Русский мир — контуры "общей судьбы"

Что кроме языка предлагает Россия "Русскому миру"? Cпособно ли пространство "Русского мира" выработать проект "общей судьбы", привлекательный для его потенциальных участников настолько, что они будут готовы предпочесть его проектам судьбы "частной" или "иной"?

"Русский мир" — существует ли для нас, русских, более манящее и более неуловимое пространство исторически осмысленной жизни?

Идеал "Русского мира" и мечта о "Русском мире" отсылают нас к упоминанию Константином Леонтьевым в "Византизме и славянстве" каких-то загадочных "коренных начал нашей великорусской жизни".

Что это за начала? Имеем ли мы право рассуждать о них после ХХ века, не только уничтожившего значительную часть коренного населения "Русского мира", но и внесшего определенные (и вполне серьезные!) коррективы в понятие "русского"?

Петр Щедровицкий предлагает в своей статье "Русский мир и транснациональное русское" понимать "Русский мир", как инновационный проект, основой которого является русский язык: "Признание существования русского мира позволяет нам говорить о русском капитале, совокупности культурных, интеллектуальных, человеческих и организационных потенциалов, выразимых в языковом мышлении и коммуникационных (гуманитарных) ресурсах русского языка.

Энергия воли различных этно-культурных групп, думающих и говорящих на русском языке, позволяет актуализировать эти потенциалы и превратить их в ряд образов будущего, задающих рамки и границы поля хозяйственных, политических и образовательных онтопрактик" .

Понятно, что пространство, подобным образом описываемое через язык — становится неимоверно большим.

"Русский мир" расползается подобно географической сетке по всему свету, а русский язык становится языком оперативного действия.

Речь идет о возможности формирования для "Русского мира" пространства общей судьбы , — в рамках которого все составляющие "Русского мира" будут готовы и способны взять на себя ответственность, как за свою отдельную часть этой общей судьбы, так и за все пространство в целом.

Трагический пример Рейха

Общая судьба — это не только перспектива успешного развития, но и перспектива катастрофы, неверного, ошибочного пути. Наглядный пример — Германия, сделавшая вслед за национал-социализмом шаг в тысячелетнее будущее Рейха и оступившаяся всего лишь через 12 лет в дымящуюся пропасть 45-го года.

Гитлеровская интенция национального возрождения и собирания "Немецкого мира" казалась немецким интеллектуалам 20-х годов прошлого века наиболее эффективным и наименее затратным выходом из ситуации национального и политического унижения Версаля.

Такие люди, как Хайдеггер, Юнг, Гейзенберг принимали национал-социализм в начале его развития.

Для них нацистский проект был абсолютно инновационным — он выводил Веймарскую Германию (воспринимавшуюся значительной частью ее населения, подобно современной России, в лучшем случае, как некий исторический казус) в пространство "Немецкого мира", в котором формировались и общий капитал, и общие ресурсы и общая судьба.

Парадоксально, но и Хайдеггеру, и Юнгу концепция "Немецкого мира" в начале пути национал-социализма виделась не только справедливой, но и прогрессивной — она воплощала творческие коллективные черты немецкого народа, его способность к совместному фаустовскому действию во имя гуманитарного преобразования враждебного человеку мира.

"Для немца существует лишь одна единственная "жизненная позиция". Это укорененная в плодоносном основании народа и свободно реализуемая в исторической воле государства трудовая позиция, оформляемая движением национал-социалистической немецкой рабочей партии" — говорил Мартин Хайдеггер в своем "Призыве к трудовому служению", опубликованному в 1934 в " Freiburger Studenten Zeitung" .

В другой своей речи под названием "Национал-социалистическая школа знания", прочитанной 22 октября 1933 перед фрайбургскими безработными, занятыми на общественных работах, этот величайший философ нашего времени утверждал следующее: "… воля к наведению живых мостов между нами не должна более оставаться пустым несбыточным желанием. Эта воля, призванная увенчать процесс создания новых рабочих мест созданием нового знания, эта воля должна быть нашей волей, нашей внутренней уверенностью, нашей непоколебимой верой. Ибо в том, что желает эта воля, мы следуем лишь высочайшей воле нашего фюрера.

Следовать же ей означает непоколебимо и неустанно желать того, чтобы немецкий народ, как рабочий народ вновь обрел свое возросшее единство, свое простое достоинство и свою подлинную силу и как государство рабочих осуществил свое вечное предназначение и свое величие" .

Контуры общей судьбы в рамках "Немецкого мира" набрасывались, как видим, достаточно смело.

Основными рамками гитлеровского "Немецкого мира" по Хайдеггеру были:

— принятие общего политического формата объединения нации в рамках идеалов прусского социализма;

— немецкий язык, как средство внутренней связности пространства "Немецкого мира";

— национальный капитал, возникающий посредством собирания среды немцев и ассоциированных немцев (т.н. "фольксдейче" — людей, зачастую владеющих искаженными или архаичными диалектами немецкого языка, являющихся гражданами иных стран и, по сути, осознающих свою немецкость именно в нацистском формате "общей судьбы" "Немецкого мира").

Ошибочность своих надежд многие немцы (и Хайдеггер в том числе) начали понимать уже в середине тридцатых, через два –три года после прихода Гитлера к власти. "Фюрер немецкого народа" ввел еще одну, гибельную, рамку, превратив национал-социализм в гитлеризм — рамку расовой принадлежности, определявшейся по крови.

"Общая судьба" национал-социализма, как главного проектного пространства "Немецкого мира" сразу же оказалась общей судьбой не слишком многих немцев (превратившихся в глазах мира в нацистов и варваров) и их политических пособников.

Не слишком многих, конечно, в сравнении с теми массами (в том числе говорящих по-немецки евреев, венгров и славян всех типов), которые потенциально готовы были (с обсуждением деталей, имеющих отношения к сохранению традиционных форм идентичностей) принять "Немецкий мир".

Но, в итоге, "Немецкий мир" обернулся пространством геноцида для одних и полуколониального (а то и колониального в полной мере) подчинения немецкой военно-государственной машине для других.

Более того, он оказался слишком опасен для не включенных в "общую немецкую судьбу" (а, стало быть, и пространство "Немецкого мира") народов и иных этнокультурных сообществ, предъявив им фактически ультимативное требование германизироваться, подчиниться ультимативным требованиям политических элит "Немецкого мира" или исчезнуть.

Находившиеся за рамками "немецкого мира" и связанной с ним "общей судьбы", нации объединили усилия в борьбе против немцев и их союзников, предпочтя сталинскую машину социального уничтожения гитлеровскому проекту глобального национального социализма.

Немцы вернулись к формированию "Немецкого мира" только с крушением Советского Союза, олицетворявшего собой пространство победы государственного "интернационального" социализма ("русский вариант") над национал-социализмом и его "Немецким миром". Эта победа воплощалась, в частности, в идее "двух государств на немецкой земле".

Но теперь "Немецкий мир" уже не строится на основе языка. Строители Новой Европы адресуются к наследию Рима и Священной Римской империи германской нации (крайне интересный интеллектуальный проект в этих рамках осуществлял "Der Spiegel" накануне европейского объединения) — то есть к пространству правовому, политическому и экономическому.

Парадоксально, но немецкий язык, при всем величии германского государственного гения, объединявшего Европу от Сицилии до Швеции на протяжении столетий, никогда не был языком "Европейского мира".

Не является он им и сегодня.

Европа говорит на политическом и экономическом языке единства, формулируемом во время заседаний общеевропейских форумов на английском, французском и еще десятках языков менее значительных членов континентального содружества.

Конструкционное пространство

Но нам, русскоязычным, не имевшим никакой оригинальной русской политической традиции (кроме большевизма) невозможно перейти к европейским стандартам "общей судьбы" в чистом виде.

У нас остается тяга к средствам связности нашего пространства не-политическим — и в первую очередь к таким, как язык и религия.

Но и то и другое — не более чем части конструктора, из которых, может быть, будет собран проект под названием "Русский мир"!

Он скорее обещание будущего, нежели явственно данная реальность настоящего.

Вот, что пишет об этом Петр Щедровицкий в уже цитировавшейся работе "Русский мир и транснациональное русское" : "Рискнем утверждать: чем большему числу людей и сообществ в мире нужна РФ-Россия, тем она устойчивее.

Чем большее число мировых проблем получит свое выражение, а возможно и решение в рамках русского языка, тем более востребованными будут культурные и человеческие ресурсы Русского Мира.

Парадокс сегодняшней ситуации состоит в том, что любая страна, претендующая на статус державы Мира — или мировой державы — стремится не только к удовлетворению интересов своих граждан, но и к работе в интересах граждан иных государств и стран.

Чем большему числу отдельных граждан других государств нужна Россия, тем устойчивее позиции России в мире.

Основы своей устойчивости и нужности формирующаяся русская государственность может и должна искать в пределах Русского Мира, в политике конструктивного развития его мировых сетей" .

Главный вопрос проекта "Русский мир" — это не просто "как сделать Россию нужной как можно большему числу людей в мире", а какую цену Россия готова заплатить за решение этой задачи?

Маяковский писал, что он выучил бы русский только за то, "что им разговаривал Ленин". То есть не за то, что им разговаривали Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов и Достоевский — а именно за оформление в пространстве русского языка технологии политического действия и "общей судьбы" — большевизма и мировой революции.

Возникает догадка — неужели для того, чтобы потенциально-конструктивное пространство "Мира" преобразовалось в технологическое пространство "общей судьбы", необходим столь радикальный проектный пафос, подобный русскому большевизму, немецкому национал-социализму или североамериканскому федерализму, проведшему нацию через плавильный тигель Гражданской войны?

Предположим, что Россия приступила к активному устройству "Русского мира", согласно абсолютно точному проектному положению Петра Щедровицкого о том, что чем "большее число мировых проблем получит свое выражение, а возможно и решение в рамках русского языка, тем более востребованными будут культурные и человеческие ресурсы Русского Мира" .

Такой подход вынуждает к пристальному изучению процессов, происходящих в сердце этого мира — в России.

Ведь именно в ней и формируется пространство русского языка, на котором предполагается решать мировые проблемы. И борьба за конструкции этого языка, особенно в плоскости политической, становится борьбой именно за контуры "Общей судьбы" "Русского мира", являющейся, безусловно, политическим проектом.

Если это так, ленинская борьба с фракциями и группами в период с 1903 по 1917 годы представляется не мелкой возней маргинальных политиканов, а титанической борьбой за чистоту языка русского большевистского проекта.

Контуры "общей судьбы" "Русского мира"

Задача, которая стоит перед людьми, решившимися реализовать задачи по собиранию "Русского мира" в рамках "общей судьбы", будет, прежде всего, носить характер задачи определения субъекта, от имени которого этот проект может быть реализован.

Очевидно, что Россия, как государство, в ее нынешнем виде не способна подступиться к этому проекту.

Что, кроме языка, как наследия советского времени, предлагает Россия "Русскому миру"?

Имидж нашей страны таков, что подавляющее большинство негров преклонных лет и вообще людей разных национальностей, даже и думающих по-русски, предпочли бы не только не иметь с ней дело, но и забыть русский язык. И только горькая военная судьба, да долгая память таджиков, армян, грузин, абхазов или азербайджанцев заставляет их связывать свои жизни с Россией. И создавать внутри нее диаспоральные анклавы, старающиеся отгородиться от "русского мира" почти в самом его сердце.

Сегодня субъектом, берущим на себя право заявлять о готовности формировать "общую судьбу" "Русского мира" являются т.н. правящие "элиты".

Их генезис блистательно и точно вскрыт в тюремном письме Михаила Ходорковского, подтвердившего догадку о транснациональной и принципиально глобалистской направленности их деятельности. Задачи этих элит, как ключевого политического субъекта "Русского мира", рассматривались исключительно с точки зрения более выгодного размещения капитала и завоевания места на мировом глобалистском форуме распределения капиталистического пространства (во всех его современных ипостасях).

На Россию и "Русский мир" им было, в целом, плевать — оба понятия рассматривались утилитарно — первое, как данность по рождению, второе — как способ собственной легитимизации и, может быть, эффективного позиционирования в рамках глобального рынка.

Но подобный практицизм в глобальном пространстве требовал и требует защиты своих интересов в пространстве внутреннем. Это выражается, прежде всего, в необходимости создании ситуации безопасности для правящих элит, не ощущающих в полной мере собственной легитимности — права быть и называться элитами.

Вопрос о том, каким образом будет оформляться главный инициатический субъект "Русского мира" стоит столь же жестко, как он стоял в конце двадцатых годов в Германии. И последствия ошибки могут быть для России ничуть не менее катастрофичны.

Быть или не быть такому вхождению России и мира, тяготеющего к ней в силу тех или иных причин, в глобальное пространство во всех его измерениях (политическом, экономическом и т.д.), при котором максимально возможным образом были бы удовлетворены интересы и чаяния обитателей пространства "Русского мира"?

Иными словами, способно ли пространство "Русского мира" выработать проект "общей судьбы", привлекательный для его потенциальных участников настолько, что они будут готовы предпочесть его проектам судьбы "частной" или "иной"?

Вопрос ставится именно в столь жесткой и бескомпромиссной форме.

И такая постановка вопроса подводит нас к необходимости жесткого обсуждения путей формирования оперативного пространства "Русского мира", при котором тезис Петра Щедровицкого о том, что "чем большему числу отдельных граждан других государств нужна Россия, тем устойчивее позиции России в мире" может быть претворен в жизнь.

И снова встает проблема политического субъекта и его легитимности. Очевидно, что, сколько бы ни заклинали сторонники тех или иных форм политической жизни "богов города", выбор будет сделан, исходя из прагматического принципа максимальной эффективности.

Нам говорят, что нынешние правящие элиты должны быть оставлены такими, какими они являются и от их имени должны управлять эффективные менеджеры-технологи.

Предполагая "Русский мир" вполне самодостаточным пространством оперативных действий и понимая, что будущее есть продукт сегодняшних интеллектуальных усилий, мы согласимся с этим тезисом при одном условии: правящие элиты и обслуживающие их менеджеры должны быть полностью, безусловно и безоговорочно лояльны исключительно пространству "Русского мира".

Только в этом случае их легитимность может быть признана. Финансовый успех 90-х годов (и взлет на вершины власти) или генетическая преемственность по отношению к правящим элитам СССР могут восприниматься лишь как условие власти переходного периода.

Хосе Ортега-и-Гассет писал: "Нация живет не традицией и не прошлым… Нации формируются и живут лишь постольку, поскольку воплощают в себе некое стремление осуществить общую программу грядущего" .

Лояльность не может быть только лояльностью к пространству языка — она должна соотноситься пространством объединения усилий народов, готовых подключиться к построению "общего будущего", "общей судьбы" в рамках "Русского мира".

Формирование нации "Русского мира", как его единственного полномочного субъекта — вот задача, без которой "Русский мир" останется манипулятивным пространством сильных игроков, семантически близких языку, но онтологически чуждых самому "Русскому миру".

Исходя из принципа достижения максимальной эффективности, это может быть политическая нация , объединяющая людей, независимо от расы, религии, национальности одним общим политическим принципом — будь то империя или республика.

Именно и только такая нация способна сгенерировать элиты, способные к легитимному оперативному действию и делегировать им, на законном основании, необходимые полномочия.

Лояльность такого рода и политическую технологию такого рода демонстрируют американцы — участники самого эффективного в истории сетевого политического проекта, — ставящие интересы американской нации выше национальных или диаспоральных интересов.

В свете вышесказанного, становятся понятны проблемы взаимоотношений с "неустойчивыми" (в силу недостаточной собственной легитимности) субъектами "Русского мира", как Чечня и Израиль. Для первых — попытка самоопределения кончилась неудачей, для вторых — находится до сих пор под вопросом. Их неустойчивость передается через сохраняющие им лояльность группы российских элит (как экономических, так и политических) всему пространству "Русского мира", дестабилизируя работу по формированию его пространства "общей судьбы".

Полномочные элиты "Русского мира" могут сохранять и развивать отношения с иными (устойчивыми и самодостаточными) "мирами", но эти отношения должны носить исключительно технологический характер.

Ведь присягать элиты "русского мира" должны только ему одному, принимая на себя и всю полноту ответственности за формат и последствия проекта "общей судьбы".

2004 г.