Из истории девяностых — Россия читает Хантингтона

Чтение Хантингтона и обсуждение его идей в 1994-96 годах приучало Россию к мысли о ее культурной и политической самостоятельности. России была необходима эта болезненная процедура — осознание своего цивилизационного одиночества

До появления в 1993 г. в журнале "Foreign Affairs" статьи "The Clash of Civilazations?" имя американского ученого было известно в России разве что нескольким десяткам специалистам в области политической науки, знавшим Хантингтона прежде всего по работам в области теории модернизации и сравнительной политологии. Публикация журналом "Полис" ("Политические исследования") в №1 за 1994 г. русского перевода "Столкновения цивилизаций?" принесла Хантингтону почти всероссийскую известность.

Статья действительно оказалась более, чем "своевременной". Россия начинала приходить в себя после демократического "опьянения" 1989-1991 гг., постепенно сознавая себя "бесприданницей", которой во время проведенной бурной ночи, собственно, никто и не предлагал руки. Устами Бжезинского России давали понять, что как проигравшей "холодную войну" стране, ей нечего надеяться на особые симпатии победителей, устами Фукуямы предлагали усомниться в наличии у нее своих "национальных интересов" и передоверить защиту русскоязычных меньшинств в Ближнем Зарубежье компетентным специалистам из "мирового цивилизованного сообщества". Закономерно, что в России, обреченной выслушивать подобные заявления, нарастал инстинктивный фашизоидный протест против современного миропорядка, в котором ей предлагалось занять далеко не самое почетное место.

Конечно, Хантингтон писал свою статью вовсе не для России, а для Запада — и Вадим Цымбурскийсовершенно справедливо называет хантингтоновскую версию цивилизационной теории "сюжетом для цивилизации-лидера", то есть для самого Запада. И все же американскому ученому — может быть, и ненамеренно — удалось совершить по отношению к России ту операцию, которую методологи называют "сменой рамки".

Такая "смена рамки" на какое-то время позволила перевести протестную (и потенциально разрушительную для миропорядка) энергию российского населения, проявившуюся, скажем, в результатах думских выборов 1993 г., в более безопасное — в первую очередь для миропорядка, но, если разобраться, то и для самой России — консервативное русло. Посткоммунистической России, как ядру особой, православно-славянской цивилизации, предложили свободно обустраиваться не только на своей территории, но и на пространстве всей православной ойкумены, одновременно сообщив, что в случае соответствующего цивилизационного самоопределения вход в Европу ей окажется закрыт.

После Фукуямы и Бжезинского такое предложение выглядело подарком. Беда была только в том, что очень многим русским людям было слишком тесно в рамках своей страны и своей культуры, для них самым большим несчастьем была "нерушимая стена", которая, казалось, вновь разделила Восток и Запад. Российский философ Владимир Малахов со своих позиций очень точно определил основополагающий "мессидж" хантингтоновской статьи: "Похоже, Хантингтон ответил какой-то существенной общественно-психологической потребности, некоему важному запросу. Резонно предположить, что запрос этот состоял в имагинативном творчестве новых границ. С падением Берлинской стены с Востока неприятно задуло, и о стене пожалели. Хантингтон же возводит стену заново. Привлекательность его подхода в том, что железный занавес экономических и военных блоков он заменяет, по удачному выражению одного аналитика, "бархатным занавесом культуры".

Разумеется, первой реакцией на хантингтоновское "Запад сосредотачивается!" со стороны русских интеллектуалов, сознающих себя "живым мостом" между двумя культурами, было возмущение, подобное тому, которое испытал Томас Манн при чтении шпенглеровского "Заката Европы". Манна покоробило категорическое отрицание Шпенглером способности европейского духа к пониманию других культур, в первую очередь античности. Русских интеллигентов, разрушивших советскую империю, испугал вывод Хантингтона, что отказавшаяся от коммунизма Россия никогда не сможет стать Европой, никогда не сможет участвовать в европейской истории. Не скрою, и мой собственный отклик на статью Хантингтона в дискуссии 1995 г., организованной журналом "Знание-сила", выражал схожее чувство — что американский политолог как плохой хирург режет по живому, произвольно отделяя в единой мировой культуре "европейское" от "русского". Конечно, в настоящее время тот во многом эмоциональный отклик мне представляется довольно наивным, хотя я и сейчас не стану отрекаться от его основного пафоса. Впрочем, поместить собственное выступление 1995 г. в общей подборке текстов я рискнул только для того, чтобы указать (и тем самым отчасти исправить) на допущенную мной при первой публикации фактическую ошибку, а именно отнесение православных тюрок гагаузов к мусульманскому миру.

В журнале "Полис" перевод Хантингтона оказался помещен рядом со статьей российского ученого К.Э.Сорокина, в которой наиболее четко в отечественной литературе утверждалась и обосновывалась концепция "многополярности", ставшая впоследствии официальной доктриной Россиийского МИДа. Соседство двух текстов не случайно — статья Хантингтона давала дополнительные теоретические аргументы в пользу весомости "многополярного" видения мира. Впоследствии Хантингтон выступит специально на эту тему со статьей 1999 г. "Одинокая сверхдержава" (см. ниже ее изложение Григорием Ванштейном), где в полемике с униполяристами a la Мадлен Олбрайт назовет свое представление о мире "одно-многополярным". По его мнению, мир, пройдя в 1990-1991 гг. "униполярный момент", все более тяготеет в сторону "многополярности". С того времени отечественные эксперты все чаще стали высказывать сомнения не только в том, что мир тяготеет к "многополярности", но и в том, что курс на "многополярность" соответствует национальным интересам России. Аргументация этих аналитиков сводится к тому, что в мире "сталкивающихся цивилизаций" Россия с ее отсталой экономикой, разваливающейся армией и дефицитом населения окажется в заведомо невыигрышном положении. Православно-славянскому миру в одиночестве окажется просто не под силу конфликтовать одновременно с бурно развивающимся Китаем, "пылающим" исламом и цивилизационно единым Западом. Поэтому нужно уже сейчас искать, к кому из игроков на мировой сцене следует примкнуть — и несложно догадаться, о каком союзе грезят большинство российских нео-алармистов. Время покажет, что в этих тревогах было справедливого, а что явно надуманного!

Но теперь, уже сознавая все теоретические слабости хантингтоновской модели, нужно отдать должное американскому ученому, сыгравшему существенную и, смею думать, положительную роль в интеллектуальной истории страны. Чтение Хантингтона и обсуждение его идей в 1994-96 годах приучало Россию к мысли о ее культурной и политической самостоятельности. На самом деле, России была необходима эта болезненная процедура — осознание своего цивилизационного одиночества. Эта процедура вовсе не предполагает отказа от культурных и экономических контактов с соседями. Ее смысл — в перехвате концептуальной власти у внешнего мира — той власти, которая позволяет ему в нужный момент произвольно (и, скорее всего, в корыстных интересах) "менять рамку", переводя разговор с "конца истории" на "столкновение цивилизаций", а затем на "глобализацию" и, в конце концов, на "антиглобализм". Не усвоив уроков Хантингтона, Россия обречена была бы колебаться между покорной сдачей миропорядку и бездумным и заведомо бессильным протестом против него. Без Хантингтона мы едва ли бы смогли так безболезненно перейти от очередного "опьянения свободой" к осмысленному обсуждению национальных интересов страны. Поэтому нам уместно будет вспомнить этот эпизод нашего недавнего прошлого.

2001 г.