной его заботой является финансовое благополучие епархии, в связи с чем в администрации его характеризуют как «блестящего финансиста». Иона наладил работу полуавтоматической линии по производству свечей, на которой работает вахтовым методом московская бригада. В качестве рынка сбыта использовались не только соседние епархии, но и старообрядческие общины. Эти контакты со староверами трактовались как «помощь».

Политика епархии сводится к экономии денежных средств и их концентрации в ЕУ, для чего тормозится открытие новых приходов, которые, с одной стороны, требуют затрат на строительство, а с другой — уменьшают доход уже существующих центральных приходов. Для Астраханской области 37 приходов — цифра скромная. В подобных по численности населения епархиях обычно зарегистрировано не менее 100 общин.

Сельское духовенство жалуется на то, что Иона, дабы затормозить строительство храмов, изымает собранные общиной средства. Доходит до абсурда: настоятели храмов, зная о приезде владыки, прячут ценную утварь, ковры и стройматериалы, чтобы преосвященный их не изъял. Иона принципиально не собирается создавать сети духовных учебных заведений, поскольку расширять храмостроительство не планирует, а для столь незначительного числа церквей в большом количестве священнослужителей он не нуждается.

В Астрахани возникло организованное движение мирян против епископа и его окружения, среди активистов которого можно встретить и простой люд, и интеллигенцию, и казачество. Они обвиняют епископа и епархиального секретаря в разорении епархии и называют «врагами Церкви». Среди простого народа распространено суеверие, что Иона «ненастоящий владыка». Группа прихожан обращалась с письменными жалобами к патриарху, организовала коллективную поездку на автобусе в Москву «за правдой». Всё безрезультатно. Активистов поддержал атаман казачьего войска Виталий Егоров. Он отправил письмо патриарху Алексию II от себя лично. Когда это стало известно, духовник казачьего войска, епархиальный секретарь Михаил Пристая инициировал сбор Большого казачьего круга (август 1996 г.), на котором атаман Егоров был снят.

Когда Иона решил заменить старинные паникадила и подсвечники в кафедральном соборе на софринские, активисты в течение года поочерёдно дежурили в соборе и не позволили епископу совершить подмену.

Весной 1997 г. у православной общественности вызвал волну негодования отказ Ионы хоронить по монашескому чину Римму (Чернову), тайно постриженную Феодосием, ризничую Феодосия и Филарета, уволенную Ионой.

Проповеди Ионы носят «патриотический» характер. В них он призывает к поддержке властей всех уровней, что также вызывает неудовольствие.

Столь же печально сложилась судьба Саратовской епархии после смерти Пимена (Хмелевского). Архиепископ Александр (Тимофеев) привёз с собой группу монахов из Троице-Сергиевой Лавры, которыми себя и окружил. С первых же дней пребывания в Саратове у него и у приехавших с ним приближённых обострились отношения с либеральным духовенством города. Александр выразил своё недовольство ректору семинарии протоиерею Николаю Агафонову обилием светских преподавателей, преподаванием светских дисциплин, терпимым отношением к католикам и протестантам, забрал половину площадей семинарии в роскошном особняке в центре города под свою резиденцию и разорил домовую церковь Успения Божией Матери семинарии, превратив её в свой кабинет. В тяжёлом положении оказался ректор семинарии Николай Агафонов, на которого обрушились в московских СМИ (радио «Радонеж», журнал «Москва») православные националисты (особенное возмущение у них вызвали приглашения католических священников в семинарию для чтения лекций о сути католицизма и тот факт, что о. Николай назвал католичество братской церковью).

В январе 1996 года Александр провёл «реорганизацию» семинарии: были отстранены о. Николай Агафонов, сосланный служить в маленькое глухое село Низовое, и другие преподаватели-священники из призыва Пимена. При увольнении Николай Агафонов обратился к семинаристам со словами «Нами теперь правит безбожник, враг Церкви» (в этих словах он позже каялся). Не дожидаясь увольнения, направив письмо протеста во все саратовские газеты, которое так и не было нигде не опубликовано, покинули семинарию все светские преподаватели. После этого из учебных программ были удалены все светские гуманитарные курсы.

Архиепископ Александр принудил всех священников-преподавателей прекратить работу в любимом детище Пимена — единственной епархиальной православной гимназии (школе N 25), что вызвало возмущение городской интеллигенции.Православная интеллигенция Саратова при Александре дистанцируется от епархии. Протоиерей Лазарь Новокрещёных, реэмигрант из Харбина, духовник саратовский интеллигенции, имеющий сторонников и в Москве, был переведён из настоятелей кафедрального собора в только что открытую руинированную Казанскую церковь на самой окраине Саратова. Созданное им братство Св. Креста (фактически клуб либеральной православной интеллигенции) распалось, но старый актив Лазаря (и архиепископа Пимена) сплотился в братстве Св. Кирилла и Мефодия, которое возглавил мирянин Александр Яковлев. Яковлев издал книгу об архиепископе Пимене[4], которая стала прямым вызовом порядкам, установившимся при архиеп. Александре.

Архиепископ Александр сразу по приезде в Саратов заявил, что «епархия одна из самых запущенных», стал создавать большой бюрократический аппарат. Было прекращено издание созданных Пименом «Саратовских епархиальных ведомостей», епархиальной газетой стал в прошлом независимый орган православных националистов «Православная вера».

Основное внимание Александр уделяет выколачиванию денег с приходов. «Отцы, несите деньги» — его дежурная фраза при обращении к духовенству. Приходы, даже строящиеся, обязаны отчислять 25% доходов в епархию. Александр заявлял, что в епархии слишком много приходов, слишком много духовенства, поэтому низок доход. «Пока я здесь, не будет построен ни один новый храм» — и действительно, при Александре не было организовано ни одного нового прихода.

В обеих этих историях весьма показательна для Поволжья реакция власти на деятельность саратовского и астраханского архиереев.

И губернатор Астрахани Анатолий Гужвин, и, особенно, губернатор Саратовской области Дмитрий Аяцков уделяют Церкви большое внимание и ждут от неё существенного вклада в общественную жизнь. При Пимене в Саратове и Филарете в Астрахани Церковь отвечала их ожиданиям. При новых архиереях произошло (и продолжается) медленное и неуклонное охлаждение отношений.

Нынешний (с сентября 1996 г.) губернатор Саратовской области Дмитрий Аяцков ещё в бытность свою вице-мэром Саратова демонстрировал свою православную религиозность, поддерживал (и поддерживает) личные отношения с патриархом Алексием II и декларировал своё уважение к «традиционным религиям» — в первую очередь, православным, мусульманам, старообрядцам и католикам. В селе Столыпино на деньги Д.Аяцкова был построен храм во имя Св.Дмитрия Донского. В живописном убранстве храма Аяцков изображён в княжеском облачении (без нимба), справа от него — св.Дмитрий Донской, слева — Богородица, которой губернатор протягивает модель храма. Однако с приходом на Саратовскую кафедру Александра Аяцков, стал отдаляться от епархии. Высшие руководители области впервые не присутствовали на пасхальном богослужении в 1996 г.

В идеологии Аяцкова имеет большое значение культ П. Столыпина, бывшего одно время губернатором Саратова. Внук Столыпина, французский гражданин Дмитрий Столыпин регулярно приезжает в Саратов и поддерживает дружеские отношения с Лазарем Новокрещёных.

Амбициозная программа возрождения Саратовщины, провозглашённая Аяцковым, предполагает важную роль церквей в жизни края, рассчитывает на поддержку религии в благотворительности, культуре, общественных отношениях. Аяцков обращался к епископу Александру с предложениями восстановить общегородские крестные ходы на Пасху, Троицу, Кирилла и Мефодия, с просьбой освятить памятник жертвам коммунистических репрессий, развернуть работу в больницах и т.д. Александр отказывался, замечая в своём кругу: «Мы не будем участвовать в политических шоу!». Тимофеев говорил духовенству: «Это власти плохие, с ними нельзя иметь дел!». Некоторые представители духовенства считают, то Александр не любит власти, потому что они не коммунистические.

В светских газетах стали появляться резко критические статьи о положении дел в епархии. Аяцков не скрывает своего отрицательного отношения к Александру, он высказывал патриарху пожелание о назначении в Саратов другого епископа. Аяцков поддерживает дружеские и деловые отношения с некоторыми представителями опального духовенства.

Губернатор Астраханской области Анатолий Гужвин имел тёплые личные отношения с Филаретом и по инерции в первые годы епископства Ионы оказывал ему всяческую, в том числе и материальную, поддержку. Губернатор регулярно присутствовал на богослужениях в дни больших праздников. С начала 1997 г. отношения Гужвина к Ионе начинает меняться. Можно предположить, что протесты оппозиции, отсутствие реальной отдачи от вложенных средств в церковное строительство, капризность Ионы возымели действие на Гужвина. Губернатор перестал посещать архиерейские богослужения и встречаться с Ионой, в то же время он вступил в контакт с представителями внутрицерковной оппозиции.

Скрытый конфликт между Церковью и властью в Саратове и Астрахани совсем не типичен для нынешней российской ситуации. Во многих регионах епископы, подобные Ионе и Александру, находятся в самых тёплых отношениях с губернаторами. И никакие их сомнительные действия благостности этих отношений не нарушают. Аяцков и Гужвин ждали от Церкви серьёзного и конструктивного участия в общественной жизни, во многих других субъектах федерации его и не ждут. Это «прагматическое», «социальное» отношение к церкви, традиционное для Поволжья, дополняется столь же традиционной для Поволжья веротерпимостью. Во всех областях Среднего и Нижнего Поволжья, несмотря на существенные различия в политических ориентациях тамошних властей, возникли очень специфические и мало где ещё в России существующие консультативные органы (в разных областях они называются по-разному), в которые были приглашены представители всех сколько-нибудь значимых конфессий. Эти консультативные органы возглавляются губернаторами или вице-губернаторами, а религиозные деятели не только выдвигают свои претензии властям, но и разрабатывают совместно с ними различные благотворительны, социальные и культурные программы. Областные чиновники, работающие в этих советах, с удивлением обнаруживают, что часто с точки зрения «социальной полезности» такие маргиналы российского религиозного мира, как пятидесятники, методисты или католики, часто заслуживают более высоких оценок, чем родные православные.

В религиозной жизни Поволжья новые религиозные движения, так называемые «секты», сравнительно с соседними Уралом, Сибирью, Северным Кавказом представлены слабо. Зато традиционные (в случае протестантизма традиционные не только для Поволжья, но вообще не вчера родившиеся, как, например, методизм) религиозные идеологии в последние годы расцветают. И в этом религиозном многообразии можно видеть, как на смену дореволюционным клановоэтноконфессиональным отношениям приходит открытое общество, в котором нет жёстких непроницаемых перегородок между общинами.

В наибольшей степени изолированный характер, естественно, сохранили татары-мусульмане. В Саратове можно наблюдать, как мусульманская татарская община пытается фактически реставрировать дореволюционное положение. Лидер саратовских мусульман — Муккадас Бибарсов. В конце 80-х гг. он играл видную роль в радикальном демократическом движении («Клуб-семинар кандидатов в депутаты» — саратовский аналог «Демократической России»). В демократическом движении он с самого начала отстаивал интересы мусульманской веры и татарского народа. Одновременно с этим растёт авторитет М. Бибарсова как духовного лидера. Постепенно большинство мусульманских общин Саратовской и Пензенской областей признают его лидерство. В отличие от многих других лидеров исламского обновления, поспешивших в 1992-1993 гг. создать свои независимые муфтияты, Бибарсов оттягивал этот момент до создания крепкой организационной базы. Лишь в ноябре 1994 г. в Саратове состоялся съезд мусульман Среднего Поволжья, утвердивший Духовное управление мусульман Среднего Поволжья (ДУМСП) и избравший Бибарсова своим главой. Политика Бибарсова — это последовательная и продуманная попытка реставрации дореволюционного положения татарской мусульманской общины — изолированной, но в то же время живущей внутри себя богатой социальной, культурной и духовной жизнью. Основной упор в своей деятельности ДУМСП делает на развитие мусульманского образования, на молодёжь — на формирование мусульманских детских садов, средних и высших медресе. Особое внимание уделяется созданию «исламских центров», сочетающих различные образовательные, информационные, благотворительные функции. Вполне следуя логике создания некоего исламско-татарского бастиона, Бибарсов ныне возглавляет созданное им общественно-политическое движение «Мусульмане России» и пытается пробить у администрации Аяцкова особые права в области просвещения и образования в рамках татарской национально-культурной автономии.

Политика Бибарсова — это реставрационная политика, попытка воссоздать социальные отношения 19 в., но даже для татар-мусульман Поволжья подобный курс оказался актуальным только в Саратове. В соседней Астрахани, например, лидеры местной мусульманской общины принципиально ориентированы на открытость современному обществу, признают необходимость адаптации европейских ценностей и даже не стремятся пресечь укоренившуюся у астраханских татар традицию праздновать некоторые православные праздники (Пасху, Рождество). Астраханские имамы любят с гордостью рассказывать легендарную историю о том, как в 30-е гг. астраханские татары-мусульмане сорвали попытку властей взорвать Князь-Владимирский собор. Русские испугались, а татары вышли на соборную площадь, устроили пикет, несколько дней не отходили от собора ни на минуту и отстояли его.

До революции соперничать с мусульманами по замкнутости и внутренней сплочённости могли лишь старообрядцы. После коммунистического погрома все, кроме саратовского прихода белокриницкого согласия, старообрядческие общины Поволжья, до революции многочисленные и процветающие, состоят из стариков, принадлежащих традиционным старообрядческим фамилиям. Эти общины, естественно, замкнуты и клановы. Но саратовская община (которая, возможно, лишь первая ласточка) включает много молодёжи и интеллигенции. Старообрядческий священник, по образованию профессиональный художник, Георгий Гилёв и атмосфера старорусской степенной доброжелательности привлекают искателей веры из числа православных, недовольных бездушными порядками, установившимися при епископе Александре. Сам автор этих строк не мог заставить себя в течение полудня оторваться от неспешного разговора о «преданьях старины глубокой» и путях возрождения России за громадным столом, уставленным банками мёда, в который юные и совсем не юные мыслители поочерёдно макали толстые краюхи свежеиспечённого хлеба. Всего за несколько лет мало кому известная община стала заметным явлением общественной и духовной жизни Саратова, к которой начали серьёзно относиться и губернские власти.

Если даже старообрядцы теряют традиционную клановость, изолированность от окружающего общества, то, естественно, этот процесс в ещё большей степени затронул католиков и протестантов.

Расцвет католицизма в Поволжье в первую очередь отмечается в Саратове и Астрахани, что во многом связано с низким авторитетом православия в этих городах. Католические приходы в городах Среднего и Нижнего Поволжья были созданы в конце 80-х — нач. 90-х гг. российскими немцами и попервоначалу в основном из немцев и состояли. Но немцы уезжали, а русские, особенно после прихода на епископские кафедры Александра в Саратове и Ионы в Астрахани, всё прибывали. Сейчас эти в основном русские приходы завоевали широкое признание своей культурной — концерты, библиотеки и т.д. — и социальной деятельностью — помощь малоимущим, старикам, летние лагеря для детей и пр. На фоне стагнации православия католические приходы становятся центром притяжения для верующей молодёжи и приобретают авторитет у властей. Православные владыки Александр и Иона выражают крайнее недовольство «католическим прозелитизмом», но главная причина этого прозелитизма — духовная и моральная слабость православных епархий, которые они возглавляют.

В 1998 г., когда Ватиканом была учреждена должность викарного епископа по южному региону с резиденцией в Саратове, тем самым фактически была возрождена Саратовская католическая епархия. Еёмолодой и энергичный епископ-немец из Германии Клеменс Пиккель оказался «человеком на своём месте», способным обеспечить динамичное развитие католичества в регионе. Губернатор Аяцков объявил, что он собирается заключить договор о сотрудничестве с католической церковью — это будет первый договор субъекта федерации с католиками.

Возрождение протестантизма в крае очень характерно проявило особенности поволжского менталитета и поволжской религиозности. Существовавшие и при советской власти баптистские общины после 1991 г. почти не растут. Замкнутая, ориентированная на личное благочестие религиозность, российский квиетизм, во многом навязанные существованием в условиях тотальных запретов при коммунистах, оказывается все менее актуальной в условиях религиозной свободы. В последние годы бурный рост испытывают более динамичные, социально ориентированные течение протестантизма. Это и порождённое эволюцией российского баптизма движение евангелизма. Евангелики, особенно влиятельные в Волгоградской области, критикуют традиционных баптистов за чрезмерное внимание к внешнему виду верующих — одежде, употреблению косметики и т.д. и обрядовым проявлениям веры; в то же время евангелики больше занимаются миссионерством, благотворительностью, вовлекаются в политические проблемы. Многие евангелики, в отличие от традиционных баптистов, не стремятся изолироваться от основного течения русской истории и культуры, ищут корни своей религиозности в истории православной церкви.

Не менее значимым для развития протестантизма в Поволжье стал взрыв пятидесятничества. Пятидесятничество — наименее интеллектуальное течение российского протестантизма, в своей молитвенной, богослужебной практике пятидесятники совсем не склонны к «экуменизму» и открытости. Но вера пятидесятников, пожалуй, как никакая другая, требует от них социального служения. Где им это дозволяют (а в Поволжье дозволяют), они поставляют наибольшее число бесплатных добровольцев в больницы, дома престарелых и т.д. В Астрахани пятидесятники оказывают значительную помощь многочисленным в этой области беженцам, а в Волгограде — бездомным и т.д.

Среди протестантских деноминаций Поволжья в последние годы заметным явлением стало и ещё одно, совсем уже новое не только для Волги, но для всей России — а именно методизм. Методизм был занесён американскими миссионерами в начале 90-х гг. и, по-видимому, он отвечает каким-то внутренним потребностям русской души — уже сейчас методистские общины, возглавляемые русскими пасторами (многие из которых женщины), распространились по всей России, причём Самара, Саратов и Волгоград стали одним из ведущих центров русского методизма. С методизмом в России произошла странная метаморфоза — если в англоязычных странах он первоначально развивался среди низов общества, да и сейчас не является элитарной религией, то в России он почти на сто процентов состоит из людей с высшим образованием, а ведущую роль в большинстве общин играют преподаватели и студенты гуманитарных вузов.

В конце 90-х гг. протестантизм в России находится в самом критическом моменте своей эволюции. Сейчас трудно сказать, какие течения и деноминации будут наиболее многочисленны и влиятельны лет через 10-15, какие лидеры добьются наибольшего признания. Бесспорно однако, что Поволжье — это регион, где раньше будут видны результаты нынешних метаморфоз и где протестантизм будет иметь (да уже и сейчас имеет) значительное влияние…

Среднее и Нижнее Поволжье со времён освоения русскими сложилось не только как край религиозного плюрализма, но и как край наибольшей религиозной терпимости. Причём эта терпимость была «исконной», традиционной, консервативной ценностью. Закономерно, что великий консервативный реформатор России Пётр Столыпин, бывший одно время саратовским губернатором, чей культ сейчас утверждается в Саратове, был принципиальным сторонником свободы совести, много сделал, в частности, для старообрядцев и русских католиков. Сейчас, после 80-летнего перерыва эти традиции наиболее явно, по сравнению с большинством других регионов, возрождаются именно здесь.