Конец 90-х: возрождение религиозной нетерпимости

В Анапе даже было распространено обращение казаков, из которого ясно, что представителей всех нетрадиционных религий, замеченных в публичной проповеди, будут пороть. Казаки даже смогли точно назвать, какие религии являются традиционными для Анапы

Традиции религиозной нетерпимости сохранялись в России дольше, чем в большинстве стран христианской культуры. Это было связано в первую очередь с тем, что после падения Византии Россия на протяжении многих веков вплоть до свержения монархии считала себя единственной страной истинной веры — православия. Самым ярким выражением этого самоощущения русской элиты в ХV-ХVII вв. стала теория "Москвы — третьего Рима". Именно поэтому чувство национальной, государственной и религиозной избранности, до какой-то степени свойственное почти каждому народу, у православных русских намного ярче и мистичнее, чем, скажем, у испанцев-католиков. Прямым следствием убежденности в русском избранничестве стало представление (часто неосознанное) о том, что русские и их государство должны быть православными — другим здесь места нет.

Жизнь вносила в доктрину свои коррективы — со времен Петра I русские люди и русское государство мирились с тем, что нерусские народы, проживающие в России, могут быть иноверцами (татары-мусульмане, немцы-лютеране, поляки-католики и т. д.). Этот принцип веротерпимости глубоко укоренился в России, но уже в конце ХIХ в. он стал плохо работать, потому что этноконфессиональные барьеры начали ослабевать и участились случаи, когда русские перенимали веру у соседей-"инородцев".

В начале ХХ в. Россия пережила краткий период религиозной свободы. Пути правового развития привели к тому, что после 1905 г. и марта 1917 г. принцип веротерпимости победил и в законах, и в массовом сознании. Религиозный плюрализм стал наиболее характерным для крупных российских городов. Благодаря нескольким десятилетиям религиозной свободы бурно развивались различные направления протестантизма, католицизм и старообрядчество разных толков. Костелы, кирхи, дома молитвы, моленные, мечети и синагоги были в каждом крупном городе и не вызывали активной неприязни большинства населения, к их присутствию все привыкли.

В первое десятилетие своего существования советская власть проводила весьма избирательную политику терпимости по отношению к религиозным меньшинствам. В первую очередь преследованиям подвергалась Русская православная церковь, впрочем, как и католицизм и пацифистски ориентированные течения протестантизма. В то же время многие христианские меньшинства, которые "притеснял царизм", получили свободу проповеди и организовывались в различные союзы. В качестве примера можно привести активный рост евангельских христиан в 20-х годах под руководством И. Проханова. Именно в этот период в России зародилось и распространилось пятидесятничество.

Естественным воплощением принципов большевистской идеологии стал откат в сторону тотальных антирелигиозных репрессий с конца 20-х годов, завершившийся в 1929 г. принятием законодательства о религиозных культах. Советские законы с этого момента окончательно определили религию как пережиток, который необходимо искоренить. С терпимостью было покончено.

Сталинское примирение с религией во время Великой Отечественной войны сделало православие фактически единственной общественно значимой религиозной силой в советском обществе. И это при том, что церковь была изрядно потрепана гонениями и поставлена на службу советскому государству, которое уже тогда стремилось использовать ее только в качестве патриотического символа. Послабления в существовании других конфессий были столь незначительны, что их присутствие для основной массы населения осталось незаметным. Только иногда в советской печати всплывали сообщения о "кровожадных сектантах", под которыми подразумевались малочисленные группы баптистов и пятидесятников. Последних обвиняли даже в том, что их члены совершают жертвоприношения своих детей. Можно представить, какое впечатление складывалось у советского человека об иных конфессиях, кроме православия, представители которого порой появлялись рядом с высшими руководителями государства. Столь зловещее звучание термины "сектанты" и "сектантство" стали приобретать именно в советский период. В качестве религии советскому человеку оставили лишь православие, да и то по большей части в качестве декларации. Вместо предреволюционного религиозного многообразия для людей стало естественным представление о монорелигиозности России.

В предперестроечное время, по крайней мере с 70-х годов. целостное коммунистическое мировоззрение — вера в построение на основе социалистической экономики земного рая — исчезло практически полностью, но положение после гибели коммунистической идеологии качественно отличалось от ситуации 1917 г., когда на смену одному целостному догматическому мировоззрению пришло зародившееся в его недрах другое, столь же целостное и догматическое. На смену советской системе взглядов пришло нечто туманное, аморфное и эклектичное.

Опросы в конце 70-х и начале 80-х годов фиксировали 6-10% "верующих в Бога", но и эти немногие имели в большинстве своем о христианстве самые смутные представления — посещаемость церквей и знание христианского учения находились на чрезвычайно низком уровне. Несколько поколений россиян не имели в своем подавляющем большинстве никаких связей с институциональной церковной жизнью и православным вероучением. Даже посещение церквей само по себе не включало человека в реальную церковную жизнь и знакомило с традиционным религиозным мировоззрением лишь в минимальной степени. Поэтому неудивительно, что в годы перестройки произошла реабилитация "всего духовного", религии без всяких вероисповедных различий. Это было время безграничной религиозной терпимости.

Одновременно с всеобщими восторгами по поводу торжественного официального празднования тысячелетия крещения Руси и начавшимся массовым открытием церквей наблюдался взрыв интереса и симпатий к католицизму и протестантизму (западные миссионеры никогда больше не вызывали такого интереса и таких симпатий), к буддизму и индуизму. Почти все вновь возникшие церкви, деноминации, "культы" и "новые религиозные движения" (как иностранного происхождения, так и родившиеся в России), существующие сейчас в России, появились в это время безбрежного интереса и терпимости к религии.

Аналогичной состоянию общественного мнения была и политика властей. В одном ряду с участием официальных представителей власти в праздновании 1000-летия крещения Руси и отменой запретов на религиозную деятельность можно перечислить такие события, как визиты М. Горбачева и Б. Ельцина в Ватикан и установление с ним дипломатических отношений, возрождение католических епархий, беспрепятственный массовый приток миссионеров из-за рубежа и даже установление самых теплых отношений на высшем уровне с некоторыми экзотическими для России и имеющими скандальную репутацию на Западе религиозными движениями — такими, как движения Шри Чинмоя, Сёко Асахары, сайентологов и мунитов. Для советского человека, будь он президент СССР или простой гражданин, религия была terra incognita, и он действительно не видел особой разницы между Евангелием и невразумительным новоязом Рона Хаббарда.

В это же время, в 1990 г., был принят весьма либеральный закон "О свободе совести", отменивший государственный контроль и регулирование религиозной жизни. Отношения церкви и государства формально приближались в тот период к американской модели церковно-государственных отношений.

Московская патриархия не имела существенных привилегий по сравнению с другими конфессиями. Проникновение какой-либо религии в различные сферы государственной и общественной жизни на самом деле было ничтожным: ее не было ни в школе, ни в армии, ни в учреждениях. Религиозные праздники были частным делом граждан, а государство практически не финансировало церковь. На первых порах такое положение устраивало и религиозных деятелей. После тотальных запретов РПЦ была удовлетворена самим фактом полного их отсутствия.

Принципиальный перелом в отношении общества и государства к религиозной свободе произошел в 1991-1992 гг., когда на смену западнической "демократической" и "рыночной" эйфории, ожиданию скорого и безболезненного достижения по-новому понимаемого "светлого будущего" пришли разочарование и апатия. Многочисленные социологические опросы тех лет показывают, что если до середины 1991 г. не менее двух третей населения считало, что Россия должна брать пример со стран Запада, во всем подражать им, то уже в 1992 г. столь же подавляющее большинство считало, что у России особый путь, принципиально иная цивилизация и Запад для нее не является эталоном. Осознание того, что рай завтра в России не настанет и правовое демократическое общество западного типа само собой после роспуска КПСС не появится, привело к судорожным и скорее эмоциональным и декларативным, чем интеллектуальным поискам нового "Я".

Общим местом в выступлениях политиков, журналистов, обществоведов становятся утверждения об особом русском пути развития, о существовании особой "русской цивилизации", о евразийстве. Но это были даже не рассуждения, не исторический и социологический анализ, а именно утверждения, лишенные сколько-нибудь серьезных аргументов. Эти изоляционистские эмоции не являются результатом какой-то своеобразной, чуждой европейским ценностям идеологии, но прежде всего психологическим следствием невозможности быстро войти в европейскую семью народов по причине отсутствия гражданского общества, слабости правовой культуры и пробуксовки социально-экономических реформ.

В этом новом повороте общественного сознания русского постсоветского общества православие приобрело особое значение символа национальной идентичности (а для большинства русских оно и раньше играло роль не совсем религии). Русский народ, лишившийся в советское время многих идейных и культурных основ национального самосознания, отринув затем и коммунистическое прошлое с его надоевшей героической мифологией и не находя утерянных основ в дореволюционной самодержавной государственности, постепенно обретает это самосознание в некой духовно-культурной национальной традиции. Зримым символом преемственности этой традиции благодаря стихийному и нерационализированному поиску оказалась Русская православная церковь.

Осознание принадлежности к аморфной национальной культурно-духовной государственнической традиции приводит к отторжению религиозно чуждого влияния. После низвержения коммунизма была предпринята попытка возродить представление об исключительности православия, сделать его опорой государства. Уже при свершившемся проникновении в Россию иноверцев у населения снова обострились фобии, связанные с комплексом "чужой веры". Именно в этом в какой-то мере стал проявляться патриотизм русского человека, его отношение к собственной стране и культуре: любая неправославная религиозность рассматривается как нечто враждебное и антисоциальное.

Представление о враждебности "чужой веры" основывается совсем не на идеологии, а поэтому и противостоит не идеологиям, а каким-то религиозным формам — организациям, не вписывающимся в сложившийся стереотип духовной традиции. Реальное же религиозное сознание противников "чуждой религиозной экспансии" может состоять (и обычно состоит — опросы последних лет утверждают, что практикующих православных верующих не больше 5-7%) из самого произвольного набора религиозных представлений от расплывчатого деизма до бытового оккультизма. Четко в сознании пропечатывается только одна формула: "русский — значит, православный".

Необходимо заметить, что воспитанное в советский период предубеждение против любой систематической дисциплинированной религиозной жизни как таковой, в том числе и православной, сохраняется в России до сих пор. Этим скорее всего можно объяснить крайнюю неприязнь к "Свидетелям Иеговы", которые строго организованы и проповедуют четкие религиозные принципы, обходя квартиру за квартирой. Иерархия и дисциплина пугают тех, кто привык называть себя православным и не утруждаться исполнением религиозных обрядов.

Появление иноверцев воспринимается как агрессия, при том что дореволюционная терпимость к нерусским иноверцам формально сохранилась. Но теперь она слишком часто не имеет практического приложения. Российские поляки и немцы, например, настолько обрусели и перемешались с русскими, что возникновение католического (а часто лютеранского, и новоапостольного и т. д.) прихода привлекает очень сомнительных поляков и немцев и их уж совсем русских родственников и друзей. Психологический этноконфессиональный барьер исчез, и "этнические" иноверческие приходы отныне становятся источником постоянного раздражения "патриотов".

Против иноверцев-"сектантов" в общественно-политической жизни выступают те партии и движения, в идеологии которых делается упор на те самые традиционные духовные и культурные ценности. Среди таких общественных сил можно назвать коммунистов, ЛДПР и другие националистические партии. Приверженность православию при этом может занимать второстепенное или даже ничтожное место в мотивах, которыми руководствуются сторонники этих партий, когда они выступают против "сектантов, губящих Россию". Многие иные политические партии затрагивали в своих избирательных программах тему борьбы с сектами. В частности, этот лозунг использовали представители движения "Наш дом — Россия".

Священноначалие РПЦ, к сожалению, стало в полной мере выразителем этой идеологии борьбы с "чуждым религиозным влиянием". В общественно-политической жизни верность национальной культурно-духовной традиции предков стала ее официальной точкой зрения. В этом направлении постоянно осуществляется давление Московской патриархии на федеральные и региональные власти любой политической окраски. Неожиданным для РПЦ как христианской организации является и понимание проповеди в ее Миссионерском отделе. Оно скорее связано с борьбой против инаковерующих, против "нетрадиционных" религий, так называемых "сектантов", в чем нельзя не отметить более инквизиторское, чем миссионерское начало. Одним из самых ярких деяний Миссионерского отдела стало издание по благословению архиепископа Иоанна Белгородского справочника по деструктивным культам в России в 1996 г., распространенного среди чиновников по всей России.

Борьба же с теми конфессиями, которые трудно причислить к сектам, такими, как протестанты и католики, обосновывается с помощью теории "канонической территории". Этой территорией является Россия, она принадлежит Московской патриархии, и все иные христианские исповедания, в особенности католики, не имеют права заниматься проповедью на данном пространстве. В любом случае проповедь в России инаковерующих — это уже не проповедь, а "элементарный прозелитизм на чужой территории"[1].

Под "сектантами" порой подразумеваются самые различные традиционные и нетрадиционные религиозные движения. Но в реальной жизни этот термин чаще всего применяют к протестантам, хотя бы потому, что это наиболее распространенные иноверцы. Протестантизм весьма различен в своих проявлениях, поэтому отношение к русским баптистам, к которым уже привыкли, резко отличается от восприятия пятидесятников и тем более "диких" протестантов в лице, к примеру, Церкви Христа (Бостонское движение) или харизматов движения Ульфа Экмана. Среди различных восточных культов наибольшее неприятие могут вызывать, например, кришнаиты, но совсем не буддисты, которым не свойственны яркие публичные акции. Прочих представителей инославия можно условно назвать новыми религиозными движениями (НРД), резко отрицательное отношение к которым зависит, условно говоря, от степени агрессивности их пропаганды.

Наличие изначальной антисектантской установки приводит к возникновению определенных стереотипов, касающихся "сектантов". Эти стереотипы не обязательно являются только мифологией. В отношении некоторых "сектантских" организаций они вполне могут основываться на реальных фактах. Однако всякого рода обобщения в принципе неправомерны, также как приписывание пороков отдельных людей тем общностям, к которым они принадлежат.

Поскольку в иноверии видят внешнюю угрозу национальным ценностям и государственным интересам, наибольшая враждебность проявляется по отношению к иностранным миссионерам. На этой почве возникает представление о том, что почти все зарубежные миссионеры работают на иностранные разведки (большей частью, естественно, на ЦРУ). Об этом упоминается столь часто, что этот феномен нельзя назвать иначе как шпионско-диверсионной мифологией. Во многих регионах России почитают поэтому за обязанность принять законы о миссионерской деятельности, согласно которым любой иностранной миссии нужно пройти аккредитацию на практически невыполнимых условиях. Принятие антимиссионерских законов уже распространилось достаточно широко (Липецкая, Орловская, Воронежская, Тульская области и др.). К русским миссионерам отношение иное. Их могут счесть заблудшими овцами, обманувшимися американскими подачками, а могут и прямо назвать предателями родины.

Общим мнением является и то, что "секты" обычно тоталитарны, деструктивны, а их деятельности сопутствует коррупция. В то же время громадное большинство тех, кого называют "сектантами", — это цивилизованные протестанты: баптисты, евангелисты, методисты, лютеране и т. д. Кроме того, существует стойкое представление о том, что западные конфессии всегда вредней для общества и государства, чем русские варианты инославия, что вообще-то далеко не очевидно.

Американские миссионеры — баптисты и евангелисты, например, не придерживаются пацифистских позиций. Они строго относятся к выполнению гражданских обязанностей на территории любого государства и более терпимы к другим религиям (и к РПЦ), чем традиционные русские баптисты. Однако на практике отношение к русским протестантам, среди которых много пацифистов и которые вообще менее щепетильны по отношению к исполнению гражданских обязанностей, гораздо лучше, чем к американским миссионерам и их недавно возникшим русским последователям.

Есть несколько причин, которые вызывают неприязнь по отношению к протестантам. Русскому человеку противен прежде всего прагматизм, определенная врожденная "правильность", конкретность в понимании, к примеру, каждого слова в Библии. Отсутствие обрядовых форм и простота проповеди, совмещенная порой с инструментальной музыкой, позволяет некоторым обвинять протестантов в слишком фамильярном отношении к Богу и к вере вообще. Все это в целом является ничем иным, как активным неприятием западного стиля поведения и образа мыслей. Из этого неизбежно следует вывод о том, что они "не наши", они чужды национальной духовности, а следовательно, и не будут поддерживать идею величия России и интересы российского государства. Именно поэтому они должны занимать второстепенное место в российской религиозной жизни, а также подвергаться всяческим ограничениям, что непременно приветствуется властями и значительной частью общественности. Ярким примером подобной реакции является отношение к закону "О свободе совести" 1997 г. Разделение на традиционные конфессии и "секты", которые необходимо ограничивать и контролировать, сформулированное в законе о религиях, уже содержалось в массовом сознании. Власти и Московская патриархия только продолжают культивировать этот стереотип.

Среднестатистический человек, таким образом, думает, что церкви иноверцев должны быть маленькими, находящимися где-нибудь на краю города, а их мероприятия не могут быть публичными, чтобы чуждые идеи ни в коем случае не повлияли на основную массу населения, особенно на детей, и не оскорбляли своим видом истинных носителей русской культуры. Это отношение ярко проявляется в конкретных ситуациях, касающихся деятельности протестантов в России.

Резкие выступления против баптистов происходят только в тех случаях, когда они ведут себя "слишком активно" и становятся заметны на общем фоне общественной жизни. Заказные ругательные статьи сопутствовали строительству домов молитвы и евангелизационным акциям в Брянске, Липецке, Ставрополе, в г. Венёве Тульской области[2]. Обычно баптистов называли "врагами русского народа" и обвиняли в том, что они не крестят младенцев и не почитают преп. Сергия Радонежского.

Примером по-отечески народного наказания может служить избиение адвентиста в Анапе. Все произошло стремительно. Молодой адвентист Ю. Салов распространял бесплатные Библии, его схватили казаки и привели к атаману Анапского казачьего округа Кубанского казачества. Он обвинил молодого адвентиста в предательстве православия и в наличии в нем буржуазной веры и отстегал его плеткой. Надо сказать, что казачество вообще неравнодушно к "сектантам". В Анапе даже было распространено обращение казаков, из которого ясно, что представителей всех нетрадиционных религий, замеченных в публичной проповеди, будут пороть. Казаки даже смогли точно назвать, какие религии являются традиционными для Анапы. Это православие, Армянская церковь, католицизм и баптизм. Для казаков было важно, чтобы представители других религий, кроме православия, не совершали публичных мероприятий, которые можно было бы квалифицировать как прозелитизм и предательство родины. Для них это и есть защита православия, а потому и России (сами они при этом в церковь не ходят). Казаки заявляли, что они действуют по благословению местного священника, но православный священник в Анапе самоустранился, сказав, что "это методы казаков и помешать им он не может"[3]. Собственно, связь действий "православной общественности" с православием здесь едва заметна.

В Хабаровском крае сложная ситуация сложилась с иностранными миссионерами. Уполномоченный по связям с религиозными организациями В. Никульников прямо заявил баптистскому пастору Д. Полларду и его помощнику А. Бристолю, что он не допустит присутствия иностранных миссионеров на территории края, потому что миссионеры приносят с собой американскую идеологию, "разрушающую нашу страну"[4].

Кампания против харизматического центра "Новое поколение" в Ярославле была развернута в местной прессе антикультовым центром "Гражданская безопасность", который возглавляют православный активист, убежденный борец с сектами, и журналист, для которого православие — это "господствующая идеология, которую надо защищать". Харизматы получили несколько предупреждений прокуратуры по поводу работы с детьми и учителями. Центр "Новое поколение" не хотели регистрировать в управлении юстиции, однако в результате вместо одного центра харизматы зарегистрировали отдельно 15 своих филиалов по области. Возмущение вылилось в газетные статьи, в которых порицались такие возмутительные факты: у "Нового поколения" в Ярославле 5 тыс. сторонников, связи с чиновниками и коммерсантами, свои театр и газета.

Во многом показательной является ситуация в Хакасии, получившая даже международную огласку. Уполномоченный по связям с религиозными организациям республики Н. Волков в течение нескольких лет пытается запретить харизматической церкви "Прославление" в Абакане работу с детьми, вообще проповедническую деятельность, а также закрыть эту церковь как "деструктивную секту". Говоря об этой церкви, он особо ополчается на Америку как "сточную канаву" для всякого рода нетрадиционных движений, хотя церковь "Прославление" принадлежит к движению "Слово Жизни" из Скандинавии. Несмотря на подобное мнение уполномоченного и инспирируемые им иски прокуратуры по отношению к этой церкви, она является самой быстрорастущей и процветающей в Абакане: у нее прекрасное здание в центре города в западном стиле, связи с чиновниками и бизнесменами и, что примечательно, лучшая в республике футбольная команда "Реформация", на которую церковь тратит 100 тыс. долл. в год. Разрыв между гневными высказываниями уполномоченного и реальным положением "секты" налицо[5].

Американскими шпионами в Хакасии считают также лютеранскую миссию в поселке Туим, которая формально связана с Эстонской лютеранской церковью, однако имеет поддержку и со стороны американских лютеран. Миссия приобрела в Туиме бывшее здание исполкома. В эту общину ходят еще не спившиеся жители поселка. Главу миссии лютеранского диакона П. Заякина посещал сотрудник республиканского управления ФСБ, чтобы выяснить, не проводят ли лютеране подрывную деятельность на металлургическом заводе поселка Туим, который давно не работает. Уже упоминавшийся Н. Волков и здесь приложил руку. Он приехал в Туим и с местными чиновниками обходил членов лютеранской общины, чтобы узнать, действительно ли они лютеране, а когда некоторые в испуге отказались от принадлежности к миссии, Н. Волков попытался лишить ее регистрации[6]. В 1998 г. Верховный суд России принял решение в пользу лютеран.

Чтобы получить более полное представление о Н. Волкове, чиновнике, ставшем чемпионом по числу публикаций о нем в правозащитных изданиях, обратимся к его "системе ценностей". У него, человека неверующего, "уважением" пользуются прежде всего две религии — православие и католицизм. Среди традиционных религий Хакасии он называет православие, старообрядчество, духоборчество, католицизм, лютеранство, иудаизм, ислам, пятидесятничество, баптизм и иеговизм. Присутствие в этом списке "Свидетелей Иеговы" можно объяснить историческими особенностями Хакасии, куда еще при И. Сталине было сослано много иеговистов. У них сложились хорошие отношения с властью (положительно относятся к "Свидетелям Иеговы", кроме того, в Иркутске и Тюмени). Баптисты также не вызывают сомнений в своей "традиционности", так как они существовали еще в начале века, а потом дружно вошли в созданный советской властью союз. Для старого уполномоченного они свои, советские баптисты. Ситуация с пятидесятниками та же, так как они входили в один союз с баптистами. Отношение к иным баптистам или пятидесятникам будет иное. Свою первейшую задачу Н. Волков видит в протекционизме по отношению к этим традиционным религиям и в их защите от приезжих проповедников[7]. Упомянутую церковь "Прославление" в Абакане формально можно отнести к пятидесятничеству, но в глазах Н. Волкова она не является традиционной. Католицизм и лютеранство фигурируют в его списке по одной причине: католики в Абакане — это исключительно поляки по происхождению, а лютеране — немцы. Поэтому работа Лютеранской миссии в поселке Туим среди чисто русского населения вызвала откровенное возмущение. Реакция на католическую проповедь была бы еще более оперативной и резкой.

Фобии по отношению к католицизму во многом схожи с отношением к протестантизму. Однако кроме неприятия прагматизма и западного стиля в данном случае существует еще один фактор — страх перед мощной централизованной организацией, которая издавна хотела распространить свое влияние на Россию и осуществить экспансию на Восток. Русское национальное самосознание веками строилось на противопоставлении себя Западу, причем под этим многомерным термином чаще всего подразумевался именно католицизм. Русская духовность, государственность, культура осознавали себя в качестве антитезы "латинству". Православие противостояло неправославию, и этим неправославием был католицизм. Антикатолицизм был не только неразрывно связан с религиозностью и культурой, но не в меньшей мере с национальным сознанием, патриотизмом, верностью политической системе. Два националистических течения — коммунистическое и православно-почвенническое, иногда конфликтуя, а иногда объединяясь, тянут страну к изоляции и стагнации в культурной, религиозной, политической и экономической сферах. И оба эти течения видят в католицизме заклятого врага. Коммунистическая и националистическая пресса часто пользуются одними мифами, предрассудками и обвинениями: католический заговор, католическая экспансия, интриги иезуитов — вот что мешает России жить счастливо.

В Москве и С.-Петербурге и при советской власти было хотя бы по одному костелу, во многом поэтому присутствие католиков не воспринимается там как скандал. В городах, где в советское время католические общины были уничтожены, к католикам отношение уже как к неведомым пришельцам. В Брянске, Орле, Белгороде, Барнауле и других городах католики, требующие вернуть им дореволюционные здания костелов, могут услышать в ответ, что "здесь никогда не было католиков и вдруг они появились". От них просто отвыкли. Еще больший конфликт вызывает независимая неформальная католическая деятельность. Примером может служить попытка нескольких католических организаций создать центр по реабилитации наркоманов под Переславлем Ярославской области. Столкновения с местным православным священником и общественностью начались после того, как католических активистов заподозрили в том, что в селе Яропольцы фактически создается католическая община, а молодежь вовлекают в католицизм с помощью компьютерного класса. Об этом вопиющем примере прозелитизма на заседании Синода РПЦ говорил даже патриарх Алексий II. Сейчас община "Дома Марии" ведет себя намного тише и просто помогает местному детскому дому для умственно отсталых детей.

Антизападнические настроения играют роль и в отношении так называемых тоталитарных сект и новых религиозных движений, хотя ксенофобия по отношению к ним имеет и другие причины. Какие-то формы дискриминации по отношению к так называемым "тоталитарным сектам" применяются не только в России, но и во многих европейских странах. Эти организации игнорируют не только "национально-культурную традицию", но и общепринятые нормы взаимоотношения общины с окружающим обществом. Обычно в таких движениях практикуются тоталитарное подчинение лидерам, жесткая дисциплина и агрессивное миссионерство, которое предполагает постоянную вербовку новых членов. Строгая регламентация жизни и быта в этих сектах (при том что это чужеродное для "России православной" явление) вызывает беспокойство и опасения по поводу некоего загадочного "психологического воздействия". Регламентация жизни на основе маргинальной по отношению к большинству общества идеологии, естественно, приводит к частичной изоляции последователей "сектантских" движений от социума и его стереотипов, от его культуры вообще. Появляются отличия в образе жизни и поведении. Это, пожалуй, самая сильная причина недовольства массы общества "сектами": родители не хотят, чтобы их взрослые дети попадали в неведомый мир "сект", ибо его мало кто знает, а тем более понимает. Русские НРД (такие, как "Белое братство", Богородичный центр, виссариониты) в той же степени подвергаются остракизму, как и иностранные. По отношению к русским нельзя лишь с гневом указать на американский или какой-либо иной зарубежный центр. Власти и простые граждане с подозрением относятся к богородичникам. Первые — из-за того, что они резко критикуют Московскую патриархию, вторые — из-за их закрытости и непонятных обрядов. Родители детей, попавших в секту, пытаются, как известно, бороться с ней, организуя антикультовые комитеты. Самые известные из них — "Комитет Кушнирской" в Москве и "Комитет русских" в С.-Петербурге. Они возбуждали уголовные дела против мунитов и "Свидетелей Иеговы", но обвинение не сумело до сих пор доказать свою правоту. В судах (и не только в России) никогда (или почти никогда) не удается доказать, что последователи НРД на самом деле совершают что-либо противозаконное. Это, в свою очередь, вызывает еще бульшую неприязнь, возникают мифы о демонической способности к конспирации, могущественных покровителях и использовании неведомых науке психотехник.

Во многих регионах России, особенно на юге, распространен страх перед сатанистами, которых никак не могут поймать, однако рассказывают о случаях ритуальных убийств. Настоящие сатанисты безусловно должны были бы быть оформлены в соответствующие организации, но борцы с сатанистами в лучшем случае обнаруживают либо психически больных людей, либо группы неорганизованных подростков, рисующих на стенах магические символы, которые используют их рок-кумиры. Тем не менее в прессе появляются многочисленные истерические статьи об опасности сатанизма.

Парадоксальность религиозной ксенофобии в России состоит в том, что она не является следствием каких-то определенных идей, складывающихся в представление о духовной традиции. Она во многом основывается на комплексе национальной неполноценности, стремлении доказать всем, что Россия выживет только своим духовным богатством, но лишь единицы мыслящих людей понимают, что это за богатство и как его применить к современной жизни, а большинство использует духовную традицию как флаг, но что написано на нем, уже никто не понимает.

Неприязнь к инославию выражается совсем не в массовых репрессиях, но в отдельных столкновениях на улице, в избиении "сектантов", грубостях по отношению к ним. Власти отказывают общинам религиозных меньшинств в регистрации, не позволяют приобретать недвижимость, строить молитвенные здания, подстрекают директоров Домов культуры не сдавать помещения "сектам" и т. д.

Антисектантские фобии не имеют под собой ни твердого идейного фундамента, ни правового обоснования. Поэтому их воплощение до сих пор остается непродуманным, непоследовательным, выборочным и несерьезно-мелочным. Однако и этого достаточно для того, чтобы представители религиозных меньшинств чувствовали себя униженными, неуверенными в завтрашнем дне и озлобленными на власть, общество и Русскую православную церковь.