О геокультуре

Заметки к статье С. Градировского и Б. Межуева "Геокультурный выбор России"

Во многом соглашаясь с авторами интенционально, я хотел бы именно поэтому уточнить некоторые развиваемые ими идеи. Однако статья настолько перенасыщена материалом, что полный ее анализ — это целая работа. Поскольку ее содержание выходит за границы моих непосредственных интересов, я ограничусь обсуждением одной темы, а именно представлением в статье парадигмы «геокультуры».

На страницах «Государства и антропотока» речь идет о формировании (проектировании, выращивании?), либо осмыслении и артификации (если оно уже существует) нового для России направления политики, связанного с управлением антропотоком (вариант: миграционными или демографическими процессами). Назовем его пока для краткости АП-политикой. Иными словами, происходит разработка интеллектуального обеспечения такой политики. Для меня (у меня-то интересы другие) это, прежде всего, повод еще раз обратиться к одному из контекстов указанной темы: современному представлению политики и «политического».

В данном случае важнейшее значение имеет многомерность «политического» (см. мои тезисы к последним чтениям памяти Г.П. Щедровицкого, которые должны появиться на сайте http://www.circle.ru/). Она нашла свое выражение среди прочего в диверсификации политики на внешнюю и внутреннюю, отраслевую и специальную (связанную с крупными, но ситуативными проблемами). Появилась геополитика, специально ориентированная на увязку политики с географическим положением ее субъектов и направлением их интересов. В начале 1990-х годов П.Г. Щедровицкий заговорил о культурной политике, благоразумно не давая ей определения и предоставив обрастать смыслами в жизненном мире. (Сейчас он говорит, что ситуация изменилась и пора все же определить, о чем идет речь.) По большей части эти процессы не завершены и плохо отрефлектированы. Вспоминаю обо всем этом, потому что мне важно понять, куда относить и соответственно как мыслить формируемое направление политики.

С этой целью я противопоставляю геополитику культурной политике и надеюсь таким образом задать новое, адекватное измерение пространства «политического». В некотором смысле это предельные случаи: политика может ориентироваться на контроль за территорией, с одной стороны, и за культурой, с другой. При этом культура к территории хотя и привязана, но далеко не однозначно и не слишком жестко: достаточно вспомнить историю евреев. Носителями культуры являются люди, а не территории. Поэтому культурная политика относится к территории лишь опосредованно: постольку, поскольку к ней (через жизнь и деятельность ее населения) привязана культура[1]. Вместе с тем на всякой территории, где живут люди, существует какая-то культура (или культуры). Это позволяет уточнить: политические субъекты могут акцентировать внимание на контроле за происходящим в сфере их интересов (на территории, в обществе и государстве, в культуре) с геополитических позиций, а могут — с культурно-политических.

Например, колонизация содержала обе эти полярные ориентации, но, предоставив колониям независимость, метрополии, в конце концов, потеряли прямой геополитический контроль над ними, хотя стараются — и небезуспешно — сохранять культурно-политический. Или, скажем, политика Израиля на «территориях» ориентирована на геополитический контроль при полном отсутствии культурно-политического. Геополитика у Израиля есть (другой вопрос, какая), а культурной политики просто нет: случай, противоположный отношениям бывших метрополий к колониям. Между тем не следовало бы забывать о возможности добиваться геополитических целей посредством культурной политики и наоборот.

Таким образом, указывая на «полюса», я задаю особое измерение политики, которая может строиться в спектре направлений между территориальным и культурным. В этом отношении просто «политика» (без приставок и эпитетов) объемлет весь указанный спектр. Введенное таким образом измерение кажется мне наиболее подходящим к случаю с АП-политикой, но, вообще говоря, можно указать ряд таких измерений, и я — в порядке культурного самоопределения — рассматривал бы место АП-политики именно в таком многомерном пространстве. Пока, однако, спрашивается, как пониматьсоображения Градировского и Межуева о «геокультуре» с учетом сказанного …

Попробую в связи с этим вопросом разобрать некоторые из начальных положений статьи. Вообще-то в ее тексте меня сразу настораживают два взаимосвязанных момента. Во-первых, явный недостаток критичности по отношению к привлекаемым идеям. Например, если всерьез думать о возможностях геополитического подхода к теме, нет нужды апеллировать к известному «противостоянию Суши и Моря» тем более, что привлечение этой мифологемы ничего не добавляет к сказанному в статье, да и отношения к возможной российской АП-политике она, кажется, не имеет[2]. Другой пример: «призрачная когнитивная фаза (в терминологии Сергея Переслегина), слабо уловимым компонентом которой является национальная инновационная система». Если она «призрачная», да еще со «слабо уловимыми компонентами», то зачем о ней вспоминать, тем более, что инновационная система выступает вовсе не как призрачная в, вероятно, известной авторам концепции, обсуждавшейся в последнее время А.Г Анисимовым, Е.П. Смирновым, П.Г. Щедровицким.

Второй настораживающий момент касается подхода, в котором работают авторы. В целом, по интенции я квалифицировал бы их подход к своей теме как деятельностный (речь все же идет о целенаправленном формировании АП-политики), но в аргументации, самом строе мысли, в языке то и дело просвечивает натурализм. Вообще это дело вкуса, но в политике и в политической науке натурализм кажется мне смертельной (если с ней не бороться) болезнью: объективация и оестествление политических процессов и явлений в большинстве случаев обрекает на провал политическую деятельность и обессмысливает политическую науку.

Три (или четыре? — что-то здесь с арифметикой не ладится) позиции и соответствующие подходы возникают при обсуждении возможных ответов на вопрос:каким образом можно исчислить потребность России в "человеческих заимствованиях"? Ответы на этот вопрос «принято давать из геополитической, геоэкономической и политико-избирательной позиций». Правда, я никогда не встречал такой типологии; может, и «принято», но почему бы не сгруппировать эти позиции еще и иначе, выделив, например позиции политические и научные или деятельностные и натуралистические? Получается, что предлагаемая типология как бы естественна: позиции и подходы сами собой так выделились и сгруппировались, а авторы, как и положено ученым, их бесстрастно регистрируют.

При этом вслед за тремя названными, откуда не возьмись, появляется четвертая позиция. Она связана уже не с подходом, а с «пафосом», который оказывается «консервативно-охранительным». Может быть, такая перемена неслучайна? Действительно, в каком подходе работают сторонники четвертой позиции, остается неизвестным: ведь консервативно-охранительная позиция выделена по содержательным (а не «подходным») основаниям и принадлежит к совершенно другому ряду. Консерваторы тоже не лыком шиты и могут в разных подходах работать. (Кстати, дальнейшие соображения по поводу консервативно-охранительной позиции и возможностей России кажутся мне весьма дельными.)

Показательно также противопоставление деятельностного и умозрительного (?) подходов («геоэкономический подход у большинства его адептов так и не стал деятельностным, оставаясь чисто умозрительным»). Для меня деятельностный подход противостоит натуралистическому, а, если «умозрительный» считать синонимом теоретического, то он будет противопоставляться эмпирическому, либо (согласно Бахтину) — «участному». Я понимаю тезис авторов в том смысле, что геоэкономические построения так и не были реализованы их адептами, но причем здесь деятельностный подход[3]?

В противоположность этим четырем разнокалиберным позициямавторы выдвигают собственную позицию, фундируемую «геокультурной парадигмой». Меня занимает возникающий при этом ряд из геополитики, геоэкономики и геокультуры (я уж не говорю о двух оставшихся позициях — политико-избирательной и конструктивно-охранительной, — которые начисто из ряда выпадают). Если посмотреть на этот ряд свежим взглядом, получается красиво, как в шапке сайта РА: основные определяющие нашу жизнь системы имеют среди прочего географическую привязку; они наподобие всяких «природных особенностей» привязаны к местности.

Как же трактуется в статье геокультура? Для начала, скажем, так. «Современная геокультура, согласно Замятину, «представляет собой серии культурно-географических образов, интерпретирующих локальные пространства.» «С точки зрения Ефима Островского, геокультурный подход представляет собой альтернативу подходу геополитическому. Согласно последнему, нация определена в первую очередь географическим фактором, т.е. единой территорией, оформленной пространственными рубежами. «Геокультурный взгляд», разделяемый самим Островским, предполагает, что современные нации представляют собой сообщества людей, объединенные культурой и языком, а не общей территорией». Отлично. Только приставка «гео» оказывается в этом случае не при деле[4]. В интерпретации авторов приставке все же находится применение, хотя что-то мешает мне считать положение геокультуры в одном ряду с геополитикой и геоэкономикой законным.

Действительно, политику и экономику в данном случае надо, видимо, понимать, как политическую и экономическую деятельности, которые могут ориентироваться на специальный учет географического фактора (и тогда к ним может прибавляться приставка «гео»), а могут обходиться и без этого. Но мыслить таким же образом культуру, мягко говоря, затруднительно. Не знаю, впрочем, как представляют ее себе Градировский и Межуев, но для меня культура — это система норм, эталонов и образцов, обеспечивающих воспроизводство деятельности (Лефевр и др., 1967), т.е. культура — категориально иное (чем политика и экономика) образование. Поэтому, в частности, связанные с культурой занятия группируются отдельно и именуются особым образом, например, как культуротехника или культурная политика. Поэтому же добавление приставки «гео» к культуре не может обозначать то же, что в случае с политикой и экономикой: приставка та же, а смыслы порождает другие.

Если говорить о политике, мало того, что она субъектна и через посредство субъекта обычно прикреплена к территории, но сверх того, оставаясь функцией географических координат, она приобретает еще векторный, т.е. тоже привязанный к карте характер. Направленность политики понятна, в том числе и направленность географическая (политика Москвы по отношению к Китаю одна, по отношению к Финляндии — другая). С геоэкономикой сложнее, но связь с географией также проследить можно, если иметь в виду, скажем, инвестиции или товаропотоки. Культура же, кажется, совершенно скалярна: какие там вектора в системе норм, эталонов и образцов? Здесь, однако, дело обстоит сложнее, и авторы не зря апеллируют к Валлерстайну и различным модификациям его идеи в России. Да и «парадигма» возникает неслучайно: идею геокультуры предлагается вводить одновременно с пакетом «новых и старых перепредмеченных понятий — антропотока (базового антропотока), идентичностей (базового набора идентичностей), социо-культурной переработки, СК-ядра, хоритики, геокультурного шлейфа и др.» Здорово, хотя не понятно, зачем такие сложности, да и не слишком ли много сразу?

Попробуем разобраться. Ссылаясь на Валлерстайна, авторы статьи говорят о геокультуре как о «культурном давлении», «влиянии» субъективированного «центра мир-системы» на периферию[5]. Если полагать это влияние и давление искусственными, они окажутся проявлениями определенной политики «центра», толкование же их как естественных требует комментариев. Но ни Валлерстайн, ни авторы статьи не пользуется такими категориями, так что здесь остается некоторая свобода интерпретации. «Вадим Цымбурский предлагает трактовать геокультуру как способ «политического проектирования и политического оперирования, основанного на мобилизации тех или иных культурных признаков, позволяющих субъекту по-разному выделять в мире «свое» и «чужое»». «Политическое проектирование и оперирование» явно ближе к политике, чем к культуре, хоть бы и с приставкой «гео». О других трактовках «геокультуры» говорилось раньше. При таком разнообразии понятно, когда, «используя данный термин, еще не вполне устоявшийся в отечественной науке, авторы учитывают все его коннотации».

Поскольку все же речь у них идет ни много, ни мало о парадигме, меня интересуют не коннотации, а денотация: что же — при всем смысловом богатстве этого слова — впрямую обозначает «геокультура» в понимании Градировского и Межуева? Прямого ответа авторы не дают, но из указания на существенные (для них) «смысловые компоненты геокультуры» я могу уловить два ее значения. Во-первых, это указание на связь культуры с территорией, так сказать, культура, взятая в ее географической определенности («культура Африки»). Во-вторых, это обозначение некоей политики или даже особого (геокультурного) подхода в политике. С первым значением, если помнить указанные ранее особенности связи культуры с территорией, вопросов не возникает. Что же касается второго, то вряд ли можно признать удачным наименование политики культурой. Если все же считать, что речь идет о геокультурной политике, а не о геокультуре (в статье обе эти конструкции употребляются с равным успехом, хотя для меня они обозначают категориально разные вещи), хотелось бы все же понять, в чем состоит специфика такой политики, имея в виду достаточно развитые представления о геополитике, с одной стороны, и развиваемую П. Щедровицким концепцию культурной политики, с другой. Чем геокультурная политика отличается от политики без приставок и прилагательных? На мой взгляд, геокультурную политику можно понимать как культурную политику с учетом географических связей культуры. (Для ясности надо заметить, что учет таких связей вовсе не обязателен: легко представить другие ориентации культурной политики, где связь с территорией может быть не существенна).

В «Заключении» к статье, правда, возникает еще трактовка всех этих «гео» — политики, экономики и культуры — как (научных?) дисциплин. Хотя это не новость (некоторые авторы и политику держат за науку), принять такую точку зрения мне трудно: все-таки практику и обеспечивающую ее науку, — т.е., прежде всего, теорию — следовало бы различать.

Честно говоря, для парадигмы я во всем этом пока не вижу места, да и не думаю, чтобы для каждого направления политики нужна была своя парадигма. Скорее, в данном контексте следовало бы говорить о доктрине, но это ничего не меняет в сказанном ранее.

Обсуждаемая тема кажется мне важной в данном случае, поскольку разные трактовки «геокультуры» приводят к разным подходам в формировании АП-политики. Например, с моей точки зрения, строить таковую надо с учетом не только (гео)культурных факторов, но и всех прочих, которые могут быть не менее важными. (При этом я бы не склеивал подходы с содержательным наполнением политики: геополитику с изоляционизмом, геоэкономику с открытостью.) Как бы ни диверсифицировалась политика, она всегда остается многомерной и, как правило, не может строиться на отдельно взятых срезах вроде географического, экономического или культурного (хотя может рассматриваться в этих срезах). Точно так же, как не может быть удовлетворительным выбор одного признака в ответе на вопрос, «какие признаки делают человека причастными тому или иному государству: этническое происхождение, знание государственного языка, лояльность принципам определенного конституционного строя либо какой-то конкретной системе светских или религиозных ценностей, наличие в родовой памяти необходимых исторических воспоминаний и т.д. и т.п.»[6] Как говорил еще лет десять назад, толкуя понятие «родины», Вацлав Гавел, только все это вместе.

Тем не менее, очень важно, что Градировский и Межуев показали значение (гео)культурной составляющей АП-политики. Я согласен с тем, что АП-политика должна мыслиться, прежде всего, как культурная политика. Мне кажется, вместе с тем, что продвинуться на этом пути дальше будет трудно, не учитывая всей проблематики, связанной с так наз. «диалогом культур» и культурным плюрализмом. (Эту тему авторы затронули пока лишь по касательной.) Вместе с рядом моментов, рассмотренных в статье, все это будет задавать геокультурный аспект АП-политики. Для разработки же упоминавшейся доктрины, или концепции придется все же привлекать и другие аспекты, прежде всего геополитический и геоэкономический, если уж пользоваться таким трехчастным представлением.

Об авторе: Рац Марк Владимирович, профессор, доктор геолого-минералогических наук, участник методологического движения с 1983 г. С 2000 г. живет в Иерусалиме.