Главная ?> Русский мир ?> Религиозные миры России ?> ГКО: pro et contra ?> Федеральный табель статусности ?> Противоречия статусности религиозных организаций и объединений
Сергей Градировский, Евгения Малахова

Противоречия статусности религиозных организаций и объединений

Разрыв между российским законодательством в сфере свободы совести и вероисповедания и его правоприменительной практикой имеет в своей основе борьбу традиции, как реальности, существующей издавна в силу сложившегося порядка, за свои позиции, а вовсе не нежелание россиян следовать закону

  "Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее."

Ф.М. Достоевский, «Братья Карамазовы».

Укорененная традиция разностатусности

фото Михаила КапраловаСвобода совести и вероисповедания, отделенность религиозных объединений от государства и их равенство перед законом закреплены в Конституции Российской Федерации, — законе, который имеет высшую юридическую силу, прямое действие и применяется на всей территории РФ. Однако закон не может охватить все проявления реальности, а правоприменительная практика во многом строится под воздействием личных или общественных представлений и убеждений, которые могут противоречить или только отчасти соответствовать принципам, установленным законом.

Так, упоминание в преамбуле федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» особой роли православия, а также многочисленные высказывания[1] представителей власти, в том числе Президента России о «традиционности» одних конфессий и «не традиционности» других и, следовательно, о правомерности различного к ним отношения[2], не являясь противоречащими букве закона (поскольку не имеют юридического воплощения), несомненно, закрепляют определенные установки, сказывающиеся на характере правоприменительной практики, касающейся области свободы совести и вероисповедания, и на характере распределения административного ресурса, благодаря которому во многом происходит развитие и восстановление религиозной сферы в стране.

Разумеется, политические деятели и чиновники, так или иначе вовлеченные в сферу государственно-конфессиональных отношений, прекрасно знают о закрепленном в законодательстве РФ равенстве всех религий перед законом, знают и о том, что публичные заявления официальных лиц слишком многими расцениваются как прямое руководство к действию. Тем не менее, как говорится, природа берет своё: принятый на бурной волне демократизации закон РСФСР 1990 г. «О свободе вероисповеданий» не смог изменить традиции восприятия религиозного многообразия, основанной на существовании своеобразного «табеля статусности» религий и конфессий, табеля, издавна разделяющего религии на три условные группы: официальные, терпимые и гонимые.

Конституция и последовавший за ней закон, произведшие колоссальные изменения в российском законодательстве о свободе совести, не произвели особых изменений в умах и сердцах российских обывателей и чиновников. Почему перемены не произошли? Сделаем небольшой экскурс в глубь отечественной истории.

До 1906 г. православие занимало особые позиции в Российском государстве, поскольку было «Первенствующей господствующей в Российской Империи верой»[3]. Царский «табель статусности» ставил Православие на голову выше других, с терпимостью и выверенной долей уважения относясь к исламу (по крайней мере, после реформ Екатерины II), за которым — по убывающей — следовали лютеране, католики, иудеи и буддисты. В последней графе — «гонимые» — традиционно числились «еретики»: старообрядцы, туземные протестанты и прочие «сектанты».

Революция 1905 г. и Указ о веротерпимости 1906 г. не затронули сути схемы разностатусности, тем не менее тем, кто находился на «нижних палубах» «табеля», дышать стало намного легче.

Советская власть в первые годы своего правления перевернула систему государственно-конфессиональных предпочтений «с ног на голову»: Русская православная церковь, как любимица прежней власти, ее опора, «столп и утверждение истины», подверглась наиболее жестоким гонениям, в то время как те религиозные группы, которые до революции числились в графе «гонимые», получили ряд поблажек, — таким образом, сам принцип разностатусности был неукоснительно соблюден несмотря на кардинальное изменение его «вестибулярной» части.

Позже «табель» вновь был пересмотрен: православие стало главенствующей религией атеистического — но без воинствующих излишеств — государства. Орган, созданный Сталиным, по его же предложению был назван Советом по делам Русской православной церкви. В опалу попали католичество и протестантизм — религии «вероятностного противника» Советского Союза сразу после заключения Ялтинского мира. Посредине уютно расположились ислам и иудаизм. Эта система закрепилась в структуре созданного в 1965 г. Совета по делам религий при Совете министров СССР (Совет сложился в результате объединения образованного в 1943 г. вышеназваного Совета по делам Русской православной церкви и Совета по делам религиозных культов, созданного в 1944 г.). Новый Совет был разделен на три отдела, каждый из которых курировал «свои» религиозные организации. Отдел, ведающий делами Русской православной церкви и старообрядцев, был наиболее многочисленным и состоял, в основном, из «гражданских» — ученых-религиоведов и партийных работников. Второй отдел, в ведении которого находились ислам и иудаизм, был не столь многочисленным, и разнообразился «людьми в погонах». Его основной задачей было следить за возможностями роста числа мусульманских и иудейских организаций в стране, и, если таковые появлялись, их пресекать. Третий отдел был силен не количеством, а исключительно качеством — он состоял из «людей в погонах» целиком и полностью и следил за тем, чтобы особо опасные религиозные организации (протестантские и католические) активность свою сдерживали, а, по возможности, и вовсе не заявляли о себе.

В 1991 г. был упразднен Совет по делам религий и утверждено равенство религиозных организаций. Девяносто первый, нанеся сокрушительный удар по Союзу, традиции не попрал. Десятилетие спустя период демократизации российского общества был наречен периодом «разгула свободы совести», когда «страну буквально заполонили псевдорелигиозные организации, в результате чего общество оказалось беззащитным перед наплывом мутных и чуждых ему идей»[4]. Впрочем, довольно скоро «либеральные беснования» прекратились, и великая русская река вошла в свои берега: общество остепенилось, современный «табель статусности» утвердился.

Таким образом, разрыв между российским законодательством в сфере свободы совести и вероисповедания и его правоприменительной практикой имеет в своей основе борьбу традиции, как реальности, существующей издавна в силу сложившегося порядка, за свои позиции, а вовсе не нежелание россиян следовать закону.

Федеративный «табель статусности»

Сегодня на общенациональном федеральном уровне разностатусность закрепляется в первую очередь усилиями ОВЦС МП. Трудно предъявлять претензии действующему с благословения Патриарха органу РПЦ; так же как и странно ожидать от него чего-то другого. Но нельзя не отметить тот факт, что на фоне замороженной деятельности Совета по взаимодействию государства и религиозных организаций при Президенте РФ, где представленность конфессий[5] во многом нарушала традицию разностатусности, развернулась наступательная институциональная работа, курируемая митр. Кириллом (Гундяевым), председателем ОВЦС. Все благословленные им организационные формы — Межрелигиозный Совет, Межфракционное депутатское объединение в поддержку традиционных духовно-нравственных ценностей, Всемирный русский народный собор — жестко фиксируют понятия «традиционные религии» и по составу участников, и по основополагающему дискурсу.

В регионах же в зависимости от национального и конфессионального состава населения в «табель» могут вноситься коррективы, но общая схема остается неизменной на всей территории федерации. В роли «официальной» конфессии выступает православие (поразительно, но многими воспринимаемое не столько как конфессия, сколько как отдельная, самостоятельная религия, что нашло свое отражение и в преамбуле ФЗ «О свободе совести и о религиозных объединениях», где говорится: «признавая особую роль православия в истории России, в становлении и развитии ее духовности и культуры, уважая христианство, ислам, буддизм, иудаизм и другие религии…»). На территориях, где основная часть населения исповедует ислам (это две приволжские республики и гирлянда северо-кавказских), в роли «официальных» выступают исламские[6] и все те же православные организации. На территориях, где основная часть населения исповедует буддизм (Калмыкия, три бурятских субъекта федерации[7] и Тува) — буддистские и православные.

Практически везде «терпят» иудеев, мусульман и буддистов; в случае, если речь идет о местах расселения этнических немцев, в число «терпимых» попадают лютеране, а если в каких-то местах традиционно спасались старообрядцы и если они дожили до наших дней, то и они.

Среди «гонимых» оказываются все христианские конфессии за исключением православия, и, как уже отмечалось, в отдельных, редких случаях — лютеранства и старообрядчества. (Подвижки в схеме, как правило, зависят от политического веса местного православного владыки.) И уж никакого спуска практически нигде не дают так называемым новым религиозным движениям.

Впрочем, ситуация еще специфичнее, ведь на высшей ступени        иерархической лестницы — в ранге «официальной» — находится не православие как конфессия, а конкретное юридическое лицо — РПЦ МП. Отношение к другим православным юрисдикциям, как «раскольничьим», еще жестче, чем к любому неправославному религиозному течению. Здесь ни компромисс, ни поблажки в принципе невозможны, ибо они только институционализируют раскол.

Разумеется, при таком подходе, принцип равенства перед законом соблюден быть не может[8].

Но может быть разностатусность в наше время — декоративна, символична и практического значения не имеет?

Есть несколько критериев, указывающих на ту или иную региональную схему «табеля». Первый, это приглашение на значимые в регионе мероприятия, проводимые властью, и доступ на которые является символом вхождения в местную элиту (это губернаторские инаугурации, день рождения первых лиц, отмечаемых не за домашним столом, а «в торжественной, официальной обстановке»). Второй критерий — это кому позволяют (или более мягкий вариант — кого пропускают вне очереди) вести социальную работу в общественных местах и государственных учреждениях: школах, больницах, тюрьмах, домах престарелых и т.д.; чью работу, к примеру с наркозависимыми, приветствуют, поощряют, «пиарят», а чью замалчивают, а то и всячески сдерживают[9]. Третий — кого представляют к государственным наградам. Четвертый — кому дают, при каких обстоятельствах и при каких условиях доступ к государственным средствам массовой информации. И, наконец, пятый, в нашей Богом хранимой стране, главный — кому помогают, именно что помогают , т.е. ради кого задействуют административный ресурс.

Сложившаяся ситуация многими признается аномальной. И в некотором смысле аморальной. И даже предлагаются способы ее разрешения. Первый заключается в организации перманентной борьбы за восстановление справедливости в случаях ущемления прав верующих и религиозных организаций, т.е. в последовательном искоренении традиционного подхода разностатусности; второй — в легитимизации сложившейся практики избирательности в отношении к религиозным объединениям. Для этого, в частности, предлагается ввести в законодательное поле понятия «традиционные религии» или «традиционные религиозные организации/объединения» и наделить их представителей особыми правами и привилегиями, и «секты»/«деструктивные культы» и законодательно ограничить их в правах.

Оба подхода представляются относительно обоснованными. Первый выступает за сохранение конституционного строя России и незыблемость общечеловеческих ценностей, закрепленных в нормах международного права в области свободы совести, пусть даже на деле эти ценности не всегда уважаются, и еще реже служат руководством к действию. Но ведь и религиозные заповеди далеко не всегда соблюдаются верующими, что не означает необходимости и целесообразности их пересмотра.

Зато второй подход трудно не признать более честным, — никакого равенства все равно никогда не будет, это утопия, так уж лучше признать реалии и сформировать соответствующую им систему взаимоотношений государства и религиозных объединений, отвечающую долгосрочным интересам российского общества. При этом по существу практически ничего и не изменится: Русская православная церковь и так имеет особое положение и пользуется особым покровительством государственных ведомств и столоначальников. Так пусть это происходит на законных основаниях[10]!

Однако сторонники этого варианта, обосновывая необходимость легитимизации «табеля статусности» в том виде, в котором он сложился на сегодняшний день, игнорируют немаловажный вопрос: что за чем должно следовать? Закон должен следовать за реальностью, фиксируя и легитимизируя изменения, происходящие в жизни общества и государства, или он (закон) должен следовать за идеальными представлениями о справедливом и потому должном, и тогда жизнь должна согласовывать свои интенции с правом (как человек, ставший на религиозный путь, согласовывает свои привычки и желания с заповедями)?

Игнорируется и другая тема: как часто нам придется пересматривать «табель статусности»?

Конечно, изменения в расстановке конфессиональных сил происходят медленно. Но происходят. Конфессиональная карта и России, и мира меняется, и основные факторы, влияющие на этот процесс — массовые «человеческие течения» и если не революционно-обвальная, то ползучая смена идентичностей, в будущем будут только усиливаться. Так, например, если учитывать относительно высокую социальную активность протестантизма, не исключено, что через несколько лет на отдельных территориях РФ протестанты из гонимого меньшинства превратятся в уважаемое большинство, и принцип разделения религиозных объединений на «своих» и «не очень» опять придется пересмотреть. (Собственно, уже сегодня в некоторых регионах России протестанты составляют значительную, а иногда и подавляющую часть верующего социально-активного населения.)

Этого и боятся институциональные представители и ретивые адепты тех или иных «традиционных» организованностей. Боятся, но, надо отдать должное, не сидят сложа руки. Ведь известно, что кроме естественных процессов есть еще искусственные, что с помощью административного ресурса жизнь одних конфессий и юрисдикций можно искусно продлевать, а рост других искусственно притормаживать или даже вовсе прекращать. В конце концов, опыт есть, и судьба тех, кто не принял никоновские реформы, поддержанные светской властью, всегда станется напоминанием непокорным.

Понятийные интервенции

А. Хорошие, потому что традиционные. Другое дело, что сторонники узаконивания неравенства не могут внятно сформулировать ни критериев определения традиционности, ни последствий такого узаконивания, ни перечня дополнительных благ и преференций, которыми государство должно обеспечить «льготные» категории религиозных организаций.

Более того, путаница возникает уже в самом начале, — при определении, в защиту традиционности чего выступают инициаторы законопроектов, вводящих это понятие в правовое поле: религий или религиозных организаций? Зачастую эти понятия практически не разделяются, и для определения как одного, так и другого выдвигаются идентичные критерии.

Термин «традиционные религии» прост и понятен: он означает, что на определенной территории большинство населения на протяжении длительного периода времени исповедует ту или иную религию или религии. Критерием для определения «традиционности» в данном случае выступает время . Но тут на сцену выходит еще и понятие «традиционные конфессии» и оказывается, что традиционным для России является исключительно православие, в то время как христианство вообще — как мировая религия, по-прежнему удерживающая первенство в мире по количеству своих адептов, — вовсе для России и не традиционно.

Предложенные законопроекты довольно странно описывают «традиционность» религий и конфессий:

1. Традиционные конфессии — это те конфессии, которые «оказали значительное влияние на становление и развитие российской государственности, сыграли существенную историческую роль в развитии национального самосознания народов Российской Федерации, способствовали формированию и развитию традиционной духовности и культуры народов России и составили часть духовного и культурного наследия Российской Федерации, являются религиозными объединениями, принадлежность или предпочтительное отношение к которым выражает значительная часть граждан Российской Федерации, выступают в качестве созидательной и объединяющей духовной силы российского общества, направленной на поддержание мира и стабильности в Российской Федерации»[11].

Позже авторы этого проекта сменили формулировку «Традиционные конфессии» на «традиционные религиозные организации» — разумеется, оставив без изменений сами критерии определения «традиционности» — видимо, по логике авторов, конфессия и религиозная организация — одно и то же.

2. Традиционными следует признать конфессии, существовавшие на территории России к началу 90-х гг. ХХ в., а именно: христиан (православных, старообрядцев, лютеран, католиков, евангельских христиан-баптистов, адвентистов седьмого дня, христиан веры евангельской — пятидесятников), мусульман, буддистов, иудеев[12].

3. «Традиционная для России религия — это та религия, которая существует за счет российской паствы, российских ресурсов, имеет российские канонические структуры, российских священников, находится в системе российских законов. И, безусловно, она должна иметь традиции, оставить след в истории государства. Согласитесь, что нельзя считать общину традиционной, если она состоит из 20 человек, а приход строит на десятки миллионов рублей. Откуда эти деньги? Если они извне — значит это инородное тело. О каких российских традициях можно говорить, если у общины нет своих российских священнослужителей? Православие, ислам, иудаизм и буддизм — наши традиционные религии. Из всех приезжающих иностранных миссионеров только 10% приезжает в общины этих конфессий. Значит этого достаточно для установления международных связей, богословских дискуссий, взаимообмена информацией, иерархических контактов. Традиционные конфессии — это почва России. Поэтому и существовать они должны за счет всего российского[13]».

Еще больше усложняет ситуацию термин «традиционные религиозные организации», поскольку сразу же возникает множество вопросов: что такое «традиционная организация»? Как определить ее «традиционность»? И в чем она должна состоять?

Сторонники введения этого термина предложили несколько вариантов определения «традиционности»:

1. Традиционная религиозная организация — организация, сохраняющая и развивающая в своей деятельности исторические и духовные традиции народов Российской Федерации. К традиционным религиозным организациям относятся Русская православная церковь, а также ислам и буддизм в местах традиционного компактного расселения мусульманских и буддистских общин[14]. (Второе, кстати, совершенно не вытекает из первого — автор законопроекта исходит из сомнительного и ничем не подтверждаемого предположения, что иные религиозные организации не сохраняют и не развивают духовные традиции народов России.)

2. Традиционная религиозная организация — это зарегистрированная централизованная религиозная организация, действующая на территории Российской Федерации не менее 50 лет, объединяющая не менее одного миллиона верующих или последователей и признанная в соответствии с настоящим федеральным законом неотъемлемой частью исторического, духовного и культурного наследия народов России.[15]

3. Традиционная религиозная организация — это «зарегистрированная централизованная религиозная организация, действующая на территории Российской Федерации не менее 95 лет, состоящая из местных организаций, действующих на территории более половины субъектов Российской Федерации и признанная в соответствии с настоящим федеральным законом неотъемлемой частью исторического, духовного и культурного наследия народов России»[16].

4. Традиционная религиозная организация — это «зарегистрированная централизованная религиозная организация, действующая на территории Российской Федерации не менее 85 лет до вступления с силу настоящего федерального закона, состоящая из местных организаций, действующих на территории более 10 субъектов Российской Федерации и признанная в соответствии с настоящим федеральным законом неотъемлемой частью исторического, духовного и культурного наследия народов России»[17].

5. Традиционная религиозная организация — это организация, «последователи которой открыто действуют на территории Российской Федерации не менее ста лет; ее учение и практика традиционны для России или нескольких ее регионов и не противоречат действующему законодательству Российской Федерации; ее нравственное учение и социальная деятельность направлены на цели, признаваемые обществом гуманными, укрепляющими личную и общественную мораль и содействующими укреплению российской государственности. В настоящем федеральном законе традиционными для России признаются учения и практика религиозных организаций, исповедующих православное христианство и ислам»[18]. (Данный список опять таки не является исчерпывающим, если, конечно, использовать критерии определения «традиционности», приведенные авторами законопроекта.)

Фактически же все определения сводятся к следующей простой мысли: традиционными следует считать некоторые структурные подразделения некоторых религиозных организаций, так как они внесли более значительный вклад в развитие и поддержание духовных ценностей и укрепление российской государственности, чем, например, другие структурные подразделения тех же самых религиозных организаций.

На поверхности остаются мотивы такого нововведения. В ситуации, когда ключевая конкуренция за каноническое пространство и души разворачивается с иноверцами, более «нахрапистыми» или более оснащенными — необходимо оружие под названием «традиционные религии». Напротив, в ситуации расколов, когда враг — это отклонившийся «от прямого пути» единоверец, необходимо понятие «традиционных религиозных организаций», чтобы отделить новосозданные структуры (юридические лица) от «традиционных». Примеры в исламе: «традиционное» Центральное духовное управление мусульман и новосозданный Совет муфтиев России; в православии это целый шлейф отколов — Русская православная церковь за границей («карловацкий раскол»), Истинно-православная (катакомбная), Автономная («суздальский раскол»), Свободная, Украинская (Киевский патриархат)[19].

Б. Плохие: секты и деструктивные культы. Так же как и «традиционная религия», термин «секта» вошел в нашу жизнь плавно и неприметно. Точнее, он всегда присутствовал в пространстве публичного дискурса на религиозную тему, однако в принципиально другом качестве, обозначая определенный тип религиозного сообщества. В начале 1990-х гг. термин «секта» переродился и, объединившись с понятиями «новое религиозное движение» и «деструктивный культ», стал обозначать новый тип социальной и духовной угрозы.

Четкого, общепринятого или законодательно закрепленного определения, что же такое секта в ее современном понимании нет, как нет и осознания, чем отличается секта от секты тоталитарной или от деструктивного культа, а все вместе — от нового религиозного движения (НРД).

Однако это не помешало созданию классификаций сект, словарей-справочников и специализированных сайтов, посвященных данной теме. Так, авторы издания «Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера», выпущенного Миссионерским отделом Московского Патриархата Русской православной церкви по благословению Преосвященного Иоанна, епископа Белгородского и Старооскольского, председателя Миссионерского отдела РПЦ, рассортировали деструктивные культы/тоталитарные секты на следующие группы: деструктивные религиозные организации сатанистской ориентации; деструктивные религиозные организации и некоторые религиозные группы матрицы «Экология духа, оккультизм и язычество»; религиозные группы и деструктивные религиозные организации восточной ориентации; деструктивные религиозные организации западной ориентации; коммерческие культы. А Информационно-консультацион­ный Центр Иринея Лионского (за которым высится грозная фигура самого крупного отечественного сектоведа А.Дворкина), созданный по благословению Святейшего патриарха Алексия II и целиком посвященный проблемам новых религиозных движений, сект и культов, предложил свою, более поэтичную классификацию. Так, его создатели делят секты следующим образом: «долгожители», «послевоенная эклектика», псевдоиндуистские, псевдобиблейские, постсоветские, оккультные, коммерческие, педагогические, другие[20]. Особенно образен первый раздел, «долгожители» («Свидетели Иеговы», мормоны и «Новоапостольская церковь»), — при бо льшей доли здорового юмора сотрудники Центра смогли бы стать авторами замечательного термина «традиционная тоталитарная секта» или «традиционный деструктивный культ».

Основными критериями принадлежности религиозного объединения к тоталитарной секте служат: абсолютная власть обожествленных лидеров; пирамидальная структура, жесткая иерархия и железная дисциплина; сокрытие важной информации об организации при вербовке новых членов; эксплуатация членов; использование психологических методик по реформированию мышления и контролированию сознания (зомбирование).

Последний пункт вызывает особую тревогу общественности, ведь не секрет, что люди, прошедшие «психологическую переподготовку» в секте, разрывают отношения со своим окружением, включая самых близких родственников, оставляют работу и учебу, отказываются от материальных ценностей в пользу религиозной организации и становятся полностью зависимыми от своих руководителей, которые используют сектантов в качестве рабочей силы. «В сектах ничего не подозревающие люди превращаются как бы в детей, полностью зависимых психологически, а часто и материально от своих новых «родителей» — сектантских наставников. И этих «детей» используют в качестве «добровольных» рабов. В сектах люди теряют здоровье, собственность, деньги, и, главное, способность самостоятельно жить в обществе[21]».

Действия, направленные на разрушение личности и подавление воли человека нельзя не признать противоправными, противоречащими общепризнанным гуманистическим ценностям и основным правам человека. Но религиозные ценности не всегда соответствуют гуманистическим.

Так, главный редактор киевского журнала «Людина і світ» Виктор Еленский в статье «Новые религиозные движения — зоны обеспокоенности»[22] утверждает: «То, что НРД развиваются стадиально и на стадиях своего развития повторяют этапы, уже пройденные «устоявшимися» религиями, является само собой разумеющимся для большинства исследователей, но не воспринимается общественным мнением. НРД очень часто обвиняют в том, что «старым» религиям никогда не вменяют в вину. Те или иные элементы вероучительной доктрины или культовой практики, являющиеся частью традиционной религиозности, вызывают обеспокоенность, если предстают в обновленном виде в деятельности НРД.

В этом смысле классическим стало описание американскими социологами культа «Tnevnoc», вербовавшего в свои ряды молодых женщин. От них требовали брить головы, одеваться в специальную униформу, у них отбирали имена и давали новые, иностранные. Они должны были также давать персональные обеты и спать на жестких кроватях. В период инициации контакты новопосвященных с родственниками практически прекращались. После посвящения женщины вступали в ритуальный символический брак с покойным основателем культа. Авторы этого описания Д.Бранли и А.Шуп получили большое количество обращений от социологов и лиц, заинтересованных проблемой психологических манипуляций в НРД, с просьбами подробнее проинформировать общественность об этом зловещем культе.

На самом же деле это описание оказалось весьма показательным социально-психологическим тестом на восприятие требований, существующих в различных религиозных организациях, по-разному настроенным общественным мнением и даже специалистами. Культ «Tnevnoc» — это написанное справа налево слово «convent», что по-английски означает женский монастырь. Таким образом, озабоченность в данном случае стала непосредственной реакцией на необычный, «чужой» раздражитель. Вряд ли обычное описание монастырского устава способно было вызвать такую обеспокоенность и отрицательное отношение, послужить причиной действий в защиту «жертв культа[23]»».

Собственно, в этой точке и выявляется ключевой конфликт: возникает необходимость либо обосновать безоговорочную и обязательную деструктивность любого нового религиозного течения как такового , либо признать существование деструктивного элемента в любой религии как таковой . (По аналогии со спором вокруг понятия «религиозный экстремизм».)

И здесь отечественные «сектоборцы» вводят в публичное пространство такое понятие как «духовная безопасность», при помощи которого пытаются доказать, что единственное (абсолютное) зло — это уход от традиций. Таким образом, вопрос снимается сам собой: ведь, если даже в каждой религии содержится деструктивный потенциал, то все равно, исключительно наша православная, традиционная деструктивность является созидающей, в то время как любая другая представляет злую угрозу как государству в целом, так и каждому его гражданину в отдельности.

С. Духовная безопасность: на страже закона и правопорядка.  Что же такое «духовная безопасность»? Согласно теории депутата Зоркальцева, «духовная безопасность — это защита духовной экологии человека»[24]. Причем наша, российская духовная экология не такая, как в других странах. И первоочередной задачей в области духовной безопасности является сохранение своей самобытности, в то время как основной угрозой духовной безопасности нашей страны является привнесение чужеродных веяний, при помощи которых враждебные элементы пытаются разрушить Россию, используя в качестве оружия «псевдорелигиозную интервенцию, псевдокультуру, псевдопрогресс, псевдореформы и псевдочеловеческие ценности»[25].

«Духовная безопасность, — продолжает Зоркальцев, — это щит против «пятой колонны», это главный заслон нашей многонациональной культуры, нашей самобытной многовековой цивилизации. Исчезновение национальной идентичности, размывание традиции, отказ от духовно-нравственных ценностей российского народа — путь к забвению истории, осквернению памяти предков и предательству наследия отцов».

Таким образом, духовная безопасность России в первую очередь обеспечивается сохранением традиции, как нетрудно догадаться, православной (и в качестве уже приговора: ислама, иудаизма, буддизма). Поэтому не так уж важно, чем отличается тоталитарная секта от деструктивного культа, какие религиозные учения разрушают человеческое сознание, а какие обогащают, где проходит грань между свободой совести и государственной безопасностью и т.п. Важно закрепить, и, желательно, юридически, такое понятие, как традиционная религия, традиционная культура (а еще лучше — «традиционная религиозная организация» или «традиционное культурное объединение») — и все остальные религии и культуры по умолчанию окажутся «за бортом».

И вот тогда совершенно оправданными и справедливыми станут, например, семинары, рассказывающие о том, как правильно осуществлять пикетирование сектантских религиозных мероприятий[26] или утверждения, что католицизм является «злейшим и коварнейшим врагом Православной Руси»[27]. Они станут оправданными по той простой причине, что традиционным в Российской Федерации является православие. «Но католицизм — это тоже христианская конфессия…» — возможно, робко заспорит какой-нибудь презренный «сектолюб». «Ну и что? — ответим мы. — «На Руси всегда, в большей или меньшей степени, преследовали христиан иных, нежели чем православие, конфессий. Это часть нашей традиции, а традицию нарушать негоже».

Законопослушная оппозиция

Возможно, это прозвучит парадоксально, но российские защитники религиозных прав и свобод (назовем их «законопослушниками»), которые, разумеется, выражают категорическое несогласие с позицией «традиционалистов» и «сектоведов», в какой-то степени способствуют укреплению столь им ненавистной позиции.

Во-первых, «законопослушники» «домешивают» в общественном сознании такие понятия, как «секта», «культ», «деструктивная религиозная организация» и «новое религиозное движение», протестуя не против сваливания в одну кучу различных организационных групп, а против некорректного названия этой кучи. Тем не менее, целесообразно выделять следующие типы организованностей: (а) религиозные организации, имеющие многовековую традицию, но не являющиеся «традиционными» для России, так как ранее не были распространены на ее территории или же не были распространены широко; (б) религиозные учения, возникшие в последние 100–150 лет (так называемые религии «Нового века»); при этом нужно учитывать, что они — презренные маргиналы на русской территории — могут иметь мировую паству, превышающую по численности население России, и по своему влиянию превосходить министерства иностранных дел многих стран; (в) религиозные организации, чьи цели и/или методы работы вызывают неоднозначную реакцию общественности и правительств различных странах; и, наконец, (г) религиозные организации, действительно представляющие угрозу обществу и конкретному государству, в связи с чем общество и власть в отношении последних может принимать достаточно жесткие ограничительные меры.

Но так как все это, как было выше сказано, сваливается в одну большую кучу, в результате получается, что одно и тоже разномастное сообщество различные эксперты называют по-разному: одни — «деструктивными культами», так как видят в них угрозу личности, Церкви и обществу, а другие — «новыми религиозными движениями», потому что видеть эту угрозу не хотят или не могут.

Во-вторых, анализируя законодательные и гражданские инициативы «традиционалистов», «законопослушники», как правило, апеллируют к правовым понятиям: они указывают на юридическую неясность и неправомерность использования терминов «традиционная религия/организация», «деструктивный культ», «тоталитарная секта», на незаконность ущемления прав российских граждан по религиозному признаку, на опасность процессов, ведущих к нарушению принципов, заложенных в конституции и законодательстве РФ. Но они не дают своего ответа на животрепещущие вопросы о возможном разрушительном влиянии тех или иных религиозных организаций и групп на сознание и быт людей. Они ничего не говорят о возможной «подрывной» деятельности западных или южно-пустынных миссионеров, об опасности насаждения чужеродных мировоззренческих ценностей, о грядущих изменениях привычного уклада и вековых традиций. Они не хотят или не могут обсуждать грядущую угрозу слишком быстрых изменений и связанных с культурной модернизацией социальных рисков. А ведь эти вопросы — действительно значимая часть понятия национальной безопасности. Поэтому если есть другие ответы на поставленные самой жизнью вопросы — их нужно давать, а не избегать.

Учитывая, что голоса «традиционалистов» звучат сплоченнее, чаще и громче, а результатом их активности становится привнесение и укрепление в массовом сознании новых переродившихся старых понятий, их позиция для большинства выглядит безусловно более убедительной, чем позиция «законопослушников», отстаивающих какие-то абстрактные (а, возможно, как считают многие, и «лживые») демократические ценности в то время, когда России угрожают вполне реальные опасности.

Опасность порождает смятение, — мир становится пугающим и непредсказуемым, неизменность и истинность традиционного уклада — не бесспорными. В этой ситуации синонимами счастья становятся покой и безопасность, ради которых люди с радостью готовы пожертвовать своей свободой. Ради духовной безопасности — свободой духовной. Таким образом, верят они, можно улучшить этот мир.

Русский раскол: между свободой и безопасностью

Убежденность значительной части российского общества в том, что обеспечение духовной безопасности своих граждан — насущная необходимость и непременное обязательство государства, совсем не нова и не так уж безумна, как может показаться на первый взгляд: это тривиальное требование гарантированного и надежного спасения, купленного ценой подлинной свободы. За это — передачу в доверительное управление свободы — власть (и ее частная проекция — государство) непременно возьмет на себя труд устроить счастье своих поданных, — «избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими».

Раздувающие сегодня в России пламя «духовной безопасности» по сути продвигают идею Великого Инквизитора, который любит людей до того сильно, что готов быть страдальцем, взявшим на себя проклятие познания добра и зла в отличие от Христа, который слишком возвысил людей и, возвысив, потребовал от них свыше их сил — поступил как бы и не любя их вовсе . Великий Инквизитор, напротив, гуманен и справедлив, он посвящает себя служению тем, кто слаб и беспомощен, кто не желает взваливать на себя ношу личной свободы. Ибо он трезво оценивает силы человека. Таким образом, Великий Инквизитор лишает человека сложного, но принадлежащего только ему права выбора — свободы совести .

У Достоевского, пишет Бердяев, свобода «не право человека, а обязанность, долг; свобода не легкость, а тяжесть»; свобода не досуг, не либеральная тусовка, а испытание и даже искушение; «…не человек требует от Бога свободы, а Бог требует от человека свободы и в этой свободе видит достоинство богоподобия человека. (...) Отрицание свободы духа для Достоевского есть соблазн антихриста. Авторитарность есть антихристово начало»[28].

Принудительное устроение спасения — чудовищная уловка. Искушение древнее, перекочевавшее в наше время. Именно на нем спотыкаются ревнители новой симфонии , понимая под последней «социальное партнерство» конкретной церковной юрисдикции и государства (которое при воплощении принципа симфонии также приобретет конкретные исторически узнаваемые черты). То, что мы не имеем положительного опыта такого союза, по крайней мере, последние 400 лет — ревнителей лубочного благочестия не смущает.

Компромиссное, приспособляющееся, по сути, оппортунистическое отношение к государству, к царству кесаря в истории христианства обычно оправдывалось призывом воздать кесарю кесарево. Но принципиальное евангельское отношение к царству кесаря определяется отвержением Сыном Человеческим искушения всеми царствами мира сего. «Зачем ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, то-есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник» — укоризненно сетует Великий Инквизитор. — «Ибо кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его конечно отвергли тебя и пошли за ним».

История человечества полна примеров, когда воздавалось Божье кесарю. Это совершалось всякий раз, когда в духовной жизни утверждался принцип чуда, тайны и авторитета, за чем следовало насилие и принуждение — особо опасное, ибо совершалось от лица Церкви и силами государства. Потому история Русской Церкви есть трагедия. «Царство Божье и царство кесаря, разделенные Христом, перемешались на Руси: «кесарево» подменило «Божье», «кесарю» было воздаваемо «Божье»».[29] Ключевой вехой этой трагедии стал русский раскол. В русском расколе особенно ярко проявилось русское же отношение к государству. Бегство от государства оправдывалось тем, что в нем не было правды, что через государство и посредством государства торжествовал антихрист, что государство — это царство кесаря; и потому православные не имеют здесь — на всей бескрайней земле — своего Града, взыскуя Града Небесного, Града Грядущего. Предаться государству, согласиться с государством и его требованиями — равно согласиться с антихристом, предать веру спасительную и себя в лапы кесаря. Потому что кесарь не нейтральное лицо, но личина, обратная лику Христа.

Потому выстраданный принцип отделенности государства и Церкви, и не менее выстраданный принцип свободы совести, постулирующий обязанность каждого сделать мучительный сотериологический выбор — были и остаются краеугольным камнем любой вероисповедной политики.

Позволим себе завершить данную статью словами Великого Инквизитора: «...Вместо того, чтоб овладеть свободой людей, ты увеличил им ее еще больше! Или ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда — ты взял всё, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял всё, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, — и это кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою! Вместо того, чтоб овладеть людскою свободой, ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою. Вместо твердого древнего закона, — свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора? Они воскликнут наконец, что правда не в тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач. Таким образом, сам ты и положил основание к разрушению своего же царства и не вини никого в этом более. А между тем, то ли предлагалось тебе? Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет».


[1] Высказывания политических деятелей по поводу необходимости усиления роли православия и его особого статуса освещались во многих публикациях СМИ, например: «Георгий Полтавченко высказался за усиление роли традиционных конфессий в жизни России» (Религия в светском обществе //http://religion.sova-center.ru/events/13B7354/1430DFE/144550D?view=all); «Депутаты будут лоббировать интересы "традиционных" религий» (Религия в светском обществе //http://religion.sova-center.ru/events/13B7354/144459A/ 1CC4BF3); «Сектоведы решили защищать россиян от деструктивных культов» (NEWSru.com //http://txt.newsru.com/religy/11dec2002/sekts_ural.html) и т.д.

[2] В декабре 2001 г., принимая в Кремле руководителей мусульманских духовных управлений России по случаю праздника Ураза-Байрам, Владимир Путин заявил, что в России традиционные религии могут рассчитывать на поддержку государства. Президент также отметил, что государство еще не полностью реализует свои возможности по поддержке традиционных конфессий. Отметив, что в России существуют не только «традиционные религии», президент подчеркнул, что «уж традиционные могут рассчитывать на поддержку государства». (Независимая газета, 17 декабря 2001 г. //http://news.ng.ru/2001/ 12/17/1008590484.html).

[3] Синодальный период оказался труднейшим и для самой Церкви. Но не только светская власть была повинна в метаморфозах. Вот как охарактеризовал путь Русской Церкви Владимир Соловьев: «Сначала она при Никоне потянулась за государственной короной, потом крепко схватилась за государственный меч и, наконец, принуждена была надеть государственный мундир».

[4] Цит. по: Бурьянов С., Мозговой С. Предпочтения власти //Независимая газета, 27 февраля 2002 г. //http://www.ng.ru/religion/2002-02-27/9_preferences.html

[5] Состав Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте Российской Федерации. См.: http://www.religare.ru/article19.htm

[6] Хотя тоже далеко не все исламские конфессии воспринимаются в «исламских» республиках положительно — например, в Дагестане не только порицают ваххабизм, но и заявляют об активной борьбе с ним.

[7] Усть-Ордынский Бурятский АО, Агинский Бурятский АО, Республика Бурятия.

[8] Кстати замечено, что там, где действуют межрелигиозные союзы, последствия этой несправедливости во многом смягчаются. Поэтому роль межрелигиозных советов можно признать сильно недооцененной.

[9] См. в частности статью: Владимира Ряховского и Анатолия Пчелинцева в данном сборнике.

[10] Именно об этом просят многие госчиновники с мест, оказавшиеся между молотом и наковальней закона и практики (что показали семинары в рамках российско-американского проекта «Продвижение к межрелигиозному взаимопониманию и развитие диалога государства и конфессий через повышение квалификации государственных служащих», проведенного Приволжским гуманитарно-теологическим институтом при поддержке аппарата Полномочного представителя Президента РФ в ПФО на базе Волго-Вятской академии госслужбы в 2003 г.).

[11] Проект «Концепции государственной политики в сфере отношений с религиозными объединениями в Российской Федерации», основные авторы — Владимир Жбанков и Игорь Понкин.

[12] Альтернативный проект «Концепции государственной политики в сфере отношений с религиозными объединениями в Российской Федерации», разработана РАГС.

[13] Председатель Комитета Госдумы России по делам общественных объединений и религиозных организаций Виктор Зоркальцев о критериях определения «традиционности». Информационно-аналитический центр «Сова», 27.01.2003 //http://religion.sova-center.ru/discussions/18BEA07/195F7D3/1B5B7BF?print=on).

[14] Проект федерального закона «О социальном партнерстве государства и религиозных организаций в целях сохранения национальных духовных традиций и обеспечения социальной защиты населения России» (разработчик — депутат Госдумы России С. Глазьев).

[15] Проект федерального закона «О традиционных религиозных организациях в Российской Федерации». Автор — депутат Государственной Думы РФ А.В. Чуев.

[16] Исправленный проект федерального закона «О традиционных религиозных организациях в Российской Федерации». Автор — депутат Государственной Думы РФ А.В. Чуев.

[17] Еще раз исправленный проект федерального закона «О традиционных религиозных организациях в Российской Федерации». Автор — депутат Государственной Думы РФ А.В. Чуев.

[18] Проект федерального закона «О традиционных религиозных организациях России». Авторы — депутаты Госдумы В.У. Корниенко, В.А. Лисичкин, В.И. Шандыбин.

[19] Расколы — это безусловные раны на теле Церкви, а порой и раздвоение Ее души. Но государство не может делать нормативный выбор между Церковью, согласившейся из благих целей на сотрудничество со Сталиным, ушедшей в катакомбное состояние и ушедшей вместе с белой Россией за рубеж.

[20] Классификация на уровне знаменитой статьи в китайской энциклопедии: собаки бывают крупные, злые, с обрубленным хвостом, бездомные и собаки императора.

[21] Информационно-консультационный Центр Иринея Лионского //http://iriney.vinchi.ru/sects/theory/003.htm.

[22] Религия и СМИ //http://www.religare.ru/article1738.htm

[23] Еленский В. Новые религиозные движения — зоны обеспокоенности //Религия и СМИ // http://www.religare.ru/article1738.htm.

[24] Выступление Председателя Комитета Государственной Думы по делам общественных объединений и религиозных организаций В. Зоркальцева на конференции «Роль и место общественных объединений в негосударственной системе обеспечения национальной безопасности» (Москва, 15 мая 2003 г.) //http://www.religare.ru/article4302.htm.

[25] Там же.

[26] Выступление иеромонаха Флавиана (Матвеева) на XI Международных рождественских чтениях (Православное церковное издание «Благовестник» //http://blagovestnik.kolomna.ru/bezopasnost.htm).

[27] Обращение к Президенту РФ Путину В.В. участников научно-практической конференции «Духовная безопасность России. Пути возрождения отечества» (Кемерово, 2002 г.) //http://www.nevskiy.orthodoxy.ru/center/ konferenciy/konf_kemerovo/k_putinu.html.

[28] Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. — М. 1997. — Гл.VII.

[29] Бердяев Н. Свободная Церковь. — М.: Московская просветительная комиссия при Временном комитете Государственной Думы, 1917. — 31 с.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.