Главная ?> Геоэкономика ?> Глобализация ?> Мегатренды мирового развития [2000] ?> Формирование новой политической структуры мира и место в ней России
Марина Лебедева

Формирование новой политической структуры мира и место в ней России

Новые проблемы глобальной политической реструктуризации

Каковы место и роль России в изменяющейся политической структуре мира? Для ответа на этот вопрос следует прежде всего обратиться к анализу того, что представляет собой сегодня современный мир.

Существует множество концепций и подходов с попытками осмысления значимых характеристик политической структуры мира, тенденций его преобразования на рубеже веков. В одних концепциях мир представляется все более гомогенным, главным образом вследствие развития процессов глобализации, которые охватывают новые территории и сферы (экономические, социальные, культурные, политические и т.п.). В них глобализация обычно рассматривается как распространение западных моделей, ценностей, институтов и т.п. Классическими в этом плане являются работы Ф.Фукуямы [Fukuyama 1989: 3-18; Fukuyama 1992; Fukuyama 1999: 16-33].

В других теоретических схемах мир выглядит разделенным или расколотым. Причем основаниями для раскола выступают различные критерии: цивилизации у С.Хантингтона (западная, латиноамериканская, африканская, исламская, конфуцианская, хинди, православная, буддистская, японская) [Хантингтон 1994: 33-48; Huntington 1996]; также цивилизации, но иного рода — сельскохозяйственная, индустриальная и постиндустриальная — у О.Тоффлера [Toffler 1980]; уровень профессионализма — у В.Л.Иноземцева [Иноземцев 1999]; уровень социально-экономического развития стран (высокий, средний и низкий, на основании чего, соответственно, выделяется центр, полупериферия, периферия) — у И.Валлерстайна [Wallerstein 1974; Wallerstein 1984]; шесть экономико-географических зон — у А.И.Неклессы [Неклесса 1999]. Эти и другие аналогичные подходы, подчеркивающие дифференциацию мира, особо указывают на реальные или потенциальные конфликты.

Наконец, есть концепции, в которых делаются попытки совместить обе тенденции: глобализацию и универсализацию мира, с одной стороны, и его фрагментацию, обособление отдельных частей и областей — с другой. Одним из первых, кто попытался сделать это, был Б.Барбер [Barber 1992: 53-61]. За ним последовали и другие. Так, директор СИПРИ* А.Ротфельд пишет, что отношения в современном мире определяются как центробежными процессами (глобализацией или интеграцией), так и центростремительными (фрагментацией, эрозией государств) [Rotfeld 1999: 17-27], а Дж.Розенау предложил даже специальный термин, отражающий оба процесса, — "фрагмегра­тивность" (fragmegrative как одновременное действие фрагментации — fragmentation и интеграции — integration) [Rosenau 1994: 255-282].

Независимо от того, какой именно точки зрения придерживаются исследователи, большинство из них подчеркивают, что в конце ХХ столетия мир переживает некий критический период, который определяется как "точка бифуркации" [Rosenau 1990; Rosenau 1997], "переходный возраст" [Лебедева и Мельвиль 1999: 76-84], эпоха неопределенности, "переломности" и т.п. Речь идет о периоде, когда происходят качественные изменения, трансформирующие саму суть политической системы мира. Замечу, что подобные взгляды присущи не только сторонникам неолиберальной традиции в международных исследованиях, которые особо подчеркивают это, но и тем, кто разделяет скорее неореалистические взгляды. Г.Киссинджер пишет, что мировой порядок и его составные части никогда еще не изменялись так быстро, глобально и глубоко [Kissinger 1994: 73].

Разумеется, наряду с названными, существуют и другие представления, согласно которым развитие мира идет неким эволюционным путем, не предполагающим резких скачков и поворотов. В данном плане не составляет исключения и современный период [см. Ikenberry 1996], поэтому нет оснований говорить о каких-то принципиальных политических переменах.

Действительно, насколько значимы перемены в мире, произошедшие во второй половине ХХ в.? На мой взгляд, новые явления и тенденции, которые отмечаются почти всеми авторами, обладают именно качественным, а не количественным характером и по этой причине радикально меняют ставшую за несколько столетий привычной политическую структуру мира. Одним из признаков кардинальных перемен, связанных с выстраиванием новой политической структуры мира, является, по-видимому, интеграция, которая в той или иной степени охватила весь мир и которая протекает одновременно с процессами раскола, причем раскола сразу в нескольких областях (отсюда и выделение различных оснований при описании дифференциации современного мира). В этом плане К.Холсти проводит интересную параллель между серединой XVII в., когда сформировалась Вестфальская модель мира, и концом ХХ в. В первом случае Европа, будучи единой по своим культурным, цивилизационным параметрам (после разрешения конфликта между протестантами и католиками), оказалась политически разделенной. Во втором случае при крайнем усилении экономической интеграции в политическом отношении мир представлен более чем 180 отдельными государствами [Holsti 1995].

Чем же обусловлены и в чем выражаются эти перемены, заставляющие говорить о формирующейся новой политической структуре мира? Здесь также существуют различные точки зрения. Среди тенденций, которые воздействуют на политическую структуру мира, называются такие, как демократизация [Цыганков  1998: 17-47; Цыганков 1997: 17-31; Кулагин 1998: 221-236; Мельвиль 1997: 99-123; Володин 1997]; усиление взаимозависимости [Keohane, Nye 1972]; изменение характера угроз миру [Цыганков 1998: 17-47]; демилитаризация планеты, образование некоего глобального экономического организма [Кулагин 1998: 221-236]; интеграционные процессы и т.п. И тем не менее среди всего многообразия тенденций можно выделить две, на мой взгляд, наиболее существенных: 1) развитие процессов глобализации, проявляющихся прежде всего в размывании межгосударственных границ; 2) увеличение количества различных акторов на мировой сцене и изменение их характера.

Обе тенденции взаимосвязаны и взаимообусловлены, но все же имеют собственную природу и действуют относительно самостоятельно. Остальные тенденции во многом следует рассматривать либо как производные от этих двух (например, усиление взаимозависимости напрямую связано с развитием процессов глобализации), либо как требующие дополнительного анализа, либо как одновременно то и другое. Так, демократизация во внутренней политике и в международной сфере находится под воздействием процессов глобализации, в результате которых все более широкие массы оказываются вовлеченными в политическую жизнь (об этом, кстати, упоминает П.А.Цыганков [Цыганков 1998: 17-47]). С другой стороны, сама демократизация как очень сложный, неоднозначный феномен вызывает множество дискуссий относительно того, насколько она может рассматриваться действительно как глобальная тенденция, ибо в ряде стран возникают так наз. нелиберальные демократии [см. Zakaria 1997: 22-43], квази-демократии и т.п.

Глобализация, наверное, наиболее обсуждаемая и в то же время наименее понятная тенденция современного мира. Существуют разные подходы в определении того, что понимать под глобализацией, какие аспекты и сферы она охватывает, насколько глобализация является универсальной и всеобъемлющей тенденцией мирового политического развития и т.п. Так, Б.Бади отмечает наличие трех измерений глобализации: 1) как постоянно идущего исторического процесса; 2) как гомогенизации и универсализации мира; 3) как разрушения национальных границ.

Если взять первое из названных измерений, то действительно можно заметить, что в истории наблюдается тенденция ко все большему "расширению" того пространства, на котором происходит интенсивное взаимодействие — от отдельных деревень, городов, княжеств к государствам, регионам и, наконец, через эпоху великих географических открытий к миру в целом.

Впрочем, процесс глобализации сложен и неоднозначен. В ходе исторического развития он шел нелинейно и вовсе не предполагал простого присоединения новых периферийных территорий к неизменному центру. Дж.Мо­дельски на примере развития городов древнего мира показывает "пуль­сирующий" характер этого процесса. Он выделяет две фазы: централизации, когда формируются центральные зоны мировой системы, и децентрализации, когда периферия становится главенствующей. В результате происходит постоянная смена мест в системе центр-периферия [Modelski 1999: 383-392]. Интересно, что с этой идеей перекликаются и представления П.Кеннеди, который говорит о расцвете и закате великих держав [Kennedy 1989].

Значительно более спорным является второе измерение процесса глобализации, выделяемое Бади, — универсализация и гомогенизация мира. Скорее такое понимание глобализации относится к прошлому, хотя и не столь отдаленному, когда строились различные прогнозы относительно "глобальной деревни", создания "всемирного правительства" и наступления "конца истории". Как оказалось, несмотря на перенос тех или иных образцов поведения западной цивилизации на другие регионы мира (особенно в сфере потребления), эти образцы, будучи включенными в отличающийся культурный контекст, могут иметь совсем другой смысл, порой даже противоположный исходному. Данный факт хорошо показан в работах, освещающих специфику политических процессов в различных культурах [см. Cohen 1997].

Наконец, последний аспект (или измерение) глобализации из названных Бади (размывание государственных границ), пожалуй, в наибольшей степени отражает суть современного этапа глобализации. Сначала границы национальных государств оказались прозрачными в экономическом отношении [Strange 1996]. Затем этот процесс охватил социальные, военные, политические, культурные и прочие отношения. Заметнее всего это явление в Западной Европе, где на основе ЕОУС (1951 г.), призванного координировать и стимулировать экономическое развитие шести европейский стран после второй мировой войны, к концу ХХ в. создан ЕС — мощнейшая наднациональная структура, занимающаяся, в числе прочего, и согласованием внешней политики входящих в него стран.

Сегодня как следствие принципиально иного информационного и технологического уровня развития мира [см. RAMSES 1999] (этот фактор явно приобретает политикообразующий характер) межгосударственные границы становятся все более прозрачными. Конечно, вопросы о том, насколько они прозрачны, какие страны сильнее других вовлечены в процесс размывания границ, какие последствия он имеет и т.п., остаются дискуссионными. Тем не менее ряд исследователей (в частности П.Каценстайн, Р.Кеохейн и С.Краснер) видит в процессе усиливающейся транспарентности границ суть самой глобализации [Katzenstein, Keohane, Krasner 1998: 645-686]. Эту точку зрения разделяют и многие другие авторы [см. Kegley and Wittkopf 1999].

Прозрачность межгосударственных границ сделала мир более взаимозависимым [Keohane and Nye 1972] (именно по этой причине некоторые авторы связывают глобализацию с взаимозависимостью [см. Гаджиев 1998: 74-75]). Кроме того, транспарентность межгосударственных границ "перевернула" прежние представления о безопасности, о конфликтах и об их урегулировании [см. Лебедева 1999: 132-137], о соотношении внешней и внутренней политики [Rosenau and Along 1997], о дипломатии [Talbott 1997: 69-83] и о других базовых проблемах классических исследований по международным отношениям, но главное — она стерла существовавшие ранее жесткие барьеры между внешней и внутренней политикой, а также той политологией, которая изучала отдельное государство, и традиционными международными исследованиями, занимавшимися анализом взаимодействия государств на мировой сцене.

"Открытие" межгосударственных границ сопровождается активизацией надгосударственных и негосударственных акторов в мировой политике — межправительственных и различного рода неправительственных организаций, ТНК и пр.

Одновременно самостоятельно начинают действовать внутригосударственные регионы. Они стали значимым фактором европейского строительства, что привело даже к появлению такого понятия, как "Европа регионов" [см. Иванов 1998]. Парадоксально, но если ранее данные регионы стремились влиять лишь на внутриполитические процессы своей страны, а международные организации — на те вопросы, которые ограничивались внешнеполитической сферой, то теперь это не так. Регионы все чаще пытаются выйти на международный уровень (так, Шотландия заявляет о своем стремлении войти в структуры ЕС на правах полноправного члена, а международные организации активно участвуют в урегулировании внутренних конфликтов). В результате все менее актуальной становится прежняя жесткая дихотомия внешней и внутренней политики.

Замечу, что надгосударственные и негосударственные акторы были на международной сцене и ранее, что не отрицают даже неореалисты [Waltz 1979: 92-93]. Проблема заключается в том, насколько кардинально деятельность этих акторов в конце ХХ столетия меняет структуру мира.

На рубеже веков государства вынуждены все более считаться, с одной стороны, с международными правительственными и неправительственными организациями и институтами, с другой — с собственными регионами. Происходит "размывание" государственного суверенитета, отход от тех принципов, которые были зафиксированы в середине XVII в. В то же время нужно подчеркнуть, что деятельность негосударственных и надгосударственных акторов обусловлена не только процессом глобализации. После окончания второй мировой войны получили широкое развитие межгосударственные организации (т.е. надгосударственные акторы). Сначала предполагалось, что они явятся своеобразными "проводниками" политики государств в той или иной сфере, например, в торговле (ГАТТ) либо в регионе (НАТО) [Keohane 1984]. Однако постепенно становилось очевидным, что эти организации все больше играют вполне самостоятельную роль и уже сами оказывают значительное влияние как на международные отношения в целом, так и на своих создателей [Gardner 1980; Local Commons and Global Interdependence 1994]. Тем самым был начат сложный процесс взаимодействия и взаимовлияния государственных структур и международных организаций [Wendt 1992: 395-424; Putnam 1988: 427-460].

В свою очередь, многие негосударственные акторы, прежде всего связанные со средствами коммуникации, с движениями информационных потоков и экономических ресурсов, сами оказались заинтересованными в дальнейшем и скорейшем развитии процессов глобализации, в еще большей прозрачности границ. Это явилось толчком к новому витку глобализации с ее проблемами и  противоречиями [см. Holton 1998].

Влияние названных факторов все определеннее позволило говорить о размывании национального суверенитета, а также о кризисе Вестфальской модели мира [см. Космополис 1999] — модели, согласно которой во внутренней политике именно государство обладало властными полномочиями (отсюда и классические определения понятия государства), в системе же международных отношений государства являлись фактически единственными структурными "единицами" взаимодействия. Более того, по Моргентау, внешняя политика государств, как вообще любая политика, является борьбой за власть. И какими бы ни были цели международной политики, стремление к власти всегда в них присутствует в качестве основного мотива [Morgenthau 1985].

Эта государственно-центристская модель стала разрушаться к концу ХХ в. Впрочем, существуют возражения и по этому тезису: данная модель мира сохраняется, ибо сохраняются границы; количество государств не уменьшается, а возрастает; увеличиваются их возможности воздействия на своих граждан; государства сами активно создают международные институты и режимы; наконец, нет такого актора, которому могут быть переданы все властные полномочия государства и т.п. И все же, если под суверенитетом понимать явление, называемое Краснером "вестфальским суверенитетом", т.е. политическую организацию, основанную на том, что внешние акторы фактически не могут воздействовать на внутреннюю политику или могут, но очень ограничено [Krasner 1999], – такой суверенитет и правда стал размываться.

Конец ХХ в. привел еще к одному кризису — кризису Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений. Сама эта система была вариантом межгосударственного взаимодействия и в данном смысле являлась частью Вестфальской модели. В истории были и другие модели межгосударственного взаимодействия (например, после окончания первой мировой войны сложилась Версальско-Вашингтонская система международных отношений). Все эти образования исходили фактически из представлений о международных отношениях как об интеракциях отдельных государств, которые сталкиваются между собой, по метафоре А.Уолферса, подобно бильярдным шарам [Wolfers 1962; Yukl 1989] и действуют согласно трем "гоббсовским" мотивам: 1) достижение и обеспечение безопасности государства; 2) удовлетворение экономических требований политически значимых слоев населения; 3) повышение престижа государства на международной сцене.

Ялтинско-Потсдамская система международных отношений, возникшая после окончания второй мировой войны, была ориентирована на биполярную структуру мира. Если в качестве основного свойства этой системы рассматривать биполярность, то с завершением холодной войны она действительно исчезла. В данном контексте реально говорить об исчезновении и самой Ялтинско-Потсдамской системы еще в конце 1980-х — начале 1990-х годов. В то же время остались многие ее элементы, в частности и те, которые закреплены международными договорами, что является неким стабилизирующим элементом современных международных отношений. В этом смысле Ялтинско-Потсдамская система шире чисто биполярного миропорядка.

Процесс ломки Вестфальской модели мира и Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений в неодинаковой степени и по-разному охватывает страны и регионы. В результате, как замечает Розенау, в настоящее время наряду с системами, в которых активно действуют негосударственные и надгосударственные акторы, образующие "многоцентричный мир", существует и "государственно-центричный мир" [Rosenau 1984: 3-29].

Размывание суверенитета болезненно воспринимается любым государством. Однако государство, которое сегодня, как отмечалось выше, остается главным актором на мировой сцене, может в современных условиях действовать по-разному. Один путь — использовать экономические, правовые рычаги и совместно с другими акторами (надгосударственными и негосударственными) "выстраивать" новую модель мира. Проблем на этом пути немало. Во-первых, возникает сложность построения взаимоотношений государственных и негосударственных организаций [cм. Mathews 1997: 50-66]. И здесь не все зависит только от государств. Новые акторы нередко ведут себя довольно агрессивно и вовсе необязательно ориентированы на отношения сотрудничества. Во-вторых, возникает вопрос, с какими именно неправительственными организациями сотрудничать государственным структурам. В последнее время все чаще обращают внимание на опасность, которая исходит от возможного использования наркобизнесом и другими видами нелегального бизнеса государственных структур (в т.ч. и дипломатических каналов) для построения иного миропорядка с законами и правилами поведения по принципу "диких джунглей" [Nyerere 1997].

Второй путь поведения государства в новых меняющихся условиях — попытаться сохранить властные полномочия в прежнем объеме и действовать старыми методами – ограничивать активность негосударственных акторов как на своей территории, так и за ее пределами.

В целом же адаптация государств к меняющейся действительности идет сложно. При этом государство никогда не выбирает только один путь — обычно, действуя разными методами, оно сотрудничает с нетрадиционными акторами и одновременно стремится к ограничению их властных устремлений. Вопрос в том, какой путь используется как преимущественный.

Россия в современной структуре мира

Наша страна особенно болезненно переживает эрозию Вестфальской модели мира и Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений. Для этого существует целый ряд причин, которые связаны как с последним периодом развития России, так и с ее историей.

Прежде всего замечу, что Вестфальская система мира предполагает сильную государственную власть с довольно строгими правилами соподчинения внутри государства (отсюда и иное название данной модели — государственно-центристская). Однако в международной политике таких иерархий не существует. Там действует принцип баланса сил, причем каждое государство стремится к могуществу, прежде всего в военной области. Все это хорошо описывается реалистической школой в теории международных отношений.

Если говорить об истории, то для нашей страны на протяжении ряда веков было характерно стремление к иерархическому типу управления, в отличие от "сетевого" или демократического управления, предполагающего сложные механизмы согласования интересов**. России, как замечает Л.Шевцова, была свойственна "нерасчлененность власти — восприятие государства и общества как некоей единой субстанции, наконец, понимания самой власти как чего-то неделимого и неструктурированного. Нерасчлененность упрощала саму конструкцию власти, которая в рамках унаследованных нами представлений рассматривалась как своеобразная иерархия — "вертикаль" с акцентом на подчиненность и субординацию" [Шевцова 1999: 486].

В российской политической практике дореволюционного и советского периодов это находило выражение в стремлении к централизации государства, в вере в справедливость решений начальства [см. Фурман 2000] и т.п., а различного рода компромиссы рассматривались как неудачи (в этом плане показательны статьи В.И.Ленина "О компромиссах", где он под компромиссами понимает временную уступку ради последующего реванша [Ленин  а: 133-139; Ленин  б: 289-291]). Стремление к централизованному, бюрократическому управлению достигло своего пика в СССР. На это обращает внимание Фукуяма в одной из последних работ, говоря о том, что именно индустриальная эпоха — эпоха паровоза, железных дорог, заводов — сделала возможным веберовское централизованное государство, наиболее ярким примером которого являлся Советский Союз [Fukuyama  1999: 26]. Возможно, именно поэтому наша страна хорошо "вписалась" в систему тех отношений, которые сложились в Европе после принятия Вестфальского мира и которые предполагали сильное государство, стремящееся к тому, чтобы занять ключевые позиции на международной сцене. Отход от этой системы для современной России оказывается весьма трудным.

Положение осложняется и тем, что в течение последнего десятилетия Россия, кроме кризиса Вестфальской и Ялтинско-Потсдамской систем международных отношений (которые так или иначе затрагивают все государства), переживает еще один кризис, связанный с процессом демократического транзита. Очевидно, что в любом государстве внутриполитическая, социальная, экономическая перестройка жизни идет непросто. В России это сопровождается и тем, что сам ход реформирования имеет множество негативных моментов. После более чем 10-летнего периода проведения реформ много социальных, экономических, политических, национальных и других проблем не только не были сняты, но и усугубились, что отражено в публикациях как российских, так и зарубежных авторов. Сверх того, по оценкам ряда исследователей, демократический транзит в России был прерван и превратился в гибридный,  амальгамный режим олигархического типа, который включает в себя разнообразные, порой взаимоисключающие тенденции и принципы, потому и имеет довольно неопределенное будущее [см. Шевцова 1999; Melville 1998: 68-85]. Все эти негативные процессы прошли на фоне ослабления вертикали государственной власти, что обусловлено как объективными причинами (переходом к рыночной экономике, децентрализацией власти, демократизацией), так и субъективными (ошибками при проведении реформ, частыми кадровыми переменами, отсутствием четких правил игры и т.п.).

В результате особенно остро встала проблема управления. Крайне важно, что уменьшение роли государства в жизни России не сопровождалось реальным переходом властных полномочий к негосударственным акторам, как это в значительной степени происходило в странах Западной Европы и Северной Америки. Фактически многие структуры гражданского общества так и остались в России в зачаточном состоянии. Потому у общества складывается потребность в "наведении порядка", укреплении государственности, усилении позиций в международных отношениях. По этой причине позитивно воспринимаются решительные действия, в которых демонстрируется сила государства. В общественном настроении, согласно опросам, к концу 1990-х годов  все более доминирует ориентация на власть, порядок, силу [Седов 2000; Кутковец и Клямкин 1999].

В сфере внешней политики болезненная реакция России и на уровне политической элиты, и на уровне общественного сознания была связана с крушением биполярного мира и потерей статуса сверхдержавы (своего рода "версальский синдром"), что тоже не раз описывалось в литературе. Показательно: по данным РОМИР, в январе 2000 г. среди ответов на вопрос "что Вы ожидаете от президента, за которого будете голосовать?" на третьем месте по значимости оказалось мнение — "вернуть статус великой державы" [www.romir.ru 2000]. Замечу, что данный ответ был выбран при наличии множества других проблем современной России — военные действия в Чечне, экономические, социальные трудности и т.д.

Следует подчеркнуть, что за потерей статуса великой державы после окончания холодной войны не последовала выработка и реализация четкого внешнеполитического курса. Сначала наблюдались попытки интеграции с Западом, что вызвало резкую критику оппозиции. На смену пришла ориентация на страны Востока. Появилась концепция многополюсного мира, выдвинутая как ответ (и в этом смысле, кстати, запоздавший) на тезис, сформулированный Дж.Бушем во время войны в Персидском заливе, что с распадом СССР и исчезновением одного из полюсов биполярного мира образовался монополярный мир во главе с США. Эти идеи были в свое время довольно популярны в американской политической мысли [см. Киссинджер 1997].

Впрочем, модели монополярного мира (будь то во главе с США, с "семеркой/восьмеркой" или какие-либо иные) так же, как и модели многополюсного мира по типу "европейского концерта прошлого столетия" с центрами в Европе, Азии, Америке и в других ареалах, т.е. модели, где полюсами выступают государства, уже не в полной мере описывают современные реалии и в этом смысле противостоят "многоцентричному миру" Розенау, предполагающему участие неправительственных структур в качестве "центров" [Rosenau 1984: 3-29].

Однако, говоря о России в современном мире, важно подчеркнуть другое: исчезновение биполярности, произошедшее как бы "естественным путем", не повлекло за собой переговоров о новом устройстве мира. Более того, с отмиранием биполярности не распалась полностью Ялтинско-Потсдамская система. Многие ее элементы, прежде всего закрепленные международными договорами, продолжают действовать. С одной стороны, это было и остается неким стабилизирующим элементом современных международных отношений. С другой — страны Запада в одностороннем порядке де-факто стали отходить от Ялтинско-Потсдамских решений, ориентируясь во многом на иную структуру мира. В частности, произошло продвижение НАТО на Восток. Это вызвало крайне негативную реакцию России. Можно предположить: и другие аналогичные действия  западных стран, в частности расширение ЕС, непосредственно повлияют на экономические и политические интересы России. Иными словами, послевоенную систему межгосударственных отношений стали менять во многом без нашего участия.

В России же по целому ряду причин внутриполитического, социального, экономического характера все более востребованным оказывается усиление роли государства, причем в варианте, отражающем реалии Вестфальского и Ялтинско-Потсдамского миропорядков. Аналогичная ориентация присуща и ряду других стран (в Азии и на Ближнем Востоке). Россия, сопротивляясь эрозии как Вестфальской, так и Ялтинско-Потсдамской моделей международных отношений, именно эти государства рассматривает в качестве союзников в своей внешнеполитической деятельности.

В результате мы видим целый ряд противоречий, которые характеризуют эпоху "переходности" и наиболее отчетливо проявляются в условиях конфликта. Прозрачность границ и обусловленная ею взаимозависимость побуждают государства, прежде всего Запада (при всей неоднородности и условности понятия "Запад"), все активнее реагировать на события, происходящие в других странах. Хотя следует иметь в виду, что поскольку сам феномен эрозии Вестфальской системы мира крайне противоречив, а государства остаются главными участниками международных отношений, нередко наблюдается картина, когда под предлогом гуманитарной помощи то или иное государство Запада начинает реализовывать свои интересы [см. Бордачев 1998]. В то же время вмешательство во внутренние дела, ограничение суверенитета извне, да еще силовыми методами (примечателен кризис в Косово и попытка его разрешения странами НАТО) заставляют другие государства, в т.ч. те, в отношении которых не было применено насилие, любыми способами охранять свой суверенитет.

В целом же сегодня мы являемся свидетелями возрастания противоречий между нормами Вестфальской модели мира и Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений (в частности невмешательство во внутренние дела) и принципами, которые стали оказывать все большее влияние в конце ХХ столетия (в т.ч. соблюдение прав человека и т.п.). Ныне необходимо констатировать, что Запад и Россия, а также многие другие государства (включая Китай и Индию) "живут" в разных измерениях: Запад из-за большей интеграции и транспарентности границ — преимущественно в пост-Вестфальском, пост-Ялтинско-Потсдамском мире, Россия, как и целый ряд других государств, — главным образом в том мире, где нормы и ценности обеих систем сохраняются. Разумеется, и в России, и на Западе существует весь спектр взглядов. Речь идет лишь о сравнительном преобладании той или иной политической ориентации.

Как преодолеть это противоречие? И вообще, как может идти "глобальное переустройство" мира?

В принципе процесс рождения новой структуры мира, формирование его новой архитектуры может идти двумя путями. Один путь — хаотичный, с "перетягиванием каната" различными государствами, а также другими участниками международных отношений, с применением силы и т.п. Этот путь ведет к реализации прогнозов тех исследователей, которые полагают, что в лучшем случае новый ХХI в. будет больше похож на пестрое и беспокойное средневековье, в худшем — нам грозит вселенская катастрофа [Бус 1998: 307-331].

Второй путь — путь кризисного управления с выстраиванием иных системных параметров, создание нового мироустройства с учетом выявившихся реалий и интересов различных участников — государств, межгосударственных организаций, неправительственных объединений, крупнейших финансовых и бизнес-структур. При этом государство (и Россия, конечно, тоже), будучи ведущим участником мирового политического процесса, может оказывать наиболее сильное воздействие на мир и не допустить "неуправляемого распада" ни Вестфальской, ни Ялтинско-Потсдамской систем мира.

Надо сказать, что формирование будущей модели мира — это своего рода сверхзадача, которая пока в полной мере не осознается ни политиками, ни исследователями. И тем не менее в современном мире отдельные элементы реализации кризисного управления уже имеются. Так, к урегулированию конфликтов все чаще подключаются все те участники, о которых упоминалось выше и которые заинтересованы в мирном разрешении проблемы. Появилась даже определенная ориентация в дипломатии, получившая название "многонаправленной дипломатии" [Diamond and McDonald 1993]. Самым сложным вопросом здесь является согласование поведения различных участников ради эффективного решения проблемы, а не для разрастания конфликта [см. Preventing Violent Conflicts 1997].

Разумеется, не следует возводить в абсолют роль и возможности кризисного управления, а также способность и желание государств к восприятию новых веяний. Активно этот процесс, видимо, будет идти и со стороны неправительственных участников, в т.ч. бизнеса, располагающего значительными финансовыми средствами для этого.

Попытка выбрать третий путь — ориентация на "отстранение" от внешнего мира, сосредоточение на внутренних проблемах, для того чтобы уже с иным экономическим и политическим потенциалом вновь вступить в международные отношения, неоправданна по ряду причин. Во-первых, это практически невозможно сделать из-за сильной экономической, технологической и т.п. взаимозависимости мира. Во-вторых, темпы современного развития настолько велики, что любая изоляция или самоизоляция неизбежно приведет к тому, что государство, избравшее этот путь, окажется в стороне от хода истории.

Опираясь на свой интеллектуальный потенциал, Россия могла бы стать инициатором процесса кризисного управления и формирования новой структуры мира, предложив разработку многоуровневой программы развития, в которой бы предусматривалась возможность целого комплекса переговоров и обсуждений по будущему устройству мира с приглашением широкого круга участников, включая негосударственных.


Бордачев, Т.В. 1998. "Новый интернационализм" и современное миротворчество. М.

Бус, К. 1998. Вызовы незнанию: Теория международных отношений перед лицом будущего. — Международные отношения: социологические подходы. (Ред. П.А.Цыганков), М.

Володин, А.Г. 1997. Демократия политическая или демократия социальная. – Глобальные социальные и политические перемены в мире. М.

Гаджиев, К.С. 1998. Введение в геополитику. М.

Иноземцев, В.Л. 1999. Расколатая цивилизация. М.

Иванов, И.Д. 1998. Европа регионов. М.

Киссинджер, Г. 1997. Дипломатия. М.

Космополис. Альманах-1999.

Кулагин, В.М. 1998. Формирование новой системы международных отношений. – Современные международные отношения. (Ред. А.В.Торкунов), М.

Кутковец, Т., Клямкин, И. 1999. Что ждет Россия от Путина. .

Лебедева, М.М. 1999. Вестфальская модель мира и особенности конфликтов на рубеже ХХI века. — Космополис. Альманах.

Лебедева, М.М., Мельвиль, А.Ю. 1999. "Переходный возраст" современного мира. — Международная жизнь, № 10.

Ленин, В.И.– а. О компромиссах. — Полн. собр. соч., т. 34.

Ленин, В.И.– б. О компромиссах — Полн. собр. соч., т. 40.

Мельвиль, А.Ю. 1997. Демократизация как глобальная тенденция? — Глобальные социальные и политические перемены в мире. М.

Неклесса, А.И. 1999. Конец эпохи большого модерна. М.

Седов, Л. 2000. Политическая ситуация в России в феврале 2000 г. .

Сергеев, В.М. 1999. Демократия как переговорный процесс. М.

Фурман, Д. 2000. Передача власти в Евразии. — Общая газета, 13-19.II.

Хантингтон, С. 1994. Столкновение цивилизаций? — Полис, № 1.

Цыганков, П.А. 1998. Глобальные политические тенденции и социология международных отношений. — Международные отношения: социологические подходы. (Ред. П.А.Цыганков), М.

Цыганков, П.А. 1997. Глобальные политические перемены и язык теории. – Глобальные социальные и политические перемены в мире. М.

Шевцова, Л. 1999. Режим Бориса Ельцина. М.

Barber, B.R. 1992. Jihad vs. McWorld. — Atlantic Monthly. March.

Cohen, R. 1997. Negotiating Across Cultures. Wash.

Diamond, L., McDonald, J. 1993. Multi-Track Diplomacy: A System Approach to Peace. (2nd ed.), Wash.

Fukuyama, F. 1989. The End of the History? — The National Interest. Summer.

Fukuyama, F. 1992. The End of the History and the Last Man. N.Y.

Fukuyama, F. 1999. Second Thoughts. The Last Man in a Bottle. — The National Interest, Summer.

Gardner, R.N. 1980. Sterling-Dollar Diplomacy in Current Perspective: The Origins and the Prospects of our International Economic Order. N.Y.

Holton, R.J. 1998. Globalization and the Nation-State. N.Y.

Holsti, K.J. 1995. International Politics: A Framework for Analysis. New Jersey.

Huntington, S. 1996. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y.

Ikenberry, G.J. 1996. The Myth of the Post-Cold War Chaos. — Foreign Affairs,. May-June.

Katzenstein, P.J., Keohane, R.J., Krasner St.D. 1998. International Organization and the Study of World Politics. — International Organization, Vol .52, № 4.

Kegley, Ch., Wittkopf, W. 1999. World Politics: Trend and Transformation. (7th ed.), N.Y.

Kennedy, P. 1989. The Rise and Fall of the Great Powers L.

Keohane, R. 1984. After Hegemony: Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton (N.J.).

Keohane, R.O., Nye J.S. 1972. Transnational Relations and World Politics. Cambridge.

Kissinger, H. 1994. How to Achieve the New World Orde. — Time, 14.II.

Krasner, St.D. 1999. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton.

Local Commons and Global Interdependence: Heterogeneity and Co-operation in two Domains. 1994. (Eds Keohane, R.O., Ostrom, E. L.).

Mathews, J. 1997. Power Shift. — Foreign Affairs, Vol. 76, № 1.

Melville, A. 1998 Post-Communist Russia. — World Affairs, Vol. 2, № 2.

Modelski, G. 1999. Ancient World Cities 4000-1000 BC: Centre/Hinteland in the World System. — Global Society, Vol. 13, № 4.

Morgenthau, H.J. 1985. Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace. N.Y.

Nyerere, J. 1997. Peace Comes From Justice, Not Absence Violence. — Peace Initiatives, Vol. III, № 2, March-April.

Preventing Violent Conflicts. 1997. Stockholm.

Putnam, R. 1988. Diplomacy and Domestic Policy: The Logic of Two-Level Games. — International Organization, Vol. 42, № 3, Summer.

RAMSES. 1999. P.

Rosenau, J. 1984. Pre-Theory Revised: World Politics in an Era of Cascading Interdependence. — International Studies Quarterly, № 1.

Rosenau, J.N. 1990. Turbulence in World Politics. A Theory of Change and Continuity. Princeton.

Rosenau, J.N. 1994. New Dimention of  Security: The Interaction of Globalizing and Localizing Dynamics. — Security Dialogue, Vol. 25, September.

Rosenau, J.N. 1997. Along the Domestic-Foreign Frontier: Exploring Governance in a Turbulent World. Cambridge.

Rotfeld, А. 1999. The Global Security System in Transition. — Космополис. Альманах.

Strange, S. 1996. The Retreat of the State: The Diffusion of Power in the World Economy. Cambridge.

Talbott, St. 1997. Globalization and Diplomacy: A Practitioner’s Perspective. – Foreign Policy, № 4.

Toffler, A. 1980. The Third Wave. N.Y.

Wallerstein, I. 1974. The Modern World-System. N.Y.

Wallerstein, I. 1984. The Politics of the World-Economy: The States, the Movements and the Civilizations. Cambridge.

Waltz, K.N. 1979. Theory of International Politics. Reading (Mass.): Addison-Wesley.

Wendt, A. 1992. Anarchy Is What States Make of It: Social Construction of Power Politics. — International Organization, Vol. 46, № 2, Spring.

Wolfers, A. 1962. Discord and Collaboration. Baltimore.

2000.

Yukl, G. 1989. Leadership in Organizations. N.J.

Zakaria, F. 1997. The Rise of Illiberal Democracy. — Foreign Affairs, Vol. 76, № 6.


* Стокгольмский институт исследования проблем мира.

** Подробнее о сетевом и иерархическом типах управления см.: [Сергеев 1999 г.]

 

Источник: сборник "Мегатренды мирового развития" под редакцией М.В. Ильина, В.Л. Иноземцева, М.: ЗАО Издательство "Экономика", 2001. — 295 с.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.