Главная ?> Геополитика ?> Имперское наследие ?> Найл Фергюсон и его "Империя" ?> Десять вопросов к империи Запада
Святослав Каспэ
Версия для печати

Десять вопросов к империи Запада

Мандельштамовское определение поэзии — "уверенность в собственной правоте" — применимо и к имперскому строительству. Имперское действие требует предельно напряженной мотивации, которую может дать лишь прямое возведение посюсторонней политической активности к абсолютным ценностям, не подлежащим критической деконструкции и не становящимся элементом рационального расчета выгод и издержек

Реабилитация имперского начала, восходящих к нему принципов и политических техник, начавшаяся в западной мысли уже около десяти лет назад, все более явно превращается из академического умственного упражнения в актуальное политическое высказывание [см., напр.: Sartre 1992: 27–36; Mourier 1993: 5–31; Stephanson 1995; Браг 1995; von Hagen 1997; Хазанов 1998; Hard, Negri 2001; Bacevich 2002]. Книга Н. Фергюсона логично продолжает эту тенденцию, сообщая ей новый градус страсти и бескомпромиссности и весьма заметно пополняя запас аргументов тех, кто полагает наиболее адекватной концептуальной рамкой и наилучшей моделью описания современного мира модель империи. Входит в число этих людей и автор этих строк [см.: Каспэ 2002: 69–76; расширенная и дополненная версия этого текста: Каспэ 2003: 5–18; полную электронную версию см.: http://www.empires.ru/docs/Kaspe.doc]. Причем речь идет не об «отдельных чертах», «неожиданных совпадениях» и «странных сближениях» — современный мир в своих наиболее существенных чертах не просто стремится к имперскому идеальному типу, но уже актуально представляет собой империю. Собственно, уже само название книги Фергюсона говорит о том же, не оставляя сомнений в точке зрения автора. Оно подразумевает, что «глобальная власть», призываемая к извлечению уроков из опыта Британской империи, уже правит миром, хотя и не вполне успешно и эффективно.

Развернутое обоснование этого воззрения вряд ли уместно и возможно в узких рамках статьи-отклика, равно как и полемика с его оппонентами. Но один тезис, который обычно выдвигают не разделяющие этот imperial vision наблюдатели (в частности, он воспроизведен в послесловии Б. Межуева к публикации фрагмента книги Фергюсона), — о принципиальной несовместимости империи и демократии — все же, как представляется, должен быть решительно оспорен, что называется, «здесь и сейчас».

Этот тезис возникает, как правило, из буквального отождествления демократии со свободой, а империи с ее противоположностью — отождествления поспешного, не подтверждаемого историческими реалиями, игнорирующего сложность и неоднозначность сопряжения политических конфигураций с миром ценностей. Античному миру была известна лишь прямая демократия, действительно затруднявшая формирование крупных политических организмов, а в случае такового оказывавшаяся под угрозой. Все же и в этом мире были примеры сочетания имперского и демократического начал — Афинская архэ, Римская республика со времен, самое позднее, Пунических войн… Рождение представительных институтов сняло объективные ограничения на территориальную величину демократически управляемых политических единиц — ограничения, послужившие причиной довольно быстрого краха имперского проекта в случае Афин и значительно более медленного выхолащивания демократии в случае Рима. Появление указанных институтов открыло возможности для образования самых различных комбинаций имперского и демократического. Британия, которой посвящена книга Фергюсона, претендует на титул «колыбели современной демократии», но она же воздвигла одну из величайших империй в истории человечества (кстати, почти столь же двойственна и французская история). Да и традиция именования империей Соединенных Штатов Америки, безусловно, крупнейшего демократического проекта в истории, практически современна им самим. Она возникла уже в первом из «Писем Федералиста», принадлежащем перу Александра Гамильтона [см.: Федералист 2000: 19].

При этом и сами политические понятия «империя», «демократия», «республика», «государство» представляют собой не жестко определенные термины-инварианты, а текучие концепты, переосмысливающиеся и трансформирующиеся, вступающие в многосложные отношения друг с другом. М. Ильин в соответствующих разделах своей книги-глоссария наглядно демонстрирует, каким образом неоднократно менялось их содержание, как возникали многочисленные смысловые связи, позволявшие в разные времена трактовать империю как частный случай республики, республику как частный случай империи, демократию как синоним республики, империю как «инкубатор» демократии [Ильин 1997]. Этот процесс конструирования и переконструирования смыслов не завершен и сегодня. Более того, он в принципе не может быть завершен — и далеко не все обличья как империи, так и демократии нам уже известны.

В конце концов, противопоставление империи и демократии неубедительно и неприемлемо еще и потому, что эти концепты функционируют в разных плоскостях. Феномен демократии на протяжении последних столетий был прочно связан с современным государством. Между тем само это государство отнюдь не является заранее заданной и единственно возможной формой политической организации. Оно возникло, возобладав над многочисленными альтернативными решениями [Balibar 1992], и сегодня пребывает в состоянии кризиса, возможно, сходит с арены истории [van Creveld 1999]. В то время как империя — не государство stricto sensu. Многие исследователи обоснованно определяют империю, не используя термин «государство»: «сложносоставное политическое сообщество, инкорпорировавшее в себя малые политические единицы» [Armstrong 1982: 131]; «полития, связывающая вместе различные в прошлом независимые государства либо создающая государства, ранее не существовавшие» [Pagden 1995: 14].

В отличие от государства империя есть принципиально разомкнутая, в потенции безграничная политическая структура (и даже слово «политическая» здесь не вполне корректно, поскольку в империи политические установки неразрывно слиты с абсолютными, сакральными ценностями, легитимизирующими и имперскую экспансию, и самое существование империи). Эта универсальная метаполитическая инстанция вбирает в себя менее крупные политические единицы, обеспечивая их лояльность и дозированное участие в дальнейшем исполнении имперской миссии, а также избегая ассимилирующих и унифицирующих действий сверх меры, обеспечивающей эту лояльность. В конечном счете, само имперское ядро оказывается лишь одним из структурных подразделений империи (конечно, специфическим). Все эти элементы имперской мозаики, включаясь в нее, во многом сохраняют свои органические политические институты, в том числе и демократической природы. Более того, история знает немало примеров — и их обилие кажется не случайным, — когда империи в своих провинциях и владениях прямо насаждали демократические ценности, институты и политические техники, о чем, кстати, пишет и Фергюсон [некоторые соображения относительно возможности и желательности «зеркальной» практики — эксплуатации имперских технологий в условиях современной демократии см.: Каспэ 2001: 24–46]. И уж во всяком случае от той империи, разговор о которой сегодня имеет действительный практический смысл, — от империи Запада под предводительством США — вряд ли стоит ожидать целенаправленного искоренения демократии.

Именно эта империя, возникшая на наших глазах, должна занимать нас прежде всего. Однако особенно актуальны слова Алексиса де Токвиля: «Совершенно новому миру необходимы новые политические знания. Но именно об этом мы почти не задумываемся: оказавшись на стремнине быстрой реки, мы упрямо не спускаем глаз с тех нескольких развалин, что еще видны на берегу, тогда как поток увлекает нас к той бездне, что находится у нас за спиной» [Токвиль 1992: 30]. Нелепо и смешно задаваться вопросами о возможности и невозможности возрождения империи в современном мире — ответы на них уже даны. Задавать следует совсем другие вопросы. Ниже мы попытаемся их сформулировать.

1. Мандельштамовское определение поэзии — «уверенность в собственной правоте» — применимо и к имперскому строительству. Имперское действие требует предельно напряженной мотивации, которую может дать лишь прямое возведение посюсторонней политической активности к абсолютным ценностям, не подлежащим критической деконструкции и не становящимся элементом рационального расчета выгод и издержек. Между тем последовательная девальвация ценностей такого рода превратилась в едва ли не генеральную установку западной мысли последних десятилетий, априори подозревающей любую веру в тоталитарных поползновениях. Более того, эта установка, как можно судить, господствует и в массовом сознании Запада. Как в этих условиях будет обеспечена напряженность экзистенциального переживания имперской миссии (подразумевающая, кстати, и готовность приносить во имя ее исполнения вполне ощутимые жертвы), способная хотя бы на равных конкурировать с верой и страстью противников империи?

2. Если все же абсолютные ценности будут восстановлены в своих правах, если Запад вновь обретет веру в себя и в собственную миссию, то что это будет за вера? Западная цивилизация создана христианством и ничем иным [Салмин 1997; Зидентоп 2001]. Возможна ли рехристианизация Запада? Отвечая на этот вопрос, следует учитывать, что секулярная традиция, возникшая в противоборстве с христианством и несущая на себе его же глубокий отпечаток, также стала важнейшим элементом генетического кода Запада. Нельзя не видеть и того, что объединенная Европа отказывается включать в свою Конституцию упоминание о христианстве, и что даже в куда более религиозных Соединенных Штатах не прекращается борьба за изъятие из текста школьной присяги формулы «страна под Богом». Так существуют ли реалистичные формы такой рехристианизации?

3. Если же не христианство, то что тогда? Способны ли идеи политкорректности, «конституционного патриотизма» а ля Юрген Хабермас и т.п. образовать являющийся предметом подлинной веры ценностный комплекс, который смог бы из мыслительного конструкта стать живой и действенной альтернативой христианству? Найдутся ли желающие сражаться за этот диковинный квазисакральный конгломерат и, между прочим, умирать за него?

4. Империя в своем идеальном выражении — это упорядоченное пространство закона и справедливости, социальный космос, возникающий в противовес социальному хаосу, беззаконию и произволу. Реальная практика исторических империй, разумеется, далеко не всегда в полной мере (а нередко — лишь в очень малой степени) соответствует этому идеалу. Однако без выраженного устремления к нему имперское строительство невозможно, поскольку немедленно лишает империю всякой притягательности в глазах ее актуальных и потенциальных граждан. Архетипом империи до сих пор остается Рим. Именно римское, имперское право стало эталоном «систем, строящихся на всем понятных и потому универсальных принципах справедливости» [Кофанов 1998: 14]. Именно к римскому наследию прямо апеллируют или косвенно восходят все проекты универсального, открытого, хорошо управляемого политического сообщества, в котором правит единый для всех закон [Heater 1996]. Между тем в мире весьма распространены самые серьезные сомнения относительно способности и желания Соединенных Штатов как ядра империи Запада руководствоваться в своей политике велениями универсальной справедливости. Будут ли эти сомнения развеяны? Возможен ли отказ Америки — не на словах, а на деле — от практики «двойных стандартов», искушений сиюминутных прагматических интересов и поддержки «наших сукиных детей», все еще соседствующей с ниспровержением чужих?

5. Всякая империя организована иерархически и концентрически, от центра к периферии. Составляющим ее сообществам присваивается разный статус, различный объем прав и обязанностей. Каковы критерии отнесения тех или иных политических организмов, в частности России, к этим «поясам» империи? Какими будут условия перехода из одного «пояса» в другой — как приближения к центру, так и удаления от него?

6. Механизмы принятия решений в империи могут быть структурно и функционально разными, но в любом случае они должны быть прозрачными, понятными и приемлемыми для большинства имперских элит. Пока эти механизмы выстроены далеко не окончательно. Более того, их нынешние очертания вызывают явное недовольство во многих сегментах имперской элиты, в первую очередь у политической элиты «старой Европы», без прочной солидарности которой с Америкой империя Запада вряд ли мыслима. Какими будут эти механизмы? Каким будет в них соотношение ролей народов, гражданских структур, национальных правительств, транснационального бизнеса, международных организаций? Какие новые институты могут при этом возникнуть и как будут строиться их отношения со старыми?

7. Одна из главнейших проблем, стоящих сегодня перед империей Запада, — демографический спад, сочетающийся с массированным наплывом иммигрантов из незападных обществ. В результате этих процессов, уже квалифицируемых даже как «смерть Запада» [Бьюкенен 2003] (о точности данной оценки можно спорить, о значимости проблемы — вряд ли), параллельно росту имперского могущества подвергаются эрозии социокультурные основания западной цивилизации, а человеческий субстрат имперского ядра размывается изнутри. Каким образом предполагается решать эту проблему? Решаема ли она в принципе? Существует ли срединный путь между Сциллой бессилия и капитуляции и Харибдой расизма и ксенофобии?

8. Внутри самого имперского ядра существует заметная оппозиция имперскому проекту — либерально-пацифистское движение, объединенное лозунгом «war is not the answer». Помимо мощного интеллектуального ядра [см., напр.: Хомский 2001; Балибар 2003a; Балибар 2003б] это движение имеет существенную массовую составляющую и, что еще важнее, немалый резерв наращивания последней. Какая политика будет проводиться в отношении этой оппозиции? Будут ли ей предъявлены достаточно веские содержательные контраргументы или же будет избран жесткий нейтрализующий курс, включающий в том числе и меры институционального давления? Как предполагается согласовать подобные шаги с отстаиванием «духа свободы», которым вроде бы вдохновляется имперское строительство Запада?

9. Возможен ли отказ западной, прежде всего американской элиты от имперского проекта под влиянием либерально-пацифистского движения или под воздействием других, в частности, экономических факторов? Возможен ли новый изоляционистский выбор?

10. Какими окажутся в этом случае альтернативы имперскому проекту? Какие контуры обретет в случае их реализации миропорядок? В частности, сохранит ли хоть какой-то смысл понятие «порядка» как такового, или же на большей части земного шара воцарится хаос? И как эти альтернативы будут соотноситься с имперским проектом по важнейшему параметру — суммарному количеству тех смертей и страданий, которым еще только предстоит осуществиться в нашем несовершенном мире?

Книга Фергюсона, безусловно, подсказывает вполне определенные ответы, по крайней мере на некоторые из этих вопросов. В этом отношении с ней не обязательно соглашаться. Гораздо важнее то, что она вообще побуждает их задавать. Но ответы должны быть даны не на журнальных страницах, а в живой реальности современного мира. И вряд ли кому-то удастся уклониться от выбора.

Примечания:

Балибар Э. 2003a. Голоса Америки // «Русский журнал», 11.09.: http://www.russ.ru/politics/facts/20030911-bal.html.

Балибар Э. 2003б. Политика не-мощи // «Русский журнал», 17.09.: http://www.russ.ru/politics/facts/20030917-bal.html.

Браг Р. 1995. Европа. Римский путь. Долгопрудный: Аллегро-Пресс.

Бьюкенен П. Дж. 2003. Смерть Запада. М.: АСТ.

Зидентоп Л. 2001. Демократия в Европе. М.: Логос.

Ильин М. 1997. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М.: РОССПЭН.

Каспэ С.И. 2001. Конструировать федерацию: Renovatio Imperii как метод социальной инженерии // Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности. М.: МОНФ.

Каспэ С. 2002. Империя под ударом. Конец дебатов о политике и культуре // «Неприкосновенный запас», № 5.

Каспэ С. 2003. Империя под ударом. Конец дебатов о политике и культуре // «Полития», № 1.

Кофанов Л. 1998. Римское право в формировании средиземноморской культуры // Европейский альманах. 1997. История. Традиции. Культура. М.: Наука.

Салмин А.М. 1997. Современная демократия: очерки становления. М.: Ad Marginem.

Токвиль А. 1992. Демократия в Америке. М.: Прогресс.

Федералист. 2000. Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. М.: Весь мир.

Хабермас Ю. 2002. Европейское национальное государство: его достижения и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм. М.: Праксис.

Хазанов А. 1998. Вспоминая Эрнеста Геллнера // «Acta Eurasica», № 1–2.

Хомский Н. 2001. 9–11. М.: Логос, Панглосс.

Armstrong J.A. 1982. Nations Before Nationalism. Chapel Hill: University of North Carolina Press.

Bacevich A.J. 2002. American Empire: The Realities and Consequences of U.S. Diplomacy. Cambridge (Mass.): Harvard University Press.

Balibar E. 1992. Les fronti?res de la d?mocratie. P.: La D?couverte.

van Creveld M. 1999. The Rise and Decline of the State. Cambridge: Cambridge Univ. Press.

von Hagen M. 1997. Writing the History of Russia as Empire: The Perspective of Federalism // Kazan, Moscow, St. Petersburg: Multiple Faces of the Russian Empire. (Казань, Москва, Петербург: Российская империя с разных точек зрения. М.: ОГИ.)

Hard M., Negri A. 2001. Empire. Cambridge (Mass.); L.: Harvard Univ. Press.

Heater D. 1996. World Citizenship and Government: Cosmopolitan Ideas in the History of Western Political Thought. N.Y.: St. Martin's Press.

Mourier P.-F. 1993. Eloge de Rome // «Esprit», № 2.

Pagden A. 1995. Lords of All the World. Ideologies of Empire in Spain, Britain and France. New Haven; L.: Yale University Press.

Sartre M. 1992. L'Empire romain comme mod?le // «Commentaire», vol. 15, № 57.

Stephanson A. 1995. Manifest Destiny: American Expansion and the Empire of Right. N.Y.: Hill and Wang.

Источник: Космополис, № 4 (6). Зима 2003/2004.  

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2014 Русский архипелаг. Все права защищены.