Главная ?> Геокультура ?> Новые идентичности ?> Глобальное гражданство ?> "Глобальное гражданство" в реалистической перспективе
Версия для печати

"Глобальное гражданство" в реалистической перспективе

Весьма глубокий текст Б. Межуева и С. Градировского о «глобальном гражданстве» содержит сильное утверждение о невозможности глобализации ключевого института современной политики — гражданства. Более того, авторы настаивают на том, что невозможность глобального гражданства не только очевидна, но является исходным пунктом, «с которого следует начинать размышления о судьбе этого института». Хочу решительно не согласиться с данным тезисом Б.Межуева и С.Градировского, признав одновременно справедливость их конечного вывода не только о возможности, но и необходимости (!) «постнационального гражданства». Вероятно, авторы на деле имели в виду, что некие идеальные нормы нынешнего гражданства вступают в противоречие с глобализацией, становятся сомнительными и требуют пересмотра. Но подобные нормы пересматривались и уточнялись на протяжении всего существования института гражданства. Отдельные нормы полисного гражданства стали «невозможны» с созданием исторических империй, нормы имперского гражданства пришлось пересмотреть в условиях западноевропейской хризалиды, соревнования корпоративных, городских, университетских и прочих «республик» периода «Осени Средневековья», наконец, в связи с возникновением национального гражданства. Последнее словосочетание кажется нам сейчас естественным и логичным, но с позиций идейных презумпций и пресуппозиций предшествовавших эпох оно алогично и бессмысленно – примерно так же как словосочетание глобальное гражданство кажется бессмысленным и даже невозможным многим нашим современникам.

Обратимся к обзору основных этапов развития гражданства. Межуев и Градировский справедливо отмечают: «Гражданство изначально выражало принадлежность человека к полису». Однако важно, как возникло полисное гражданство, что стало его основой. Рискну утверждать, что гражданство стало возможно (!) только благодаря родству – тому самому институту, который оно, казалось бы, отрицало. В самом деле –  повсюду от устья Тигра и Евфрата до долины Хуанхэ появляются поселения нескольких родов, вынужденных делить одно пространство. Возникают конфликты между общностями людей, каждая из которых живет по законам предков. Жизнь становится трудной и порой непереносимой. В конечном счете, сами роды и родство оказываются в глубоком кризисе. Беспринципные и морально разложившиеся люди готовы идти на сделки с чужаками за счет своих сородичей вплоть до продажи их в рабство. Дела хуже некуда. На счастье откуда ни возьмись появляются люди типа Солона. И они начинают безнадежную борьбу консерваторов за родство. Солон сам писал об этой безнадежной борьбе одиночки среди волков со всех сторон. И он поднял щит, оградив не столько себе, сколько волков друг от друга. Что же он сделал? Сумел убедить афинян, что нужно восстановить родство, выкупить всех родных (сисахфия) и жить на своем «утесе» (полисе) как один род, чьи предки породнились в общем Пантеоне. Так родство поднялось на новый уровень сложности и стало гражданством. А потом гражданство полисное стало имперским, когда «один из древних городов разросся до размеров ойкумены». Оставляю в стороне дальнейшие превращения гражданства как политической принадлежности к «республикам» самых различных размеров и уровней организации вплоть до Града Небесного. Что происходит с образованием территориальных политий Нового времени? Прежние гражданства – собственно городские, цеховые, орденские и прочие, даже принадлежность ко вселенской (католической) Res Publica Christiana – противоречат, а то и прямо мешают интегрировать территориальные политические системы. Начинается новое конструирование, новое обращение к идее рода и родства. Берется правовая фикция общего происхождения – нация (natio) – и превращается в эффективный инструмент принадлежности к политической системе и участия в ее функционировании. Невозможное раньше становится не просто возможным, но само начинает создавать новые возможности: общее благо, национальный интерес, конституцию, представительное правление и т.п. В результате «гражданство стало мыслиться как социальное (я бы сказал политическое – М.И.) учреждение, сопряженное с понятием национальности». Что же касается революций XIX века (почему «демократических», а не «буржуазных», то есть «гражданских»?), «подъема национализма и распада колониальных империй», то не они утверждали гражданство, а наоборот неумение или неготовность адекватно использовать инструмент гражданства стало одним из источников всех этих дисфункций и конфликтов модернизации.

Полагаю, что возникновение нового «постнационального гражданства» немыслимо без нового обращения к идее рода и родства. Во всяком случае, единство человеческого рода недаром стало одной из основных топик современного политического дискурса. А произойдет, думаю, новая мутация гражданства, благодаря которой над всеми старыми «гражданствами», включая и национальные надстроится новое гражданство – не после (вот почему мне не нравится слово постнациональное), а одновременно, не вместо, а вместе. Скорее всего, институциональным источником новации станет взаимопересечение и взаимоналожение гражданств хоритик и традиционных политий, а также образование разного рода «федеративных» гражданств.

Мне представляется, что глобальное гражданство возможно примерно таким же образом, как гражданство Швейцарского сотоварищества (Schweizerische Eidgenossenschaft) с конца XIII до середины XIX века. Каждый кантон и вообще всякая территория, входившая в сотоварищество, имели свою систему гражданства и подданства, которые весьма прихотливым образом соотносились между собой, а то и накладывались друг на друга, позволяя обеспечивать права и требовать исполнения обязанностей любого сотоварища (так собственно именовался и концептуализировался гражданин-подданный) на всей территории союза и даже за его пределами, например, в рядах отрядов наемников, сражавшихся в XVI – XVIII едва ли не по всей Европе. Уверен, что нынешние устремления к единству человеческого рода и территориальные перемещения значительных масс граждан и подданных территориальных государств могут и должны быть подкреплены и урегулированы в политическом и правовом отношении таким образом, что национальные, корпоративные и иные права и обязанности того или иного человека могли бы реализовываться независимо от места его пребывания. Равным образом сам гражданин или сотоварищ мирового сообщества мог бы выбирать (ассоциироваться) с территориальными государствами и общинами (корпорациями) своего происхождения, проживания, учебы, работы, как настоящих, так и прежних, со всеми теми ограничениями, которые накладывает на него перекрестная ассоциация. Вот вам и глобальное гражданство без глобального паспорта, регистрации и вселенской бюрократии паспортных столов. Разумеется, для этого нужна политическая воля и согласованные действия. Думаю, что было бы достаточно восьми или восемнадцати хоритик, обеспечивающих львиную долю глобализационных трансакций, чтобы придать процессу формирования глобального гражданства необходимый динамизм. При этом национальные территориальные государства, а где это невозможно — международные и региональные межправительственные организации, —  могли бы закрепить складывающиеся отношения гражданства в формально-юридическом отношении.

Теперь по поводу невозможности глобальной демократии. Верно, демократия в глобальном масштабе невозможна. Демократия идеальная, чистая, стопроцентная. «Демократический идеал требует, чтобы человек был вовлечен в процесс принятия решений, касающихся его собственной судьбы», — пишут Межуев и Градировский. Однако даже идеал не предполагает, что все всегда и по всем вопросам равно участвовали в принятии решений. Авторы считают крайне недемократичным, что «жители Латвии или Польши еще не обрели возможность влиять на политику Франции, да и Франция, как показали последние события (разногласия между членами ЕС по вопросу об отношении к действиям США в Ираке), едва ли способна координировать внешнюю политику своих партнеров по ЕС». Но это примерно то же самое, что признать недемократичной практику, когда житель Аризоны не может решить вопроса о школьном образовании в Род-Айленде. Как раз наоборот — аризонец может и должен решать свои аризонские проблемы, а родайлендцы — свои.

Принцип quod omnes tangit, debet ab omnibus aprobari даже самые строгие юристы используют лишь как один из инструментов для установления в суде правомочности того или иного лица наряду с целым набором других инструментов – таких же общих принципов. Однако главным при этом становится поиск и установление фактических свидетельств. Только их совокупность, включая общий жизненный контекст и множество конкретных обстоятельств, позволяют, в конечном счете, вынести судебное решение, которое по своей природе является пруденциальным, а не безусловным суждением. То же касается и любого случая затрагивания чьих-либо интересов. Скажем, нынешние коллизии вокруг предоставления иммунитета Сильвио Берлускони могут затрагивать мои моральные и эстетические чувства, мои политические пристрастия, а также мои практические интересы как читателя его газет или болельщика его футбольного клуба. Могу ли я на этих основаниях требовать, чтобы мой голос был учтен при решении вопроса о расширении иммунитета премьер-министра Италии? Очевидно, что такое требование гротескно. Однако поменяем акценты и изменим пруденциальную оптику. Можно привести немало примеров, когда мои требования окажутся и морально, и прагматически весьма весомыми – например, введение ограничений на перемещения и обмен информацией между некой страной и Россией, когда я и некий коллега из этой страны ведут изучение перспектив глобального гражданства и глобальной демократии. Должны ли граждане соответствующей страны, члены ее законодательного собрания или сената соответствующего университета признать мое право участвовать в решении не только данной проблемы, но на основании прецедента всех прочих проблем, которые они по праву считают собственными? Не будет ли это неправомерным вмешательством и покушением на их собственную внутреннюю демократию?

Демократия по Межуеву и Градировскому оборачивается полным, тотальным участием всех во всем. Если это и идеал, то идеал тоталитарной демократии. К счастью, такой в действительности никогда не было и быть не может. Она существует в идеальных конструкциях политических философов или абсолю-ю-ю-ютных теоретиков. Такая демократия невозможна не только в глобальном масштабе. Она неосуществима и в масштабе нации, полиса, общины и даже рода. Действительная демократия всегда частична и одновременно замутнена разного рода «примесями» и «присадками». Она не предполагает равенства всех во всем и всегда, а напротив требует очень жесткого и четкого регулирования и ограничения прав и возможностей того или иного человека в зависимости от множества факторов и жизненных обстоятельств.

Что касается торможения демократии на глобальном уровне, то оно было бы, с моей точки зрения, желательно. Дело в том, что демократизация в смысле формального включения людей в процессы принятия решений избыточна буквально на всех уровнях. Высокий уровень абсентеизма, например, одно из подтверждений того, что многим участие не только не желательно, но и обременительно. Если быть демократами по духу и по сути, то следует признать право наших сотоварищей по планете, стране, корпорации, городу или поселку не участвовать в процессе принятия решений. Если такое право будет признано, то это приведет, с одной стороны, к уменьшению корпусов граждан на разных уровнях, с другой, к повышению их компетентности, а следовательно и качества принимаемых решений. Корпуса граждан должны быть открытыми, а сами граждане – способными принимать решение о своем участии и о мере такого участия. Именно это позволит качественно углубить демократию на различных уровнях, а также добиться прогресса в становлении глобального гражданства.

Итак, я согласен, что изображенное авторами «глобальное гражданство» невозможно. Однако «глобальное гражданство» сведено ими к карикатурной схеме, которая по определению нереализуема. В учебниках вполне могут написать, что в стране А, охватывающей территорию а, совокупность всех населяющих эту территорию людей является гражданами А. Пожалуй, подобный ответ на вопрос о гражданстве даже получит положительную оценку на зачете по основам политологии. Однако в любой нормативной (!) теории гражданства приходится делать оговорки, что из общего числа n людей, населяющих территорию а, следует исключить n’ несовершеннолетних и n’’ недееспособных по приговору суда, а также n’’’ временно находящихся на территории а, или формально связанных с иными государствами B, C, D etc. Ко всем этим оговоркам в свою очередь требуется сделать новые уточнения и разъяснения, касающиеся правил установления совершеннолетия и дееспособности и процедур использования данных правил. Понадобится уточнить содержание понятий «временного нахождения на территории а», «принадлежности к государству B» и т.п. В конечном счете, оказывается, что даже для нормативной теории школьный тезис о гражданстве как «совокупности всех людей, населяющих территорию», не проходит. Что же касается трактовки гражданства описательными (идеографическими) или эмпирическими (компаративистскими по преимуществу) отраслями политической науки, то оно даст еще более сложные и еще более отличные от школьных схем представления о гражданстве.

Описательная политико-юридическая статистика представит нам десятки, а то и сотни тысяч примеров, когда люди, населяющие территорию России, либо сами отказываются реализовывать свое гражданство (регистрироваться, получать паспорта и т.п.), либо им отказывают в этом официальные инстанции на иных, чем недвусмысленно зафиксированные законом, основаниях, например, в силу отсутствия тех или иных документов, либо в силу противоречия между двумя или более требованиями закона. Еще сложнее, как известно, ситуация с претендующими на российское гражданство лицами, оказавшимися вне территории России. Их число составляет уже миллионы. В любом случае даже для сравнительно небольших и политически благоустроенных стран отклонения и проблематичные случаи составляют отнюдь не единицы. Если посчитать по всей Земле, то это будут многие и многие миллионы людей.

Компаративистика легко покажет, что сами критерии гражданства широко варьируются и оказываются в высшей степени растяжимыми. При этом любой компаративист вынужден будет констатировать, что схемы, которые создают его коллеги нормативисты нигде и ни при каких условиях в своем чистом виде не могут стать операционными. Они остаются лишь интеллектуальным подспорьем, позволяющим взгромоздиться по лестнице абстрагирования для лучшего обозрения эмпирического материала. Не более того. Приведу аналогию. Всем известен ньютоновский закон всемирного тяготения. Этот закон в его буквальном и догматическом прочтении «запрещает» летать. Однако комары и мошки, птицы и летучие мыши прекрасно летают. Всего полтора столетия назад Тютчеву казалось, что человек, «царь земли прирос к земли», однако сегодня мы прекрасно летаем в самолетах и нередко наблюдаем всякие иные «летания» – на дельтопланах, аэростатах и т.п.

Стопроцентное – буквальное и догматическое – понимание гражданства делает его невозможным не только в глобальных, но и во всяких прочих масштабах. Оно невозможно в качестве жизненной реализации абстрактной схемы. В жизни мы имеем дело с практикой. Абстракции же существуют в головах теоретиков, идеологов, философов. В силу этого я не могу не согласиться, что «глобальное гражданство» как очерченный Б.Межуевым и С.Градировским абстрактный концепт в жизни нереализуемо. Однако «глобальное гражданство» возможно как практика – несовершенная, неполная, половинчатая, как неполным, проблематичным и далеким от фантазий о чистой левитации является летание не только человека, но даже и птиц. Этот мой вывод вполне согласуется с другой идеей Межуева и Градировского, с их поисками оснований для «постнационального гражданства», при всех оговорках относительно приставки «пост». Убежден, что абсолютных и абстрактных ответов нет и не может быть. А значимые ответы требуют выработки многосоставных, внутренне дифференцированных решений с помощью сложных процедур при использовании не одного, а многих, зачастую противоречащих друг другу принципов. Глобальное гражданство предполагает возможность выработки подобных решений. Речь, однако, не может идти об абсолютности и автоматизме решений. И ни в коем случае речь не может идти о тотальном, а значит тоталитарном равенстве всех во всем всегда и всюду. Те, кого это касается, в той мере, какой это их касается и только по вопросу, который их касается – такова контекстно-прагматическая формула для уточнения (не определения!) гражданства и демократии.

И последнее. О демократии. Я отнюдь не считаю, что главное слово о ней уже сказано, что все принципы сформулированы, что достигнут уровень ее зрелости. Все еще впереди. Известные нам на опыте демократические практики и сформулированные в нормативной теории принципы кажутся мне крайне несовершенными, неразвитыми, неуклюжими.

Приведу один пример. Равенство прав на участие в принятии решений – хороший принцип. Однако он сформулирован для мира, где все люди являются идеальными гражданами, стремящимися к общему благу и готовыми отдать все свои нечеловеческие силы для служения этому общему благу больше чем 24 часа в сутки. Согласитесь, что мир наш не похож на этот идеал. Кто-то жаждет участвовать в принятии решений, кто-то боится этого, кто-то готов ради этого идти на жертвы, а кто-то ставит свой досуг, труд или иные занятия выше дебатов и голосований. Справедливо ли, а, главное, демократично ли ото всех требовать одного, скажем, обязательного голосования? Да и тех, кто решил по своей воле свободно проголосовать, справедливо ли, демократично ли заставлять действовать по ранжиру? Например, голосовать «за» одно и «против» другого. А если кто-то хочет проголосовать «против всех» (или «всего»)? Такая возможность есть у россиян, но ее нет у многих граждан давнишних демократий. А проголосовать «за всех» (или «все»)? Такой возможности нет ни у кого. А ранжировать свои преференции? А уклониться от предпочтений, но проголосовать? Вариантов может быть немало, но они затрагивают лишь периферию демократических практик, почти не заметны в эмпирической политологии и практически игнорируются нормативной теорией. А без их перемещения с периферии в фокус нашего внимания, без соответствующего подкрепления эмпирическими исследованиями и нормативными обоснованиями нельзя говорить не только о глобальной (или «постнациональной» по Межуеву и Градировскому) демократии, но даже о полноценной национальной и корпоративной демократии. Что касается последней, то такому выдающему теоретику демократии как Роберт Даль она кажется – и не без причины – куда проблематичней, чем демократия на уровне мирового сообщества.

Вывод. Демократия станет глобальной отнюдь в результате ее размазывания по планете волна за волной. Она, по моему глубокому убеждению, может стать глобальной только при решении двух других более сложных проблем. Во-первых, проблемы достаточной зрелости и сложности демократии (сейчас она повсюду до боли примитивна). Во-вторых, проблемы ее глубины или всеохватности (сейчас демократии лишь частично реализуется на национальном и муниципальном уровнях). Уверен, что думать нужно, прежде всего, об этом, а не о том, как заставить бабушку пенсионерку из Егорьевска принимать решения об американской программе противоракетной обороны. Пусть даже в просвещенном понимании глобально мыслящего теоретика эти решения затрагивают бабушку, а тем более ее внуков. Это еще не достаточное основание для того, чтобы признать старушку достаточно компетентной или даже просто информированной для принятия решения, которое наверняка, как снежный ком, затронет многие миллионы людей, скорее всего, негативно. А, главное, это не повод для того, чтобы принуждать ее к решению, которое выше ее сил.

Думаю, что стихийное понимание этого обстоятельства лежит в основе того, что «жители Латвии или Польши еще не обрели возможность влиять на политику Франции». Полагаю, это же обстоятельство стало причиной того, что не только морально чувствительные граждане разных стран, Святой престол и правительства стран-членов Совета Безопасности ООН (Россия и Китай), но даже правительства некоторых стран-союзников (Франция, Германия, Бельгия) решительно возражали против авантюры США и Великобритании в Ираке, считая ее опасной для глобального политического развития и, добавлю, перспективы глобальной демократии.


Об авторе: Ильин Михаил Васильевич, доктор политических наук, главный редактор журнала "Полис" ("Политические исследования"), почетный президент Российской Ассоциации политических наук.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2014 Русский архипелаг. Все права защищены.