Главная ?> Геополитика ?> Имперское наследие ?> Антропология империи ?> Человек и империя: к уточнению проблемы
Виктор Макаренко
Версия для печати

Человек и империя: к уточнению проблемы

Обычно империя понимается как государство, которое проводит репрессивную внутреннюю и экспансионистскую внешнюю политику[i]. С конца 1980-х годов термин империя применяется для описания многонациональных государств, которые отличаются неравенством обществ и индивидов. Поэтому Р. Суни предложил анализировать отношение между империей, колонизацией и становлением наций. По его мнению, проблема современных империй связана с внутренним строением континентальных государств, а не империй с заморскими колониями. Современная Россия в отношении "ближнего зарубежья" проводит экспансионистскую политику. Для ее анализа Суни разрабатывает теории имперского выживания, упадка и распада[ii]. Для целей нашей статьи важны следующие положения данных теорий.

Идеальный тип империи отличается от идеального типа национального государства следующими характеристиками: неравенство метрополии и периферии; этнические различия; географическое разделение; административная неоднородность. Такова специфика метрополий Османской, Российской и Советской империй. В каждой из них политический класс идентифицировался с государством. Имперская колонизация — это эксплуатация периферии метрополией. Советская империя была нелегитимным политическим образованием, неспособным сдержать рост внутренних наций. Распад СССР показал, что империализм остается главной тенденцией политики России.

Вслед за Б. Андерсоном Суни не считает нации естественными продуктами исторического развития. Нация — это результат работы интеллектуальных и политических элит, и существует как особое понимание истории — непрерывное движение субъекта-нации к самосознанию[iii]. Новое и новейшее время отличается борьбой за уравнение утопии нации с государством. Этим объясняются причины сохранения европейских империй в ХIХ–ХХ вв.: "Современные империи оказались перед дилеммой: либо сохранять привилегии и различия, на которых основывалась власть элиты, либо начинать либеральные реформы, способные подорвать положение старых господствующих классов"[iv]. Ни одна империя не смогла эффективно сочетать разные политические курсы в отношении метрополии и периферии.

Взамен политические элиты Оттоманской, Австро-Венгерской и Российской/советской империй способствовали переходу от старых империй к современным бюрократическим централизованным государствам, подчеркивая цивилизаторскую и модернизационную миссии метрополии. На деле модернизация создает условия краха империи: "Если программа развития успешно реализуется среди колонизированных народов, создавая материальное благосостояние, интеллектуальную традицию, стимулируя урбанизм и индустриализацию, оправдание имперского порядка по отношению к "отсталым" народам теряет логическое основание"[v]. Современные империи стремятся сохранить дистанцию между правителями и управляемыми. Власть метрополии над периферией — источник насилия. При этом дискурсивная власть переплетена с имперским общественным мнением, санкционирующим насилие: "Колониализм и присущий ему расизм не только определяли положение колонизированных народов, но также задавали самовосприятие колонизатора"[vi].

Распад империй — следствие военных поражений, национализма, демократии и модернизации, подрывающих легитимность имперского порядка. После 1945 г. империя стала архаичной политической формой. В частности, крах проекта русской нации Суни объясняет следующими причинами: обширной географией, ограниченными ресурсами, редким населением, слабостью средств сообщения; временной последовательностью событий; отсутствием горизонтальных эгалитарных связей национального характера; неспособностью русских интеллектуалов и политиков предложить ясную идею русской нации и разработать идентичность, не сводимую к религиозному, имперскому, государственническому и этническому сознанию[vii].

Но возможна ли вообще концепция нации, которая не сводится к религиям, этносам и империям, поскольку религиозные сообщества и династические государства порождают национализм и связывают традиционные и современные формы религиозности[viii]? — так ставит проблему Р.Суни. На этот вопрос нет определенного ответа в мировой и отечественной науке и практике. Я попытаюсь внести уточнения в его постановку.

Методологические замечания

Первое возражение связано с тем, что Р.Суни рассматривает проблему империй в контексте схемы, распространенной в англо-американской историографии и социальных науках. Согласно этой схеме, в истории существовало несколько типов политических образований: древние города-государства, мировые империи (начиная с империи Александра Македонского), средневековые города-государства, абсолютные монархии, колониальные империи и национальные государства. Эта схема не соответствует исторической действительности, поскольку напоминает марксову схему "рабовладельческое-феодальное-капиталистическое-социалистическое государство" и снимает проблему тождества сухопутных империй и империй с заморскими колониями[ix].

Во-вторых, Суни анализирует процессы распада современных империй, абстрагируясь от дискуссии между макро- и микро-социологией, применяя макросоциологические схемы для объяснения данных процессов. Эти схемы давно существуют в социальных науках Запада, включая советологию и современное россиеведение. Но они сомнительны, поскольку советологи и постсоветологи (или россиеведы) отличаются крайним консерватизмом[x]. Советология во всех своих ответвлениях (экономическая теория, социология, политология, историография) не дала ответа на вопрос о социальных механизмах генезиса и распада советской империи. Более того, отечественные и зарубежные ученые приводят множество скандальных фактов, когда советологические штудии использовались ЦРУ, КГБ и военно-промышленными комплексами США и СССР в целях апологетики советской империи[xi]. Поэтому ни эмпирические данные, ни советологические концепции не могут служить материалом для теоретических обобщений. В этом смысле советология в целом есть частный случай традиционной социологии, в которой всегда существует множество эмпирических данных и отдельные островки теории.

Среди них в последнее десятилетие приобрела популярность концепция И.Валлерстайна. Он переформулировал марксову дихотомию господствующих и угнетенных классов на теоретические категории мир-системы (мир-экономики и мир-политики), центра и периферии. Отношения между ними определяются колониальными захватами, экономической эксплуатацией, логикой волн Кондратьева и другими циклами[xii]. Анализ Валлерстайна обобщает результаты исследований Т.Скочпол (сравнение революций в России, Франции и Китае как воплощения революционных ситуаций в результате нарастания военно-политических кризисов, классового господства, мобилизации угнетенных классов, становления чувства солидарности, социальной самостоятельности и укрепления структурных связей на фоне распада аппарата насилия под влиянием военных поражений и фискального кризиса)[xiii] и Ч.Тилли (трактовка трансфера власти как следствия революционной ситуации)[xiv]. Прогнозы мировых революционных изменений ХХI века, в том числе нарастание конфликта между "мир-империями" и "мир-экономиками", высказываются в данном теоретическом контексте, который тоже не анализирует Р.Суни.

Можно ли использовать указанную концепцию для изучения перманентно нестабильных обществ? Разумеется, здесь надо учитывать множество факторов. Отмечу лишь два из них:

1. Регионы, которые находились в орбите влияния Оттоманской, Австро-Венгерской и Российской/советской империй (Ближний Восток, Балканы, Кавказ, Средняя Азия), на протяжении ХХ в. породили большое число войн и революций. Если связывать эти войны и революции со становлением новых государств, данный процесс еще незавершен[xv].

2. Социологи определяют революции как "… наиболее яркое проявление социальных изменений. Они знаменуют собой фундаментальные переломы в исторических процессах, преобразуют человеческое общество изнутри и буквально "перепахивают" людей. Они ничего не оставляют без изменения; заканчивают прежние эпохи и начинают новые. В момент революций общество достигает пика активности; происходит взрыв его потенциала самотрансформации. На волне революций общества как бы рождаются заново. В этом смысле революции — знак социального здоровья"[xvi].

Между тем, Суни при обсуждении процессов распада империй обходит эти темы.

Но даже если согласиться с приведенным определением революций, остается неясно, как макросоциологическая концепция революции связана с чувствами индивидов? П.Штомпка считает, что "… социологическая теория — это лишь слегка усложненный здравый смысл. Теория революции опирается на миф о революции; с некоторой неизбежной временной задержкой она систематизирует то, что обычные люди думают о революции"[xvii]. Главное при интерпретации революции — признание комплексности социальных изменений. Революционная ситуация образует новую структурную систему общества. По отношению к ней индивиды вырабатывают новые или модифицируют прежние способы адаптации. Классическая дюркгеймовская дихотомия "индивид-общество" все еще сохраняется, но уже не является основанием для признания индивидуальных чувств выражением коллективного сознания[xviii]. Индивид — не автомат, запрограммированный обществом, культурой, историей, средой или империей[xix].

Каково же отношение между сетью структурного насилия империи и действиями индивидов? Этот вопрос Р.Суни тоже не ставит. Прежде чем предложить свой вариант ответа, я хотел бы отвергнуть понятие homo sovieticus как теоретически бесплодное. Оно сложилось в советологии, затем было использовано официальными советскими идеологами с противоположным знаком[xx], а также "духовными вождями" диссидентов. Например, А.Зиновьев пишет: "Если человек поставлен в условия, которые ниже некоторого минимума, необходимого для практической применимости норм морали, то бессмысленно применять к его поведению моральные критерии. Человек в таких условиях самими условиями не просто освобождается от моральных норм, он освобождается от них в силу самих моральных соображений"[xxi]. Конечно, нетрудно объяснять поведение индивидов ссылкой на имперское насилие, которое фактически или мнимо парализует их волю и самостоятельность. Но почему разные индивиды избирают разные способы поведения? Э.Райт частично ответил на этот вопрос: "Вопреки предсказаниям Маркса, аналогичное классовое положение не создает автоматически одинакового классового сознания. По крайней мере, часть социальных сил, ответственных за классовые и групповые практики, содержится в чувствах и суждениях акторов"[xxii]. Я предлагаю распространить этот вывод на все объяснения социальных и политических процессов Российской/советской империи.

Однако конструктивистский образ общества тоже не свободен от недостатков[xxiii]. Процессуальное понимание действий индивидов ведет к проблеме: почему закономерности поведения людей в советской империи отличались от закономерностей буржуазной практики? Если реальность только конструируется и интерпретируется, то различия в поведении индивидов должны быть одинаковыми или вообще не выступать, поскольку смысл любой ситуации зависит от свободной воли.

В такой ситуации возникает проблема методологического выбора:

1. Признать описание контекста действия главной задачей исследователя. Это означает отказ от теоретического объяснения социальных событий, если понимать социологическую теорию как формулировку принципов и законов развития и функционирования общества. Характерные примеры антитеорического выбора — "насыщенное описание" (thick description) К.Гирца, фактуализм количественной социологии и постмодернистский фантомный образ общества, подкрепленный мнениями о "смерти теории"[xxiv].

2. Погрузиться в конкретную социальную действительность для описания универсальных свойств человеческого взаимодействия, включая способы достижения социального порядка на каждом уровне социального бытия. При этом исходным пунктом анализа служат социальные комплексы "актора-в-ситуации". В них "рушится" привычный и создается иной социальный порядок. Этот процесс обладает универсальными свойствами, которые не являются лишь проявлениями макроструктур в данной ситуации. Он регулирует групповое сопричастие индивидов. Гармония взаимных ожиданий достигается в ходе творчества интерактивных порядков, определяющих индивидуальные действия. Субстанциальное значение ситуации базируется на социальном положении индивидов. Они физически присутствуют в определенном месте и времени, но это присутствие определенным образом структурировано. "Ситуативность" означает, что индивиды вмонтированы в ситуацию и имеют определенные причины для совместного пребывания в ней. Ангажированность во взаимодействие "стандартно", поскольку включает социализирующие ресурсы (жесты, социальные навыки, типы коммуникации со средой) каждого индивида. Поэтому взаимодействие координирует сознательные и бессознательные действия[xxv].

Д.Тернер и Р.Коллинз показали, что основной единицей социального анализа является общение. Его пространство конституируется обменом культурного капитала и эмоциональной энергии. Культурный капитал — это память о предшествующих взаимодействиях, вокальные стили, типы знания и т.п. Эмоциональная энергия — это уровень и тип чувства, расходуемого индивидами в определенной ситуации. Существует различие между общим (множество безличных символов знания, положения, авторитета, групповой принадлежности) и частным (память индивидов о собственных специфических свойствах и свойствах других лиц) капиталом. Взаимодействие происходит в общении, в которое акторы вкладывают культурный капитал и эмоциональную энергию ради максимальной прибыли (например, членство в группе)[xxvi].

Я попытаюсь применить символический интеракционизм для анализа отношения между индивидом и империей на примере поэмы Вен. Ерофеева "Москва — Петушки". Она отражает социальные факты (в смысле Дюргейма) периода трансформаций советской империи и содержит эмпирический материал для анализа поставленной проблемы. Эта поэма используется нами только как иллюстрация указанного отношения (процессы включения в группу, уровни неравенства индивидуальных ресурсов и способы взаимопонимания), которое подчиняются определенным закономерностям поведения индивидов. Татьяна Толстая заметила, что в данной поэме описан "…человек российского универсума. Российский универсум — это чисто российская вселенная"[xxvii]. Но я предлагаю сузить констатацию Толстой до характеристики человека метрополии — столицы империи. Тема столицы тоже относится к маллоизученным при описании советской империи[xxviii].

Homo sovieticus или "пыльный мудак"?

"Москва — Петушки" описывает жизнь Венички Ерофеева, знаменитого прежде всего тем, "…что за всю свою жизнь ни разу не пукнул". Эта жизнь — пример определенных ритуалов общения. Речь идет о такой социальной адаптации, которая не является ни обычной пьянкой, ни бегством из мира империи (по схеме Р.Мертона). Ерофеев создал культурную инновацию путем преобразования имперской символики в карнавал. Эта инновация обозначается как трансцендентальная пьянка, и первоначально описывается на примере поведения пассажиров электрички: "Вон — справа, у окошка — сидят двое. Один такой тупой-тупой и в телогрейке. А другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. И пожалуйста — никого не стыдятся, наливают и пьют. Закусывают и тут же опять наливают... Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: "А! Хорошо пошла, курва!" А умный-умный выпьет и говорит: "Транс-цен-ден-тально!" И таким праздничным голосом. Тупой-тупой закусывает и говорит: "Заку-уска у нас сегодня блеск! Закуска типа "я вас умоляю"! А умный-умный жует и говорит: "Да-а-а… Транс-цен-ден-тально!..".

Трансцендентальная пьянка объединяет тупых и умных жителей столицы, поскольку исключает имперский порядок. Единственный барьер на пути такого объединения-исключения — отсутствие или временная недоступность спиртного. Водка — конституирующее условие альтернативной реальности, которая начинается в столице. Но империя от этого не исчезает и остается общим культурным капиталом, определяющим всю социальную реальность.

В состав определений столицы империи входят следующие элементы:

Кремль как невидимый символ стремлений Венички : "Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало и ни разу не видел Кремля… А потом я пошел в центр, потому, что у меня всегда так: когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал. Мне, ведь, собственно, и надо-то было идти на Курский вокзал, а не в центр, а я все-таки пошел в центр, чтобы на Кремль хоть раз посмотреть: все равно ведь, думаю, никакого Кремля я не увижу, а попаду прямо на Курский вокзал". В конечном счете Кремль оказывается в Петушках, куда Веничка попадает в невменяемом состоянии. И там вначале разбивают его голову ударом о кремлевскую стену, а затем закалывают шилом.

Пантеон имперских святых : "А после захода солнца — деревня Черкасов была провозглашена столицей... и там же сымпровизировали съезд победителей. Все выступавшие были в лоскут пьяны, все мололи одно и то же: Максимилан Робеспьер, Оливер Кромвель, Соня Перовская, Вера Засулич".

Железные законы марксизма-ленинизма : "Говорят, вожди мирового пролетариата, Карл Маркс и Фридрих Энгельс, тщательно изучили схему общественных формаций и на этом основании сумели многое предвидеть".

Правители империи : "Я … путаю "ЦК" с "денатуратом" — и то, и другое имеет синеватый оттенок… обе эти вещи распространяют смрадное благоухание".

Рабочий класс как борец за свободу трудового народа : "Встань в мое положение. С утра до пяти вечера ты выгружаешь из печи кирпич. Температура 40–50 градусов. Кирпич раскаленный. На улице, если ты даже урвешь полчаса на отдых, — жарко. Работаешь почти голый, глотаешь испарения горячего кирпича — и все время одно и то же: наклоняешься на кирпичом, берешь, грузишь на тележку, ее отвозят, моментально подвозят другую — у тебя уже кружится голова, грудь жжет, во всем теле ломота, ты еле держишься на ногах — и все равно: наклоняешься, берешь, грузишь, опять наклоняешься… В конце концов, тебе уже ясно, что именно в этой печи — вся цель твоей жизни. И тебе совершенно безразлично, вдохновляют ли тебя высшие цели или ты работаешь бесцельно. Тебе все равно, в каком государстве ты работаешь, и какими идеями руководствуются твои властители… Люди издавна так работали, но ведь у нас все это, вместе взятое, без зазрения совести называется счастьем! Единственное, что у тебя остается, — водка, а ты пьешь ее осторожно, крадучись, исподтишка… Любая неосторожность — и тебя оштрафуют на 50 рублей!". Каторжный труд и пьянка — исходные характеристики советского рабочего класса.

Но есть и просветления: "Мы жили исключительно духовной жизнью. Я расширял им кругозор по мере сил, и им очень нравилось, когда я им его расширял: особенно во всем, что касается Израиля и арабов. Тут они были в совершенной восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Абба Эбан и Моше Даян с языка у них не сходили. Приходят они утром с блядок, например, и один у другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-ой комнаты даян эбан?" А тот отвечает с самодовольной умешкою: "Куда ж она, падла, денется! Конечно, даян!".

Организация труда и досуга : "До меня наш производственный процесс выглядел следующим образом: с утра мы садились и играли в сику, на деньги… Потом вставали, разматывали барабан с кабелем и кабель укладывали под землю. А потом — известное дело: садились, и каждый по-своему убивал свой досуг, ведь все-таки у каждого своя мечта и свой темперамент: один — вермут пил, другой, кто попроще — одеколон "Свежесть", а кто с претензиями — пил коньяк в международном аэропорту Шереметьево. И ложились спать. А наутро так: вначале садились и пили вермут. Потом вставали и вчерашний кабель вытаскивали из-под земли и выбрасывали, потому что уже весь мокрый был, конечно. А потом — что же? — потом садились играть в сику, на деньги. Так и ложились спать, не доиграв. Рано утром уже будили друг друга: "Леха! Вставай в сику играть!" "Стасик, вставай доигрывать вчерашнюю сику!" Вставали, доигрывали в сику. А потом — ни свет, ни заря, ни "Свежести" не попив, ни вермуту, хватали барабан с кабелем и начинали его разматывать, чтоб он до завтра отмок и пришел в негодность. А уж потом — каждый за свой досуг, потому что у каждого свои идеалы. И так все сначала" .

Характеристика имперской нации : "Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые… Они постоянно навыкате, но — никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий, — эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…".

Сравнение русской нации с другими нациями империи : "Имеет ли рвота национальные особенности? Мысленное сравнение грузинской рвоты, извержение которой я только что недавно имел удовольствие созерцать в метро, — и этой, раскинувшейся похабно передо мной и всем своим крикливым видом с гордостью заявлявшей о своем русском происхождении, — не дало никакого положительного результата. А впрочем, легкое сходство есть… И это сходство еще раз заставило меня сожалеть о постепенном сглаживании национальных различий".

Имперские интеллектуалы : "Главное — не бойся тюрьмы… Тюрьма озверивает… А это — хорошо. Бандиты эти грубые, бесчувственные — но не скрывают этого… Искренние… А ваши эти университетские — то же самое, а пытаются сентиментальничать… А ваши эти все — холодные умники… Они могут доказать ненужность того, чего у них нет… и для них это — признак ума… Они, эти цивилизованные, будут ненавидеть тебя… Все запоминай… и всем — мсти… Главное — избегай всегда искренности с ними".

Отношение к родине : "У меня, например, свое понятие "любить" и свое понятие "Родина"… Для меня выражение "любить" имеет то же значение, что для вас — "ненавидеть"… Для меня, может быть, благо — поголовное истребление всего населения нашей, извините, Родины".

Похмельный социальный идеал : "О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом — как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! — всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам".

Абстрактное противопоставление коммунистического "рая" и капиталистического "ада" . Но "ад" образует только материал пьяного трепа, а не фактическую альтернативу советской империи: "Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается: … глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой — вот какие глаза в мире чистогана…".

Конкретное страноведение "загнивающего Запада" . Штаты — это континент скорби, в котором "…свобода так и остается призраком… У них ни в одной гримасе, ни в жесте, ни в реплике нет ни малейшей неловкости, к которой мы так привыкли. На каждой роже изображается в минуту столько достоинства и паскудного самодовольства, что хватило бы всем нам на всю нашу великую семилетку… Жрут по пять раз на день, и очень плотно, и все с тем же бесконечным достоинством — а разве вообще может быть аппетит у хорошего человека, а тем более в Штатах!".

В Италии все поют и рисуют, на русского человека не обращают никакого внимания, а русской грусти не понимают. Но Веничке в Италии "…ничего и не надо было… Мне только три вещи хотелось посмотреть: Везувий, Геркуланум и Помпею. Но мне сказали, что Везувия давно уже нет, и послали в Геркуланум. А в Геркулануме мне сказали: "Ну, зачем тебе, дураку, Геркуланум? Иди-ка ты лучше в Помпею". Прихожу в Помпею, а мне говорят: далась тебе эта Помпея! Ступай в Геркуланум".

Вместо этого Веничка отправился во Францию для поступления в Сорбонну, чтобы стать бакалавром: "А меня спрашивают: "Если ты хочешь учиться на бакалавра — тебе должно быть что-нибудь присуще как феномену. А что тебе как феномену присуще?" Я говорю: "Ну что мне как феномену может быть присуще? Я ведь сирота". "Из Сибири?" — спрашивают. Говорю: "Из Сибири". "Ну, раз из Сибири, в таком случае хоть психике твоей да ведь должно быть что-нибудь присуще. А психике твоей — что присуще?" Я подумал: это все-таки не Храпуново, а Сорбонна, надо сказать что-нибудь умное. Подумал и сказал: "Мне как феномену присущ самовозрастающий Логос". А ректор Сорбонны, пока я думал про умное, тихо подкрался ко мне сзади, да как хряснет меня по шее: "Дурак ты, — говорит, — а никакой не Логос! Вон, — кричит, — Ерофеева из нашей Сорбонны!".

Несолоно хлебавши, Веничка пошел в Париж. А там — одни бардаки: "Все снуют — из бардака в клинику, из клиники опять в бардак. И кругом столько трипперу, что дышать трудно … и ноги передвигаешь с трудом". Здесь он встретил выдающихся французских левых интеллектуалов — Л.Арагона и Э.Триоле и пытался открыть им сердце: "…что я отчаялся во всем, но нет у меня ни в чем никакого сомнения, и что я умираю от внутренних противоречий". Но интеллектуалы пренебрегли Веничкой, особенно Триоле: "… она, как старая блядь, потрепала меня по щеке, взяла под ручку своего Арагона и дальше пошла". Потом оказалось, что это были не Арагон и Триоле, а Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар.

После контактов с законодателями интеллектуальных мод ХХ в. он решил написать эссе о любви: "Стервозность как высшая и последняя стадия блядовитости". Но эссе вернули: "Язык мой признали блестящим, а основную идею — ложной. К русским условиям, сказали, — возможно, это и применимо, но к французским — нет; стервозность, сказали, у нас еще не высшая ступень и уж далеко не последняя; у вас, у русских, ваша блядовитость, достигнув предела стервозности, будет насильственно упразднена и заменена онанизмом по обязательной программе; у нас же, у французов, хотя и не исключено в будущем органическое врастание некоторых элементов русского онанизма, с программой более произвольной, в нашу отечественную содомию, в которую — через кровосмесительство — трансформируется наша стервозность, но врастание это будет протекать в русле нашей традиционной блядовитости и совершенно перманентно!.. Короче, они совсем заебали мне мозги".

Затем Веничка пошел ангажироваться в Британский музей. Но туда его тоже не приняли. Директор музея "… стал передо мной на карачки и принялся обнюхивать мои носки. Обнюхав, встал, поморщился, сплюнул, а потом спросил: "Это в таких-то носках чтобы я вас ангажировал?!""… Пошел в палату лордов и там сказал: "Лорды! Вот тут у меня за дверью стоит один подонок. Он из снежной России, но вроде не очень пьяный. Что мне с ним делать, с этим горемыкой? Ангажировать это чучело? Или не давать этому пугалу никакого ангажемента?" А лорды рассмотрели меня в монокли и говорят: "А ты попробуй, Уильям! Попробуй, выставь его для обозрения! Этот пыльный мудак впишется в любой интерьер!".

Перечисленные элементы империи конституируют образ жизни в столице. Если эту систему рассматривать статически, в категориях homo sovieticus, освоение империи невозможно. Но тогда орбиты движения индивидов были бы строго рассчитаны и соответствовали планам создателей империи. На деле действительное движение индивидов их нарушает. Запланированные сверху индивидуальные путешествия не предполагают их перекрещивания. Однако ситуация разворачивается совсем иначе.

Икота и социальное кредо

Допустим, электричка Москва-Петушки воплощает идеологическую структуру социально-экономических формаций. Тогда каждый пассажир должен занять место согласно билету, участвовать в предписанных взаимодействиях и выходить на определенной остановке. Но даже столь неконцентрированную систему взаимодействия невозможно упорядочить в соответствии с системным сценарием, который определяет место и роль каждого дисциплинированного пассажира.

На сцену выступает царство случая. Начинают действовать фатальные силы. По отношению к ним железные законы социально-экономических формаций выступают как позывы на рвоту в ходе борьбы с икотой. Эта случайность не поддается математике: "Я пошел через площадь — вернее, не пошел, а повлекся. Два или три раза я останавливался — застывал на месте, чтобы унять в себе дурноту. Ведь в человеке не одна только физическая сторона; в нем и духовная сторона есть, и есть — больше того — есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона. Так вот, я каждую минуту ждал, что меня, посреди площади, начнет тошнить со всех сторон". "Например, икота… Давайте лучше займемся икотой, то есть исследованием пьяной икоты в ее математической аспекте".

Итак, столичный человек ничем не отличается от остальных людей, поскольку ему присуще физическое, духовное и мистическое начало. Но эти стихии проявляются в пьяной икоте, над которой не властны законы империи. Чтобы постичь природу икоты, нужна философская компетентность: "Для того, чтоб начать ее исследование, надо, разумеется, ее вызвать, или an sich (термин Иммануила Канта), то есть вызвать ее в себе самом, — или же вызвать ее в другом, но в собственных интересах, то-есть fur sich… Лучше всего, конечно, и an sich и fur sich". Выведенные таким путем математические формулы не дают возможности предсказать длительность следующего интервала между приступами икоты: "Жизнь все равно опрокинет все ваши телячьи построения".

Икоту нельзя понять и с помощью марксизма-ленинизма, поскольку его вожди "…тут…были бы бессильны предвидеть хоть самое малое. Вы вступили, по собственной прихоти, в сферу фатального — смиритесь и будьте терпеливы".

Зато икота как телесно-духовно-мистический феномен, его неожиданное начало и конец, постижим, если признать всесилие Бога и бессилие человека: "Закон — он выше всех нас, Икота — выше всякого закона… Мы — дрожащие твари, а она — всесильна. Она , то-есть Божья Десница, которая над всеми нами занесена и пред которой не хотят склонить головы одни кретины и проходимцы. Он непостижим уму, а следовательно, Он есть". Таково главное доказательство бытия Бога, которым оперирует Веничка. Оно составляет его частный культурный капитал. Согласно правилам божественной трансценденции, икота — главный элемент ритуала трансцендентальной пьянки. Икота символизирует социальные установки участников взаимодействия, полную неожиданность моментов его начала и конца, прихода и ухода индивидов. Без похмельной икоты невозможно доказать бытие Бога и обосновать ритуал хмельного общения.

Наступающие вслед за этим события образуют эмпирические основы имперской логики общения. Она начинается с того, что каждый пассажир стремится к максимальному доходу в виде культурного капитала и эмоциональной энергии. Езда электричкой — удобный повод для этого. Пассажиры обладают разными ресурсами, которые требуются для создания группы. При этом эмоциональная энергия Венички столь велика, что привлекает других пассажиров. Но она не определяется фактом обладания всеобщим капиталом — большим запасом спиртного (в чемоданчике Венички — две бутылки кубанской, две четвертинки российской и бутылка розового крепкого). Если бы так было, то империя как монопольный производитель спиртного была бы носителем позитивной эмоциональной энергии. Между тем империя производит дефицит. Поэтому жители столицы помнят часы открытия и закрытия магазинов, вокзальных ресторанов и забегаловок, доступности и недоступности видов спиртного. С учетом данной информации они планируют собственное снабжение. Это знание универсально и образует социальный факт в смысле Дюркгейма.

На основе данного знания развивается умение и опыт Венички облагородить имперскую подачку составлением коктейлей: "По всей земле, от Москвы до Петушков, пьют эти коктейли до сих пор, не зная имени автора: пьют "Ханаанский бальзам", пьют "Слезу комсомолки", "Дух Женевы" и "Сучий потрох" — напиток, затмевающий все. Рецепты и воздействие коктейлей строго рассчитаны, поскольку "мы не можем ждать милостей от природы. А чтобы взять их у нее, надо знать их точные рецепты".

Если выпить стакан "Ханаанского бальзама" — "…в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек". "Пьющий просто водку сохраняет и здравый ум, и твердую память или, наоборот, теряет разом и то, и другое. А в случае со "Слезой комсомолки" просто смешно: выпьешь ее сто грамм, — память твердая, а здравого ума как не бывало. Выпьешь еще сто грамм — и сам себе удивляешься: откуда взялось столько здравого ума? И куда девалась вся твердая память". В "Духе Женевы" нет ни капли благородства, но есть букет. А после двух бокалов "Сучьего потроха" "…человек становится настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с расстояния полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет". Если поездка в Петушки закончится успешно, Веничка собирается создать коктейль "Иорданские струи" или "Звезда Вифлеема".

Следовательно, весь реестр коктейлей мотивируется верой в Бога, включая иудео-христианское писание. А поскольку любовь — главная ценность христианства, наиболее фантастические рецепты создания коктейлей порождены любовью к женщине. Здесь "Первый поцелуй", "Поцелуй тети Клавы", "Поцелуй, насильно данный" или проще "Поцелуй без любви" или, еще проще, "Инесса Арманд". Веничка — творец коктейлей.

 Не менее важно соблюдать очередность потребления. Искусство создания и потребления коктейлей — условие начала общения. Обладание спиртным определяет социальный статус интеллигентного человека, который обладает и другими ресурсами.

К их числу относится умение организовать интересный разговор. В мире трансцендентальной пьянки встречаются вольные стрелки империи. Они самостоятельно создают специфические ситуации. Такая взаимная оценка служит предпосылкой общеполезного взаимодействия, которое исключает эксплуатацию. Взамен возникает иерархия контроля, которая определяет процессы информации и энергии в отдельных эпизодах. Поэтому Веничка не является монополистом. Для поддержки энергии интеллигентный человек нуждается не только в водке, но и в других участниках взаимодействия. Он ищет аудиторию, перед которой должен сыграть роль. Если бы Веничка был просто забулдыгой, он не вышел бы в тамбур для "воспоминаний и размышлений" о любимой женщине и не воспринимался бы потенциальной аудиторией как привлекательный собеседник.

Что же образует основу всех перечисленных умений и качеств? Веничка строго формулирует свое социальное кредо: "Я остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы — по плевку. Чтобы по ней подниматься, надо быть жидовскою мордою без страха и упрека, надо быть пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я — не такой". Иначе говоря, народный антисемитизм и презрительное отношение к сексуальным меньшинствам выступают в органическом единстве с полным отбрасыванием социальной и политической иерархии. В империи различия социальных статусов отличаются от традиционных критериев социальной дифференциации — возраст, доход, происхождение, цвет кожи. Следовательно, принципы социальной и политической иерархии империи не входят в состав дифференциации ее населения, как это имеет место в нормальной социологической реальности. Различия социальных статусов определяются ресурсами водки и указанными умениями, которые необходимы для нормального человеческого общения. Без них группа не может возникнуть. Веничка распоряжается этими ресурсами. Поэтому он получает "режим наибольшего благоприятствования" у актуально голодных (физиологически и интерактивно) любителей алкоголя и товарищества. Его выход в тамбур склоняет Митрича с внуком к осмотру содержимого чемоданчика Венички и служит началом общения.

Российская онтология

Почему же на начальной стадии взаимодействия герой не ищет себе подобных индивидов с точки зрения знания и умений? Видимо, риск альтернативного начала взаимодействия, был бы больше, нежели общение Венички с Митричами. Общение с равными всегда требует большего расхода культурного капитала и эмоциональной энергии от инициатора и потенциальных участников. А оба Митрича элементарно облизываются. Если исключить расчет и генетический дефект, этот факт образует видимый признак их заинтересованности общением, даже ценой обвинения в воровстве. У сублимированных индивидов такие признаки интереса к общению не встречаются. Или же требуют от потенциальных участников высоких расходов.

С этого момента общение ускоряется. Вначале Веничка ругает Митричей: "Вы мне напоминаете одного старичка в Петушках. Он — тоже, он пил на чужбинку, он пил только краденое: утащит, например, в аптеке флакон тройного одеколона, пойдет в туалет у вокзала и там тихонько выпьет. Он называл это "пить на брудершафт", он был серьезно убежден, что это и есть "пить на брудершафт", он так и умер в своем заблуждении… Так что же? Значит, и вы решили — на брудершафт?". Затем меняет гнев на милость: "Но — довольно слез. Я если захочу понять, то все вмещу. У меня не голова, а дом терпимости. Если вы хотите — я могу вас угостить еще. Вы уже по пятьдесят грамм выпили — я могу вам налить еще по пятьдесят грамм".

Так начинается взаимодействие. Дальнейшее развитие ситуации фатально, как в трагедиях Шекспира, а не в "государстве победившего пролетариата". Первые пятьдесят грамм — ключевой элемент ситуации, поскольку служит сигналом другим пассажирам вложить свои ресурсы. Под верещание молодого Митрича появляется "черноусый, в жакетке и в коричневом берете". Его вход в общение отличается аристократизмом обладателя ресурсов, готовым поделиться с другими: "И он поставил мне на лавочку бутылку столичной. — От моей не откажетесь? — спросил он меня". Такова лучшая из возможных легитимация статуса пришельца.

После этого общение рутинизируется. Как сказали бы В.Ленин и П.Бурдье, мир делится на верхи и низы. Но бытие "на дне" социальной лестницы не означает абсолютного падения человека: все, даже внучек, который вынул целый ковш "откуда-то из-под лобка и диафрагмы", пьют, "запрокинув голову, как пианисты". Каждый очередной участник занимает в общении место в соответствии с ресурсами и выполняет роль, которые укрепляют порядок производства речей и хмельного общения. Такой порядок нуждается в постоянной поддержке, поскольку возникают опасности его нарушения. Участники восстанавливают или заново определяют данный порядок.

Первую угрозу несет "Амур в коверкотовом пальто", до сих пор прислушивающийся к разговору Венички с "черноусым". Речь "черноусого" соответствует ожиданиям прежних участников общения и одобряется. "Амур" нарушает ожидания группы, прерывая речь "черноусого". Имя Герцена, извлеченное из контекста статьи В.Ленина, порождает ошибочную реакцию "Амура".

Эта ошибка включает два аспекта: вторжение в беседу без внесения своих ресурсов; смешивание имперского порядка с порядком общения. До этого беседа Венички с "черноусым" не касалась империи и велась при молчаливом одобрении слушателей. Участники обсуждали главную тему российской онтологии — симбиотической связи русской души с водкой: "Все ценные люди России, все нужные ей люди — все пили, как свиньи. А лишние, бестолковые — нет, не пили". В составе "ценных и нужных людей" находятся Куприн, Горький, Чехов, Гоголь, Мусоргский, Успенские-Помяловские и социал-демократы: "Социал-демократ — пишет и пьет, и пьет, как пишет. А мужик — не читает и пьет, пьет, не читая. Тогда Успенский встает — и вешается. А Помяловский ложится под лавку в трактире — и подыхает, а Гаршин встает — и с перепою бросается через перила… И так — до наших времен!.. Этот круг, порочный круг бытия — он душит меня за горло! И стоит мне прочесть хорошую книжку — я никак не могу разобраться, кто отчего пьет: низы, глядя на верхи, или верхи, глядя вниз. И я уже не могу, я бросаю книжку. Пью месяц, пью другой…". Трансцендентальная пьянка определяет российскую онтологию.

Введение в этот дискурс мотива имперского порядка связано со стремлением "выпить на халяву". Оно вытекает из верноподданности — неверного познания актуальной ситуации. Не исключено, что приведенный фрагмент может рассматриваться как внутренняя сатира на империю со стороны русского пьющего люда. Однако для участия в общении на эту тему требуется дистанция в отношении исполняемой роли или молчания, если не спрашивают. Нарушение этого неписанного закона показывает силу групповой солидарности участников, выполняющих определенные роли.

Взрыв групповых эмоций в ответ на нарушение выражается в квалификации "Амура" как "декабриста .....". В итоге увеличивается интеграция группы — она получает заряд позитивной эмоциональной энергии: "Все вдруг незаметно косели, незаметно и радостно косели, незаметно и безобразно". Группа успешно ликвидирует первую попытку ее раскола и укрепляется. Однако "Амур" таким способом становится членом группы, выполняя роли отщепенца и козла воспитания одновременно. Такова единственная оставшаяся возможность, образованная данным порядком взаимодействия. Если использовать социологический язык, сгущение социальных связей увеличивает вероятность взаимодействия людей в условиях неопределенности.

Апории империи

Но временный характер данного порядка сохраняется и в конечном счете рушится. Для создания метафизики трансцендентальной пьянки нужно устранить несколько апорий. Хотя они "диалектически преодолеваются", но неизбежно ведут к распаду группы.

Первая проблема — классификация непьющих. Тезис "черноусого" — все нужные России люди были горькие пьяницы — рушится, когда обнаруживается, что Гете не пил. Правда, схоластика Венички помогает устранить несоответствие факта и доктрины. Оказывается, старому дураку Гете всегда хотелось выпить: "Так он, чтобы самому не скопытиться, вместо себя заставлял пить всех своих персонажей… А для чего это было нужно тайному советнику Гете? Так я вам скажу: а для чего он заставил Вертера пустить себе пулю в лоб? Потому что — есть свидетельство — он сам был на грани самоубийства, но чтоб отделаться от искушения, заставил Вертера сделать это вместо себя. Вы понимаете? Он остался жить, но как бы покончил с собой, и был вполне удовлетворен… Вот так же он и не пил, как стрелялся, ваш тайный советник. Мефистофель выпьет — и ему хорошо, старому псу. Фауст добавит — а он, старый хрен, уже лыка не вяжет. Со мною на трассе дядя Коля работал — тот тоже: сам не пьет, боится, что чуть выпьет и сорвется, загудит на неделю, на месяц. А нас — так прямо чуть не принуждал. Разливает нам, крякает за нас, блаженствует, гад, ходит, как обалделый… Вот так и ваш хваленый Иоганн фон Гете!.. Алкоголик он был, алкаш он был, ваш тайный советник Иоганн фон Гете!".

Иначе говоря, доктрина об органической связи русской души с водкой сохраняется после доказательства: воздержанность Гете — признак скрытого алкоголизма на грани самоубийства; чтобы не совершить его, он заставлял пить своих героев. Возможно, отождествление германского классика и русского "дяди Коли" содержит догадку Ерофеева об аналогии между "германской" и "русской душой"… Хотя этот сюжет не развернут.

Вторая проблема — отношение "контролер — пассажиры". В этом случае имперская онтология становится более эластичной: "На Петушинской ветке контролеров никто не боится, потому что все без билета". Для борьбы с этим явлением старший ревизор Семеныч "…упразднил всякие штрафы и резервации. Он делал проще: брал с безбилетника по грамму за километр. По всей России вся шоферня берет с "грачей" за километр по копейке, а Семеныч брал в полтора раза дешевле: по грамму за километр. Если, например, ты едешь из Чухлинки в Усад, расстояние девяносто километров, то наливаешь Семенычу девяносто грамм и дальше едешь совершенно спокойно, развалясь на лавочке, как негоциант". Тем самым для измерения столичного и имперского пространства вводится величина водко-километр.

Но это лишь один способ права проезда. Классическое право — бить морду при отсутствии водки и билета — сохраняется в любом случае. Зато возникает и неклассическое право, как сказал бы постмодернист. Однажды Веничка попал в ситуацию, когда у него не было ни билета, ни водки. Контролер собирался уже применить классическое право: "Я ответил ему, что бить не надо и промямлил что-то из области римского права. Он страшно заинтересовался и попросил меня рассказать подробнее обо всем античном и римском. Я стал рассказывать, и дошел уже до скандальной истории с Лукрецией и Тарквинием, но тут ему надо было выскакивать в Орехово-Зуеве, и он так и не успел дослушать, что же все-таки случилось с Лукрецией: достиг своего шалопай Тарквиний или не достиг?.. И когда через неделю в районе Фрязева снова нагрянули контролеры, Семеныч … кинулся ко мне за продолжением: "Ну как? Уебал он все-таки эту Лукрецию?".

Таким образом, Веничка инициирует эмоциональные установки и культурный капитал контролера — редчайшего бабника и утописта: "История мира привлекала его единственно лишь альковной своей стороною". Одновременно он становится носителем альковной истории мира — подневольным имперским историографом. И так ездит три года.

Едва мировая история иссякает, Веничка начинает рассказ о будущем идеальном обществе по образцу Библии: "…будет добро и красота, и все будет хорошо, и все будут хорошие, и кроме добра и красоты ничего не будет, и сольются в поцелуе мучитель и жертва,.. и женщина Востока сбросит с себя паранджу". В ответ контролер "…стал снимать с себя и мундир, и форменные брюки, и все, до самой нижней своей интимности". Трезвые пассажиры понимают это как начало гомосексуального контакта между контролером и Веничкой: "А надо вам заметить, что гомосексуализм в нашей стране изжит хоть и окончательно, но не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. У публики ведь что сейчас на уме? Один только гомосексуализм. Ну, еще арабы на уме, Израиль, Голанские высоты, Моше Даян. Ну, а если прогнать Моше Даяна с Голанских высот, а арабов с иудеями примирить? — что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм".

Стало быть, если исключить еврейско-арабскую тему, создание столицы, а затем построение империи связано с культивированием гомосексуализма в отношениях между контролерами и населением при одновременном использовании сталинско-хрущевского жаргона о "полной и окончательной победе социализма". Таков еще один способ получить право на проезд.

С ним связана третья проблема империи — виртуальное и реальное присутствие женщин. Женщина — особая категория опыта, включенная в структуру и процессы алкогольного общения. Универсальность женщины состоит в том, что она нарушает идиллию трансцендентальной пьянки. Но одновременно она вписана в эту идиллию как апория — такой культурный ресурс, который "выталкивает" индивидов из водко-километрового пространства. В этом смысле женщина включает несколько типов.

1. Трансцендентная ценность — разновидность Бога. Она одновременно присутствует как главный мотив поездки Венички и отсутствует в конкретных действиях.

2. Переменная, разрушающая фатальность всеобщего алкоголизма. Для пояснения такого типа женщины "черноусый" прибегает к геометрической аналогии с кривой, наивысшая точка которой — момент засыпания, наинизшая — момент пробуждения с похмелья: "Если с вечера, спьяна природа нам "передала", то наутро она столько же и недодаст, с математической точностью. Был у вас вечером порыв к идеалу — пожалуйста, с похмелья его сменяет порыв к антиидеалу, а если идеал и остается, то вызывает антипорыв". Но это положение остается леммой: "Потому что в расчет не принимает бабу! Человека в чистом виде лемма принимает, а бабу — не принимает! С появлением бабы нарушается всякая зеркальность… Лемма всеобща, пока нет бабы". Перефразируя Горького "Мерило всякой цивилизации — способ отношения к женщине", можно сказать: "Мерило всех взаимодействий в мире трансцендентальной пьянки — способ отношения к женщине". Эта женщина нарушает структуру, но одновременно открывает вход в хмельную реальность, скупая бутылки и продавая водку. Такова функция "хорошей бабы" с научной точки зрения. Она меняет тридцать посудин на полную бутылку зверобоя: "Тридцать на двенадцать — это 3.60. А зверобой стоит 2.62… А все-таки никакой сдачи … не берешь, потому что за витриной стоит хорошая баба, а хорошую бабу надо уважить… Плохая вообще бы посуду у вас не взяла. А хорошая баба — берет у вас плохую посуду, а взамен дает хорошую. И потому надо уважить". Значит, "хорошая баба" нарушает альтернативный мир трансцендентальной пьянки и выступает как прирожденный диалектик, регулярно возобновляя трансцендентальную пьянку.

3. Представитель империи. Если такая женщина управляет поведением индивида, возникает совершенно трезвый антимир, который тождествен полной советизации сознания. Ее роль выполняет официантка, предлагающая Веничке бефстроганов, пирожное и вымя вместо хереса, а затем подзывающая вышибалу: "Я вслед этой женщине посмотрел с отвращением. В особенности на белые чулки безо всякого шва; шов бы меня смирил, может быть, разгрузил бы душу и совесть". Но вместо "разгрузки" его выкидывают из ресторана. Индивид становится неразложимым на части атомом, реагирующим на структурные принуждения империи. Такая ситуация создает амбивалентность. Согласие с правилами жизни в столице империи содержит приговор к постоянному дрейфу. Это нарушает психику и организм индивида в периоды алкогольной тоски.

4. Miss sovieticus — русский коррелят проститутки, которая раскрывает сознание индивида, нормализуя и дефетишизируя Инессу Арманд как богиню империи. Это "… с косой от попы до затылка рыжая гармоническая сука, пышнотелая..., истомившая сердце поэта, с сучьей белизной в зрачках". Она тоже пьет водку, откинув голову, как пианистка: "А потом изогнулась как падла, и начала волнообразные движения бедрами". Ее вагина "…в мелких завитках — весь — влажный и содрогающийся вход в Эдем" — основной элемент нормализации индивида, вырывающий его из лап столицы империи. Но империя, как женщина, сильна только как трансценденция. Ее сила исчезает, едва она становится элементом реального общения.

5. Мужеподобная "женщина сложной судьбы, со шрамом и без зубов". Она появляется как очередной участник группы: "Никто сразу и не заметил, как у входа в наше "купе" … выросла фигура женщины в коричневом берете, в жакетке и с черными усиками. Она вся была пьяна, снизу доверху, и берет у нее разъезжался… — Я тоже хочу … выпить, — проговорила она всею утробою… — Аппетитная приходит во время еды, — съязвил декабрист". Такие женщины — результат влияния партийно-комсомольского актива: "И она принялась рассказывать… — К нам прислали комсорга Евтюшкина, он все щипался и читал стихи, а раз как-то ухватил меня за икры и спрашивает: "Мой чудный взгляд тебя томил?" Я говорю: "Ну, допустим, томил…" А он опять за икры: "В душе мой голос раздавался?" А я визжу и говорю: "Ну, конечно, раздавался". Тут он схватил меня в охапку и куда-то поволок. А когда уже выволок — я ходила все дни сама не своя, все твердила: "Пушкин-Евтюшкин-томил-раздавался"". Роман с комсоргом закончился проломленным черепом, выбитыми зубами, климактерическими усами и другими физическими и эмоциональными потерями. Женщины такого типа пьяны и антиэротичны, но представляют реальную опасность для порядка взаимодействия. Они хранят память о неудачных связях с мужчиной и нарушают принятую конвенцию общения.

"Женщина вся в черном с головы до пят", любящая и терпеливая, воплощение трезвости и нормальности. По отношению к ней не помогают никакие ресурсы. В лучшем случае получаешь статус, подобный "одним только кустикам" в окне электрички.

На основе этой типологии возможны как гендерные исследования, так и постановка проблемы: какие типы женщин составляют основу современного российского феминизма?

Пасть, желудок и сибирские негры

В мире трансцендентальной пьянки присутствуют также воображаемые виды бытия. Они соответствуют действительным видам бытия, посредничая в отношениях индивида с самим собой. Речь идет о продуктах пьяного воображения, заполняющих пространство взаимодействия после того, как его покинули реальные индивиды. В состав таких продуктов входят фигуры христианской и языческой мифологии — ангелы, Сатана и Сфинкс.

Ангелы подобны реальным индивидам. Но они есть функция индивидуального культурного капитала, объем которого определяется воображением. Этот синтез опыта тоже подчиняется ритуалу. Ангелы санкционируют законы реального общения, располагая аппаратом символического насилия как главным ресурсом. Взамен они получают подчинение и подтверждают свой высокий статус в сети взаимодействий. Ангелы соответствуют системе имперского контроля, одновременно нейтрализуя его воздействие на индивидов. Четыре фигуры ангелов — это кривое зеркало или превращенное отражение вождей империи — Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Ангелы не являются чистой трансценденцией, поскольку их увещевания равны высокопарной болтовне имперского идеологического аппарата. Ангелы служат консультантами, терапевтами, реаниматорами общения. Они выполняют роль клапана безопасности при состояниях алкогольного бреда. Ангелы — это щит, который рассеивает "нормальность" империи и образует ее надстройку. В итоге факты имперского бытия показаны как непритязательная и бедная ресурсами реальность, за которую герои все же ведут торг.

Сатана — антитеза ангелов. Он не столько искушает, сколько сочувствует Веничке, воплощая его угрызения совести и посрамляется простым стыдом: "А раз тяжело, — продолжал Сатана, — смири свой порыв. Смири свой духовный порыв — легче будет". Однако Веничка отказывается и Сатана исчезает.

Сфинкс "…без ног, без хвоста и без головы" символизирует российскую и советскую мифологию. Он предлагает герою разгадать пять загадок, прежде чем пропустить его в Петушки — т.е. в Кремль.

"Знаменитый ударник Алексей Стаханов два раза в день ходил по малой нужде, и один раз в два дня — по большой. Когда с ним случался запой, он четыре раза в день ходил по малой нужде и ни разу — по большой. Подсчитай, сколько раз в год ударник Алексей Стаханов сходил по малой нужде и сколько по большой нужде, если учесть, что у него триста двенадцать дней в году был запой".

"Когда корабли Седьмого американского флота пришвартовались к станции Петушки, партийных девиц там не было, но если комсомолок называть партийными, то каждая третья из них была блондинкой. По отбытии кораблей седьмого американского флота обнаружилось следующее: каждая третья комсомолка была изнасилована; каждая четвертая изнасилованная оказалась комсомолкой; каждая пятая изнасилованная комсомолка оказалась блондинкой; каждая девятая изнасилованная блондинка оказалась комсомолкой. Если всех девиц в Петушках 428 — определи, сколько среди них осталось нетронутых беспартийных брюнеток?".

"В Петушках нет пунктов А. Пунктов С тем более нет. Есть только пункты В. Так вот: Папанин, желая спасти Водопьянова, вышел из пункта В1 в сторону пункта В2. В то же мгновенье Водопьянов, желая спасти Папанина, вышел из пункта В2 в пункт В1. Неизвестно почему, оба они оказались в пункте В3, отстоящим от пункта В1 на расстояние 12-ти водопьяновских плевков, а от пункта В2 — на расстоянии 16-ти плевков Папанина. Если учесть, что Папанин плевал на три метра семьдесят два сантиметра, а Водопьянов совсем не умел плевать, — выходил ли Папанин спасать Водопьянова?".

"Лорд Чемберлен, премьер Британской империи, выходя из ресторана станции Петушки, поскользнулся на чьей-то блевотине — и в падении опрокинул соседний столик. На столике до падения было: два пирожных по 35 коп., две порции бефстроганова по 78 коп. каждая, две порции вымени по 39 коп. и два графина с хересом, по 800 грамм каждый. Все тарелки остались целы. Все блюда пришли в негодность. А с хересом получилось так: один графин не разбился, но из него все до капельки вытекло; другой графин разбился вдребезги, но из него не вытекло ни капли. Если учесть, что стоимость пустого графина в шесть раз больше порции вымени, а цену хереса знает каждый ребенок, — узнай, какой счет был предъявлен лорду Чемберлену, премьеру Британской империи, в ресторане Курского вокзала!".

"Идет Минин, а навстречу ему — Пожарский. "Ты какой-то странный сегодня, Минин, — сказал Пожарский, — как будто много выпил сегодня". "Да и ты тоже странный, Пожарский, идешь и на ходу спишь". "Скажи мне по совести, Минин, сколько ты сегодня выпил?" "Сейчас скажу: сначала 150 российской, потом 150 перцовой, 200 столичной, 550 кубанской и семьсот грамм ерша. А ты?" — "А я ровно столько же, Минин". "Так куда же ты теперь идешь, Пожарский?" — "Как куда? В Петушки, конечно. А ты, Минин?" — "Так ведь я тоже в Петушки. Ты ведь, князь, совсем идешь не в ту сторону!" — "Нет, это ты идешь не туда, Минин". Короче, они убедили друг дружку в том, что надо поворачивать обратно. Пожарский пошел туда, куда шел Минин, а Минин — туда, куда шел Пожарский. И оба попали на Курский вокзал. Так. А теперь ты мне скажи: если б оба они не меняли курса, а шли бы каждый прежним путем — куда бы они попали?".

Ни одну из загадок герой не разгадывает.

Итак, Сфинкс — предел стремлений Венички добраться до Петушков или попасть в Кремль. Он предвещает конец общения и исчерпание ресурсов. Алкогольное общение способствует быстрому исчерпанию ресурсов и расхождению путей отдельных индивидов. Их членство в группе понижается по мере исчерпания спасительных определений ситуации. Таково структурное свойство трансцендентальной пьянки. Этот промежуточный мир существует на границах метрополии. Каждый индивид выходит из вагона и попадает в лапы империи. Зато он обогащен новым культурным капиталом, полученным в общении. Значит, описанный ритуал общения будет постоянно возобновляться при малейшей возможности. Но теперь мотивами действия будут частные капиталы индивидов, а не пароксизмы империи.

Пасть имперского Левиафана постоянно открыта и образует макроструктуру общения. Таково имманентное свойство империи. Если пасть закроется, лемма "черноусого" уступит место homo sovieticus — марионеткам системы, изрыгаемым социализирующим желудком Левиафана. Микромир трансцендентальной пьянки — это социальная реальность между его пастью и желудком, который является фабрикой промывки мозгов и программирования автоматов системы. Но "всеобщее малодушие" предполагает отбрасывание всех правил империи. Позволяет заглянуть в желудок с позиции стороннего наблюдателя и рефлектировать в отношении внешнего мира как "загнивающего Запада" и имперской периферии.

О "Западе" уже шла речь. Периферия представлена как Средняя Азия (в которой выпить ничего нет, "…но жратвы там много: акыны, саксаул") и Сибирь, в которой "…вообще никто не живет, одни только негры живут. Продуктов им туда никто не завозит, выпить им нечего, не говоря уж "поесть". Только один раз в год им привозят из Житомира вышитые полотенца — и негры на них вешаются".

Чтобы не питаться акынами и саксаулом и не вешаться на украинских полотенцах, население периферии "…завтра утром, между деревней Тартино и деревней Елисейково, у скотного двора, в девять ноль-ноль по Гринвичу" начинает революцию: "Я с самого начала говорил, что революция достигает чего-нибудь нужного, если совершается в сердцах, а не на стогнах. Но уж раз начали без меня — я не мог быть в стороне от тех, кто начал… С чего все началось? Все началось с того, что Тихонов прибил к воротам елисейсковского сельсовета свои четырнадцать тезисов… Двумя колоннами, со штандартами в руках, мы вышли — одна колонна на Елисейково, другая — на Тартино. И шли беспрепятственно, вплоть до заката: убитых не было ни с одной стороны, раненых тоже не было, пленный был только один — бывший председатель ларионовского сельсовета, на склоне лет разжалованный за пьянку и врожденное слабоумие. Елисейково было повержено, Черкасово валялось у нас в ногах, Неугодово и Пекша молили о пощаде. Все жизненные центры петушинского уезда — от магазина в Поломах до Андреевского склада сельпо, — все было занято силами восставших… А после захода солнца — деревня Черкасов была провозглашена столицей".

В результате революции повстанцы взяли все винные магазины. Но новое государство ничем не отличается от СССР. Оно проводит съезд победителей, объявляет войну Норвегии, рассылает ультиматумы, ноты, послания в надежде на признание субъектами международного права, проводит Пленумы, издает декреты об открытии винных магазинов с шести часов утра, о земле, согласно которому народу передается вся земля уезда со всеми угодьями, недвижимостью, спиртными напитками и без всякого выкупа, переводит время на два часа вперед или на полтора часа назад, о написании слова "черт" через букву "о", издает декларацию прав, готовится провести террор и воплощает ленинский лозунг "Учиться, учиться, учиться", переносит столицу вглубь территории республики, избирает и смещает президента ("пост президента должен занять человек, у которого харю с похмелья в три дня не уделаешь") … но никому в мире до этого нет ни малейшего дела. Хотя новое государство находится в состоянии войны с Норвегией, "мы с нею воюем, а она с нами не хочет". Президент объявляет диктатуру…

Короче говоря, страны Запада и периферия образуют материал для бредовых определений ситуации и поддерживают ранее установленный порядок взаимодействия. Этот порядок существует в виде "базиса" — захвата ресурсов, необходимых для начала взаимодействия (революция ради захвата винных магазинов) и "надстройки" — пьяной схоластики (рассказы о Западе и сибирских неграх). В конечном счете "всеобщее малодушие" отражает универсальную имперскую логику исчерпания ресурсов.

Выводы

Пора извиниться перед читателями за обильное цитирование текстов Вен. Ерофеева. Насколько я знаю посвященную ему литературу, под таким углом зрения его творчество не рассматривалось. Особенно в контексте поставленного вопроса: возможно ли возрождение русской нации, свободной от религиозных, имперских, государственнических и этнических коннотаций?

Видимо, возможно, если вместо концепции homo sovieticus использовать другие принципы анализа отношения между человеком и советской империей. Для этого напомним некоторые идеи И.Берлина: главная характеристика советского человека — задержка в развитии, а не иной тип взрослого человека; пропасть между правителями и подчиненными — единственное глубокое различие советского общества; большинство этого общества не доверяло ни отечественной, ни зарубежной информации, считая ее советской или антисоветской пропагандой; по сравнению с Польшей, Югославией в СССР было меньше убежденных марксистов; в Советском Союзе марксизм был формой общепринятого и бесконечно скучного "официального краснобайства"; подчиненное население не было ни правоверными коммунистами, ни бессильными еретиками; большинство было "фактическими ниспровергатели", как и в других тоталитарных государствах.

Следовательно, отношение между индивидом и советской империей может изучаться как осцилляция между homo sovieticus (в современной журналистской терминологии — "совком") и "фактическим ниспровергателем". Для анализа второго типа надо учитывать следующие методологические принципы: существует тождество сухопутных империй (Россия-СССР) и империй с заморскими колониями (Португалия, Испания, Англия, Германия, современные США); советологический концепт империи не может служить материалом теоретических обобщений; поведение большинства населения империи не программируется ее политическим устройством; для описания реального поведения надо анализировать способы создания альтернативного социального порядка.

Культурная инновация Вен. Ерофеева ("трансцендентальная пьянка") исключает имперский порядок и начинается в столице. Существенными моментами такого исключения являются: негативное отношение к Кремлю как политическому символу империи, пантеону имперских святых, законам марксизма-ленинизма, правителям империи, имперским интеллектуалам, идеализации стран Запада и левой интеллигенции Запада. Не менее важны позитивные утверждения: в СССР существовало тождество производственного процесса и пьянки; тождество любви и ненависти к Родине — важная характеристика населения империи; имперская нация — вершина цинизма и бесстыдства, хотя империя способствует снятию национальных различий (с точки зрения потребления и экскрементов). В этом смысле противопоставление России и Запада может быть материалом пьяного бреда, а не научных изысканий. Всеобщее малодушие — идеал человека империи. Это относится прежде всего к столице и ее жителям.

Главный принцип поведения "фактического ниспровергателя" империи — полное отбрасывание ее социальной и политической иерархии и понятий "центра" и "периферии"[xxix]. Для этого следует систематизировать случайности существования империи — феномены, над которыми она не властна. Из знания таких случайностей вытекает доказательство существования Бога. Чем более закономерной считается империя, тем более понятие Бога лишается смысла. Не менее важна модификация всех имперских подачек и отбрасывание эксплуатации при образовании групп и форм общения. Порядок общения не тождествен имперскому порядку. Имперский порядок — это стремление выпить (прожить) "на халяву", порождающее верноподданность.

Империя порождает неразрешимые проблему классификации непьющих. Отношения между правителями и подчиненными отличаются произволом. Имперская историография сводится к описанию сексуальных отношений на вершине власти. Любое общество, устроенное по религиозному и светскому идеальному проекту, склоняет к противоестественным отношениям правителей и подчиненных. При описании советской империи следует пользоваться концептом miss sovieticus, поскольку большинство типов имперских женщин образуют социальную почву империи и способствуют воспроизводству трансцендентальной пьянки. Фигуры языческой и христианской мифологии (религии) образуют аппарат символического насилия империи, в котором меняется роль положительных и отрицательных персонажей. Не менее важно учитывать степень безразличия других стран к империи.

Таковы лишь некоторые возможные пути возрождения русской нации. Но возникает вопрос: как и насколько перечисленные характеристики империи воспроизводятся в современных столицах России и стран СНГ, поскольку каждое из них образует национальное государство, а тенденция воспроизводства империи становится все более очевидной? Этот вопрос нуждается в специальной рефлексии.

2003 г.


[i] Исторически термин империя означал: исполнительную и верховную власть Рима, который насильственно удерживал группы населения в составе большого территориального государства; по мере становления абсолютных монархий Нового времени империя превратилась в государство, управляемое императором и контролирующим суверенитет других государств.

[ii] См.: Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, "национальное" самосознание и теории империи // Ab Imperio: теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве. 2001, № 1-2, с.9-72. 

[iii] Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, "национальное" самосознание и теории империи, с.19–20. 

[iv] Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, "национальное" самосознание и теории империи, с.22. 

[v] Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, "национальное" самосознание и теории империи, с.24–25. 

[vi] Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, "национальное" самосознание и теории империи, с.27. 

[vii] Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, "национальное" самосознание и теории империи, с.46-49

[viii] См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., Канон-Пресс-Ц, 2001, с.33–45. 

[ix] См.: Макаренко В.П. Колониализм: взгляд из сегодняшнего дня // "Общество и экономика", 2002, № 8–9. 

[x] См.: Collins R. Prediction in Macrosociology: The Case of the Soviet Collaps // "American Journal of Sociology", 1995, № 100, p.1552–1593. 

[xi] См.: Малиа М. Из-под глыб, но что?.. Очерк истории западной советологии // Отечественная история. 1997, № 5; Бирман И. Аномальное полузнайство // Свободная мысль. 1997, № 9; Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество и культура. М., 2000, с.435-490. 

[xii] См.: Wallerstein I. Unthinking Social Science: The Limits of Nineteenth-Century Paradigms. Cambridge, Polity Press, 1991. 

[xiii] См.: Skocpol T. States and Social Revolution: A Comparative Analysis of France, Russia and China. New York, Cambridge University Press, 1973. 

[xiv] См.: Tilly Ch. From Mobilization to Revolution. Reading, Massachusetts, Addison-Wesley, 1978.

[xv] См.: Лангевише Д. Что такое война? Эволюция феномена войны и ее легитимизация в Новое время // Ab Imperio: теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве. 2001, № 4. 

[xvi] См.: Штомпка П. Социология социальных изменений. М., Аспект-Пресс, 1996, с.367. 

[xvii] Штомпка П. Социология социальных изменений, с.368. 

[xviii] См.: Макаренко В.П. Аналитическая политическая философия: очерки политической концептологии. М., Праксис, 2002, с.133–143. 

[xix] Индивид — член общества, а не раб собственных инстинктов и навыков. Он использует, модифицирует и воплощает в жизнь социальные ритуалы не только по принуждению и инерции, но и в виде определения жизненных ситуаций. 

[xx] См., например: Смирнов Г.Л. Советский человек. М., Политиздат, 1977. 

[xxi] Зиновьев А. Гомо советикус. М., Центрполиграф, 2000, с.66. См. также: с.240–244. 

[xxii] Wright E. Class Counts: Comparative Studies in Class Analusis. Cambridge, Cambridge University Press, 1997, p.89. 

[xxiii] См.: Blumer H. Symbolic Interactionism: Perspective and Method. Berkeley, University of California Press, 1986; Denzin N., Lincoln Y. Handbook of Qualitative Research. Thousand Oaks, Sage Publication. 1994, p.500–515. 

[xxiv] См.: Гирц К. "Насыщенное описание": в поисках интерпретативной теории культуры // Антология исследований культуры. Т.1. СПб., Университетская книга, 1997; Бауман З. Мыслить социологически. М., Аспект-Пресс, 1996.

[xxv] Познавательные действия — существенный, но не единственный способ взаимопонимания. Оно вырабатывается совместной игрой познания, эмоций, настроений. Так реализуется стремление к координации взаимодействия. Любая ситуация не абсолютна. Но она всегда есть предмет суждения и оценки, поскольку включает ритуалы, обеспечивающие преемственность и смысл человеческих действий. Это ведет к тому, что всегда и везде существует множество порядков взаимодействия. Они не являются функцией индивидуального опыта, а свойством осмысленного отношения между приобретенным опытом и "живым настоящим" последующих событий. Это отношение формируется посредством социальных (общих) классификаций и уникальных (частных) описательных категорий. Поэтому ритуалы взаимодействия не являются простым выражением социальных структур. Ритуал — это экспрессия, ориентированная на существующие ожидания. 

[xxvi] См.: Turner J., Collins R. Toward a Microtheory of Structuring // Turner J. (ed.). Theory Building in Sociology: Assesing Theorthical Cumulation. Newbury Park, Sage Publications, 1989, p.118–130. 

[xxvii] См.: Ерофеев В. Москва-Петушки и пр. М., Прометей, 1989, с.126. 

[xxviii] Обоснование положения о том, что при анализе отношения между индивидом и империей надо прежде всего анализировать человеческий материал столицы см.: Макаренко В.П. Русская власть: теоретико-социологические проблемы. Ростов-на-Дону, СКНЦ ВШ, 1998, с.205.

[xxix] Мне уже приходилось писать об этом. См.: Макаренко В.П. Хуторяне в столице // "Родина", 1989, № 12. 

 

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2014 Русский архипелаг. Все права защищены.