Русский Мир как объект геокультурного проектирования

Каким мы представляем себе Русский Геокультурный Мир и почему считаем необходимым говорить именно о нем?

Речь идет не о "Русском Геополитическом Мире", то есть не об СНГ, не о евразийском континентальном блоке в версии Александра Дугина и его сторонников, и не о каком-либо ином военно-стратегическом альянсе, призванном обеспечить России безопасность и суверенное положение на постсоветском пространстве, укрепив ее независимость от иных супердержав и миропорядка в целом. Но и не о "Русском Геоэкономическом Мире", зиждущемся на инфраструктуре русскоязычных диаспор, рассеянных по странам Запада, то есть не об образовании, призванием которого могла бы являться интеграция нашей страны с западной цивилизацией, с ее политическим и культурным ядром, а также вписывание России в современный макроэкономический контекст. Но тогда о чем мы говорим?

Нужно, прежде всего, определиться со столь многозначными терминами, как геополитика, геоэкономика и геокультура. Не углубляясь в генезис данных понятий, попытаемся разобраться в типах политического проектирования, который кроется за обозначаемыми ими дисциплинами и лежащими в их основе концепциями — во всяком случае, за их наиболее популярными рецепциями в России.

Нетрудно заметить, что к геополитике проявляют склонность в России в основном те люди, которых принято называть "державниками", тогда как геоэкономика оказалась востребована в нашей стране именно как своего рода "неолиберальная" альтернатива геополитическо-государственническому дискурсу^[1]. Отечественные геоэкономисты, например, Э.Г. Кочетов, П.Г. Щедровицкий, А.И. Неклесса, указывали на возрастающее значение негосударственных субъектов, таких как транснациональные корпорации или диаспоральные сети, в мировой политике и экономике, признавая так наз. глобализацию (или, точнее, корпоративную глобализацию) долгосрочным историческим трендом, который — вне зависимости от критического или, наоборот, положительного к нему отношения — следует принимать во внимание при выстраивании любой политической стратегии.

И все-таки, что скрывается за столь популярным в нашей стране различением геополитики и геоэкономики с включением в этот список также и "геокультуры" — категории, введенной в лексикон политической науки американским социологом И. Валлерстайном, но в России подобно "геоэкономике" обретшей свои особенные коннотации?

Мы полагаем, что эти три понятия в российском политическом дискурсе выражают собой три возможных типа отношения России к миропорядку.

1) Российское геополитическое сознание ориентировано преимущественно на изоляцию от миропорядка^[2], на удержание автономного от него пространства (державничество, национал-консерватизм).
2) Геоэкономическое — на адаптацию к миропорядку (правый либерализм).
3) Геокультурное — на системную трансформацию миропорядка (такого рода подход характерен для левых, антисистемных, политических движений; но, мы полагаем, допустимы и консервативные версии геокультуры).

Прекрасный образец отечественного геополитического дискурса — это концепция  "Острова России" Вадима Цымбурского с характерным для нее пафосом изоляционизма и возвращения к цивилизационной самобытности в противовес петровской культурной "пседоморфозе" — извращенного, по мнению ученого, стремления России слиться, отождествить себя с изначально чуждым ей западным миром. Напротив, идея "Русского Мира", в трактовке Петра Щедровицкого, — "сетевой структуры больших и малых сообществ, думающих и говорящих на русском языке" — имеет отчетливую геоэкономическую направленность. Диаспоры русскоязычных людей, согласно этой концепции, призваны обеспечить подключение России к технологическому и финансовому резервуару западного социума. Результатом сознательных усилий россиян в этом направлении должно стать укрепление положения нашей страны в глобальной экономике и, соответственно, мировой политике. Специфические особенности и преимущества отечественной культуры и, в частности, русского языка воспринимаются в рамках геоэкономики как инструмент реализации, по существу, той же, выделенной нами, адаптационной стратегии. "Чем большее число мировых проблем получит свое выражение, а возможно, и решение в рамках русского языка, — пишет Петр Щедровицкий, — тем более востребованными будут культурные и человеческие ресурсы русского мира. Парадокс сегодняшней ситуации состоит в том, что любая страна, претендующая на статус мировой державы, стремится не только к удовлетворению интересов своих граждан, но и к работе в интересах граждан иных государств и стран. Чем большему числу отдельных граждан других государств нужна Россия, тем устойчивее позиции России в мире".

Русский Мир, взятый в предлагаемой нами геокультурной рамке, оказывается нацелен на интеграцию нашего государства со странами-источниками миграционных потоков в Россию (а не странами-приемниками эмиграции из России), иначе говоря, с потенциально или актуально Третьим миром. В этом смысле проектируемый нами Русский Геокультурный Мир окажется родственен постимперским образованиям стран Европы — Британскому Содружеству наций, объединению иберо-американских государств, "окормляемых" Испанией, сообществу франкофонных государств и иным аналогичным по своей природе формированиям. Макроисторический смысл такой кооперации (вне зависимости от тех конкретных выгод, которые она сулит обеим сторонам) — в установлении новой формы общей солидарности для стран индустриально (с элементами постиндустриализма) развитого Севера и все более выпадающего в доиндустриальную архаику Юга.

Возможно, наиболее масштабной попыткой реализации именно такого — трансформирующего мир — геокультурного проекта был Советский Союз, претендовавший на создание новой общности, включавшей столь различные по своей цивилизационной природе и уровню развития европеизированные народы Прибалтики, с одной стороны, и народы Средней Азии, с другой. Закономерный крах данного проекта, проигнорировавшего фундаментальные политические, экономические реалии и религиозную специфику народов, не должен бросать тень на просвечивающую сквозь него перспективу позитивной постколониальной трансформации миропорядка. Перспективу, альтернативную "цивилизационному" сжатию ядра мир-системы, которая, получив оправдание и обоснование в теории, проявляется и на практике — скажем, в определенных аспектах политики Европейского Союза, все более изолирующегося от миграционных потоков из стран, входивших в бывшую колониальную периферию. Поэтому задача концептуального и практического построения Русского Геокультурного Мира нам представляется гораздо более сложной... но и более перспективной. Ибо данный мир — это ничто иное, как заявка русской культуры на участие в процессе позитивной трансформации миропорядка с целью недопущения его соскальзывания в мрачную бездну постистории^[3]. Это, возможно, и есть тот искомый Образ Будущего, который Россия в состоянии предъявить остальному человечеству, в настоящий момент замершему в ожидании начала горячей фазы "войны цивилизаций".

Поэтому геокультурный выбор России состоит в обобщении двух антропотоков — в Россию и из России, — соединяющих наше Отечество со всем миром, с Миром Миров (Михаил Гефтер). Но это, разумеется, — не механический, бездушный синтез иммиграционных и эмиграционных потоков. Выводя проблему новой мировой связности в парадигму, задаваемую понятием антропотока , — мы погружаем миграционные перемещения в контекст культурного обмена, а демографические тенденции связываем с задачей культурного воспроизводства. Собирание "русского" в геокультурных пределах и распространение в мире русскокультурной идентичности — единый процесс и, по сути, форма жизни социокультурного организма.

Геокультурный подход не антагонистичен геополитическому или геоэкономическому подходам. Геокультурная парадигма, напротив, может рассматриваться и как попытка снятия, в гегелевском смысле, конфликта между геополитическим и геоэкономическим типами мышления. Эти три стратегии выражают собой разные, в некоторой степени противоположные, но вместе с тем взаимно дополняющие друг друга формы взаимодействия нашей страны с миром, с утверждающимся в нем глобальным порядком. Ссылка на Гегеля не должна здесь вводить в заблуждение, мы вовсе не предполагаем, что геокультура идет на смену геоэкономике, подобно тому как последняя, согласно некогда популярному мнению, заняла место геополитики. Происходит, скорее, дифференциация трех подходов, трех типов политического проектирования и, возможно, трех идеологий, способных в будущем охватить российское политическое поле. Такое постепенное выделение трех начал напоминает не столько гегелевскую, сколько, вероятно, шеллинговскую триаду, в которой постулируется не снятие двух первых стадий развития в третьем, конечном, а утверждение финальной гармонии всех трех начал. В нашем случае, впрочем, лучше говорить не о гармонии, а о сосуществовании трех стратегий при их одновременной конкуренции и взаимосвязи.

Остается множество вопросов, на которые еще предстоит ответить: какой "пакет" идентичностей окажется "блокирующим пакетом" с точки зрения сохранения управляемости мир-системы? Насколько возможны "конструкторские" работы в области генезиса идентичностей? Обладает ли Русский Мир адекватным гуманитарно-технологическим инструментарием для решения поставленной задачи? Сохранят ли элиты Русского Мира нравственный потенциал отечественной культуры для удержания проекта от соблазнов нового колониализма? Какова граничность Русского Мира? Можно ли, в целях некоторой редукции, говорить о конкретной границе Русского Мира, к примеру, — языковой?

Учитывая всю дискуссионность проблемы^[4] рубежей Русского мира, мы хотели бы только заметить, что, на наш взгляд, русский язык не может и не должен быть единственной границей Русского Геокультурного Мира. Границы подобных миров задаются набором различных критериев, и потому следует говорить об их принципиальной полиграничности и фрактальности. Таким образом, нет единственного критерия, с помощью которого очерчивается граница любого из Миров. Например, испаноязычная Мексика сейчас посредством миграционных токов все в большей мере втягивается в культурное пространство англоязычных США, причем для интеграции "латинос" именно североамериканцы вводят у себя двуязычие. Видимо такое снятие ключевого идентифицирующего признака для Вашингтона не представляет большой опасности в силу особого положения США в мире и глобального распространения английского языка. Тем не менее, на этом примере видно, что выстроить геокультурное пространство наподобие геополитического с более-менее четко определенными географическими пределами едва ли возможно. А если мы отважимся задействовать все три гео-подхода одновременно, задача начертания границ "русского" в мире, вероятно, покажется еще более противоречивой, но вместе с тем и более интригующей.

2003 г.

Данный текст написан в продолжение и развитие одной из тем заключительной части статьи "Геокультурный выбор России".

[1] Это разделение было бы крайне опрометчиво свести к традиционному для русской мысли разделению на "славянофилов" и "западников".

[2] Как следствие признания невозможности глобальной гегемонии.

[3] О постистории, то есть намеренном удалении или выпадении большей части человечества из пространства свободы, интересно размышляет Сергей Кургинян в цикле его статей в журнале "Россия. XXI".

[4] См. материалы рубрики "Русский Мир: история идеи" альманаха "Русский Архипелаг".