Версия для печати

Геополитика маргинальности

Года два назад в одной из статей в «Полисе» мною было высказано предположение, что культурная идентичность Российской империи во многом определялась не столько центром, сколько частью периферии, к которой в тот или иной момент оказывалось приковано геополитическое внимание российских политических кругов и общественности [Межуев 1999: 37]. Так, когда Россия продвигалась на Балканы, стремясь овладеть Константинополем и проливами, она воспринимала себя наследницей Византии, когда же на рубеже XIX и XX веков взор российской политической элиты устремился к Тихоокеанскому побережью и «стенам недвижного Китая» империя Белого царя (точнее, некоторые ее идеологи) постепенно начала осознавать себя «продолжательницей дела Чингисхана» по воссоединению Азиатского континента. Я попытался объяснить подобную зависимость от периферии сознанием оторванности России от своего духовного, задающего параметры культурной идентичности, центра и стремлением обрести его за пределами собственной территории, в чужих цивилизационных мирах. Однако теперь на нашем книжном рынке появилась книга, трактующая факт зависимости российского геокультурного пространства от его периферийных рубежей совершенно с иных позиций.

Основная тема вышедшей в прошлом году в Киеве книги украинского политолога, директора Одесского Института геостратегических технологий Владимира Дергачева (о других трудах этого ученого и деятельности возглавляемого им института можно прочитать на Сайте профессора Дергачева: www.dergachev.odessa-ua.net) — маргинальные пространства и их первенствующая роль в геоэкономике и геополитике. Российская империя, по мнению автора, поплатилась своим существованием за то, что не смогла использовать и даже сохранить узловые точки коммуникации с другими мирами. Так, Дергачев обусловливает распад советской империи ее неспособностью создать экономический и технологический форпост на Дальнем Востоке, аналогичный Калифорнии, и утратой геополитического присутствия в Азии (с. 295). Любопытно, что автор, весьма положительно оценивающий «евразийскую программу» своего земляка С.Ю. Витте, упрекает Россию в бездумных «бросках за горизонт», завершившихся потерей Русской Америки и Порт-Артура, а затем катастрофой русского Харбина (с.380). И сам Витте, и многочисленные критики его «дальневосточного курса» оценивали приобретение Россией Ляодунского полустрова и основание Порт-Артура как типичный пример рискованного и неоправданного «броска». Однако с сужением границ страны для взора стратегов и геополитиков как будто раздвинулись границы того самого «российского горизонта», бросок за который мог бы быть чреват утратой стратегических для интересов государства позиций. Поэтому переоценка перспектив «дальневосточной политики» России конца XIX–начала XX вв. украинским геополитиком, ратующим за воссоздание экономического моста между Западом и Востоком, мне кажется не только небезосновательной, но и симптоматичной.

Геополитическая прогвыпускерамма профессора Дергачева покоится на теории рубежной коммуникативности, систематически развернутой им в данной монографии, а также в серии других готовящихся к выходу изданий, аннотация к которым помещена на трех последних страницах рассматриваемой нами книги. Попытаюсь изложить суть этой теории своими словами. Предметом исследовательского интереса автора являются контактные зоны геополитических, геоэкономических, социокультурных и других образований. Такого рода зоны, согласно авторской концепции, обладают «высокой энергетикой», которая возникает в силу осуществляемой на этих рубежных пространствах экономической и социокультурной коммуникации. Поскольку формы и способы коммуникации бывают самые разные, и поля их не совпадают друг с другом, то по существу вся обитаемая территория Земли представляет собой совокупность многочисленных геострат, то есть «многомерных коммуникационных пространств». Однако автор, как геополитик, обнаруживает еще и особые пространственно-временные рубежи, на которых возникают, по его терминологии, геомары — энергоизбыточные граничные поля (с.103). Энергия геострат на геомарах как бы «удваивается». Автор активно использует концепцию пассионарности Л.Н.Гумилева. Пассионарность для Дергачева — не стадия развития этноса, а изначально присущая ему характеристика, обусловленная его маргинальным положением (типичный пример маргинальных пассионариев — русские казаки). Ученый географически локализует феномен пассионарности в местах разломов цивилизационных тектонических плит, которые, по мнению автора, вовсе не случайно совпадают с зонами повышенной сейсмической активности.

Крупнейшая маргинальная зона в Евразии возникла в «осевую эпоху» между 800 и 200 гг. до н. э. Автор называет ее ЕВРАМАРом (противополагая Римленду — МОРЕМАРУ, включающему в себя береговую зону морей и океанов и континентальный шельф), который он характеризует как Великую Евразийскую суперэтническую маргинальную зону (с.114). Если в МОРЕМАРЕ наблюдается максимальная концентрация океанической и морской жизни, то его сухопутный аналог выделяется крайней культурной насыщенностью. ЕВРАМАР — пространство, где в результате столкновения и диалога древних цивилизаций — сформировались основные религии современности — христианство, иудаизм, ислам, а также древняя религия Вед, лежащая в основе индуизма. ЕВРАМАР не имеет фиксированных границ, «находится в вечном движении» (с.115), и четко очерченной географической конфигурации. Рубежи ЕВРАМАРа несколько отличаются от границ выделенного Вадимом Цымбурским (о книжке последнего «Россия — Земля за Великим Лимитрофом» см. рецензию Дмитрия Замятина во втором нашего «Библиобзора») Великого Лимитрофа. Дергачев скорее следует при начертании маргинальной зоны Евразии автору самого термина «Великий Лимитроф» воронежскому историку Сергею Хатунцеву, включая в ЕВРАМАР наряду с Маньчжурией, Центральной Азией, Восточной Европой также и весь Ближний Восток. Дергачев, вообще, стремится расширить маргинальную зону до максимально возможных пределов, чтобы ввести в нее чуть ли не все экономические и культурные центры человечества, включая Вену, Константинополь, Иерусалим, Мекку, Рим, даже Пекин (с.116). Однако такое расширение усиливает верификационную силу гипотезы за счет тавтологизации ее основного тезиса (получается, что коммуникация происходит именно на ЕВРАМАРЕ, а также центры коммуникации находятся на ЕВРАМАРе, поскольку ЕВРАМАР — везде, где идет коммуникация). Однако посредством такой якобы тавтологии автор достигает существенной для себя цели: он не только относит Восточную Европу (лимитрофное пространство, разделяющее евразийский Хартленд и евроатлантическое Приморье) и, в частности, Украину к ЕВРАМАРу, но и одновременно уравнивает их в геополитическом статусе с пространством Средиземноморья. А такое соотнесение позволит ученому в последней главе книги рассуждать о возрождении Киева как духовного центра восточных славян, а также о необходимости связанного с этим проектом перенесения «акцента славянской консолидации из плоскости российской «великодержавности» к разделению духовной и политической власти» (с.400). Как мы уже знаем, для автора всякая периферия парадоксальна, поэтому пограничность Украины в Евразии (ее «украинскость», окраинность) одновременно обеспечивает ей центральное в цивилизационном отношении положение.

Онтологические посылки концепции Дергачева, которую можно было бы назвать теорией «евразийского Римленда», служат обоснованием развиваемой автором геоэкономической программы, смысл которой состоит в переосмыслении экономической и политической роли маргинальных этносов и диаспор. О значении «цивилизационных разломов» или маргинальных зон для современной картины мира мы знаем от Хантингтона. По мнению американского ученого, евроазиатский континент должен быть поделен без остатка на цивилизационные пространства с целью снижения конфликтогенного потенциала линий разломов. Кстати, позиция украинского исследователя полностью противоположна хантингтоновской. Если я правильно понял автора, то политика современного Запада, пытающегося силой «внедрять» права человека на рубежах евразийских цивилизаций неприемлема для него прежде всего тем, что посредством такого «внедрения» она сглаживает существующие геополитические разломы и тем самым препятствует «межцивилизационному диалогу» с его «высокой энергетикой» (с.232). Иначе говоря, Дергачев в отличие от Хантингтона стремится предохранить «рубежные народы» от доминирования над ними наднациональных стандартов и норм.

Идеальным примером народа-маргинала, по мнению автора, являются древние греки, культуре и социальному устройству которых он посвящает один из параграфов книги. Причину необычайного культурного взлета Эллады Дергачев усматривает в том, что «в микрокосме Древней Греции пересеклись в пространстве и времени крупнейшие энергонасыщенные маргинальные зоны Земли: природная «суше — море» (МОРЕМАР) и евразийская социокультурная (ЕВРАМАР)» (с.164). При описании «духовных горизонтов» древнегреческой философии автор указывает на отсутствие у восхищающих его греков «чувства социальной справедливости — заботы об угнетенных и обиженных». Древние греки, продолжает ученый, «не были гуманистами в современном понимании этого слова» (с.167), они «позитивно» относились к войне и считали разумным и справедливым институт рабства. Политическая практика мирового сообщества в целом и агрессия против Югославии в 1999 г., в частности, отвергается одесским исследователем, похоже, не столько за «интервенционизм» и «двойной стандарт», сколько за чрезмерную «гуманистичность» и универсализм. Неприятие ученого вызывает стремление мирового сообщества подчинить мир ЕВРАМАРА одной — якобы наиболее справедливой — цивилизационной норме.

Впрочем, не менее критично автор относится и к возможному российскому имперостроительству, сборке постсоветского пространства под каким-нибудь неоевразийским геополитическим проектом. Предельно четко отрицательное отношение ученого к геополитике «больших пространств» отразилось в тексте Дергачева «Раскаленные рубежи», размещенном на его личном сайте (см. выше), где можно прочесть следующее:

«Механическая замена безликого и бесполого "псевдонима" Российской империи — СССР на аббревиатуру из трех букв — СНГ в реальной действительности оказалось чистой формальностью. Необходимо преодолеть химеру "общеевропейского дома" и западнического эпигонства властной элиты. Требуется отказаться от претензий на исключительность, избранность "Третьего Рима", реинтеграции постсоветского пространства в унитаристской форме "плавильного котла", так и от комплекса "вечно догоняющей" страны».

 Автор, позиционирующий себя в качестве евразийца, в принципе, выступает за единство Евразии как пространства межцивилизационной коммуникации, однако он настойчиво подчеркивает, что Россия, потеряв свои форпосты в Азии, утратила функцию интегратора и статус рубежного этноса и ни на какие масштабные проекты, связанные с возрождением великодержавности, более не способна. Поэтому (вновь цитирую «Раскаленные рубежи», где автор позволяет себе говорить более откровенно) «могущество России будет прирастать способностью возродить рубежную коммуникативность евразийского пространства на основе человеческой энергии (пассионарности)».

Таким новым «полюсом пассионарности» для автора является «новое русское зарубежье», проявляющие политическую и деловую активность социокультурные маргиналы постсоветского пространства, владеющие русским языком и способные при активизации ресурсов русской столицы и крупнейших русских городов создать «единое информационное поле маргинальной культуры», которое и позволит в XXI в. России возродиться «ширью». Российская провинция, переживающая как экологическую, так и нравственную катастрофу, «консолидирующую роль в становлении российского суперэтноса» играть уже не может.

Учитывая все сказанное, легко восстановить логику геоэкономического проекта Дергачева. Смысл человеческого существования и человеческой культуры, по его мнению, состоит в общении и диалоге, поэтому те человеческие группы, которые в силу особых исторических условий проживают в зоне предельного соприкосновения больших цивилизационных ареалов с культурной точки зрения обладают наибольшей значимостью. Поскольку Хартленд Евразии в целом перестал быть регионом межкультурного общения, роль такого должны выполнить окраины Хартленда, а еще в большей степени маргинальные группы этих окраинных пространств, каковыми в настоящее время могут считаться представители русскоязычной диаспоры в Ближнем Зарубежьи, на поддержку которых и должна ориентироваться политика «нового евразийства».

Как геоэкономическая стратегия (ценность которой заключается прежде всего в том, что она — не единственная) данный проект, наверное, вполне рационален и практически целесообразен. Беда в том, что в российской геоэкономике существует очень определенная антигеополитическая установка на переформатирование российского пространства с целью выделения среди его жителей некоего привелигированного меньшинства с последующим отождествлением с ним всей России. Эту процедуру я бы назвал обратной геополитической синекдохой, когда под целым представляют его часть, когда интересы последней отождествляют с интересами целого. При осуществлении подобной метафорической операции сразу же происходит серьезная логическая ошибка: какую-то часть населения признают наиболее значимой для целого, так наз. «элитой», затем утверждается, что интересы ее представителей сегодня приоритетны для всего общества. Но тут же — в противоречие с исходной посылкой — объявляется, что важнейшая задача всякого социума есть воспроизведение «элиты» и что на достижение именно этой цели и следует тратить имеющиеся у государства ресурсы. И, наконец, последний шаг — выдвижение тезиса, что традиционную идентичность «общества» нужно пересмотреть и объявить «обществом» только «элиту» или, в лучшем случае, ту социальную инфраструктуру, которая способствует ее взращиванию и укреплению. Несложно заметить, что автор рассматриваемой нами книги, не впадая прямо в указанную ошибку, балансирует на острой грани, соскальзывание с которой грозит путаницей отождествления России/Евразии с евразийскими маргиналами, с русскоязычной диаспорой, — с теми, кого философ Петр Щедровицкий назвал «Русским Миром».

Наконец, чтение книги В.А.Дергачева иногда заставляет вспомнить предупреждение Михаила Ильина об «искушении междисциплинарностью», ибо методологическая ошибка, которой чревата «геополитика маргинальности» — это смешение двух функциональных срезов: политического и культурного. С культурной точки зрения, диалог и коммуникация — возможно, и в самом деле предпочтительнее иных способов поведения, например, изоляционистскому уходу от всех контактов с другими мирами ради сохранения собственной идентичности. Однако далеко не факт, что коммуникация может быть приоритетной целью политики. Чтобы понять, к каким абсурдным выводам могут привести в совокупности две указанные логические ошибки, примем на веру тезис о преимуществе рубежной коммуникативности и, соответственно, о пассионарном статусе тех людей, которые в ней участвуют, и ответим себе на вопрос, к какой профессиональной группе населения все сказанное может относиться в первую очередь. Конечно, в контактах с представителями других народов участвуют прежде всего дипломаты. Не случайно, скажем мы, дипломатами были такие выдающиеся люди, как Бомарше, Грибоедов, Тютчев, Константин Леонтьев, Чингиз Айтматов и многие другие, принесшие славу и успех своей Отчизне. Отсюда следует, что целью государственной политики должно стать становление особой касты дипломатов, всемерное усиление ее политических и экономических позиций. В будущем же, когда глобализация окончательно подорвет целостность национальных государств, либо все люди станут дипломатами, либо субтерриториальные группы дипломатов образуют новые квазигосударственные сообщества. И российскому государству, исходя из таких абсурдных предположений, уже сейчас следует позаботиться о том, чтобы его дипломатический корпус был самым влиятельным и могущественным, ибо в XXI в., когда вся остальная Россия исчезнет в необъятном евразийском пространстве, подлинно русскую идентичность сохранят лишь русскоязычные послы и торговые представители, обретающие пассионарную энергию на дипломатическом ристалище в чужеземьи. Из вроде бы вполне правильных посылок мы пришли к совершенно нелепым заключениям. А почему? Да потому, что и политика, и культура как социальные системы имеют собственные критерии и принципы функционирования и политические реалии нельзя оценивать, руководствуясь приоритетами культуры, также как культурные, исходя из императивов политики. Нельзя к тому же в современной политике целое подчинять части, но только часть — целому.

Хочется добавить, что критические замечания не отменяют ценности этой в целом умной и хорошей книжки, где много верного и интересного сказано о причинах успеха свободных экономических зон в Китае и Ирландии и, напротив, об ошибках при создании СЭЗ украинского руководства, о необходимости сохранения русскоязычной культуры Украины и изначальной порочности замысла провести евразийский экономический мост в обход России. Критику вызывает лишь та тенденция противопоставления ресурса инициативы ресурсу солидарности, которая в последнее время стала почти что родимым пятном всех российских геоэкономических проектов и от которой, увы, не свободна и «геополитика маргинальности».

Дергачев В.А. Геополитика. Киев: ВИРА-Р, 2000. — 448 с.

Межуев 1999: Межуев Б.В. Моделирование «национального интереса» (На примере дальневосточной политики России конца XIX — начала XX вв.) // «Полис», 1999, №1