Версия для печати

Как избежать соблазна привилегированности?

Так или иначе, на смену бесплодной концепции "традиционных религий" уже приходит другая — концепция "церкви большинства"

В спорах о том, каким должен быть статус Русской Православной Церкви в современном российском государстве, есть одно общепринятое положение — и государство, и Церковь отвергают статус "государственной церкви" и при этом заявляют о готовности к сотрудничеству. При этом ни понятие "государственной церкви", ни тем более рамки сотрудничества обычно не уточняются, и приходится признать, что пока нет даже минимальной ясности в обсуждаемом вопросе.

Зато и чиновники, и политики, и священноначалие РПЦ согласны, что государство у нас светское. Иногда люди Церкви обвиняют чиновников — и не без оснований — в том, что они понятие "светское" трактуют слишком близко к понятию "атеистическое", но никто не предполагает, что РПЦ (или иное религиозное объединение) должна иметь властные или контрольные привилегии, что и означало бы отказ от принципа "светскости" государства. Вот из этой минимальной общей посылки и следует исходить.

Светское государство регулируется светским правом и гарантирует свободу совести, но больше ничего в его основополагающих актах о религиозной проблематике по существу не сказано, ибо светское государство оставляет эту проблематику в области саморегулирования гражданского общества и обеспечивает лишь основные "правила игры".

Понятие "традиционной религии"

Конечно, вышесказанное — это только общая канва. Общества времен модерна не отрезаны от прошлого, они многое наследуют из него. В частности, они унаследовали столь популярное у нас понятие "традиционной религии". Но это понятие не может быть вполне интегрировано в современное правовое общество: ничто не мешает называть ту или иную религию "традиционной" на основании ее культурной значимости или давности организованного существования в данной стране, но это не может служить основанием для каких бы то ни было юридически значимых преференций. Ближайшая аналогия — привилегии "коренных" или "государствообразующих" этносов; все видели в последнее десятилетие, какова цена этого исключения из общих норм права. В нашей части мира религиозная рознь, к счастью, не бывает уже столь горячей и массовой одновременно, чтобы порождать полноценные войны, но это не значит, что привилегии на религиозной основе меньше противоречат основам современного правового общества.

В ряде европейских стран по-прежнему существуют государственные религии, в других выделено несколько религий, находящихся в очевидно привилегированном положении. Но все это — не более, чем уцелевшие осколки тех времен, когда родился принцип "чья власть, того и вера". Западноевропейские государства следят за тем, чтобы эти сохранившиеся привилегии как можно меньше мешали прочим религиозным объединениям (есть и исключения, но они редки), и это пока позволяет продлить существование реликтов эпохи Реформации.

Россия же, отказавшаяся от советской системы господствующего репрессивного атеизма, не может вернуться и в досоветский строй религиозно-государственных отношений. Просто потому, что весь дореволюционный общественный уклад уже ни в какой степени не восстановим. Постсоветская Россия оказалась государством без традиции, в том числе и в части государственно-религиозных отношений. Отсюда — религиозная свобода 90-х. Даже в Законе 1997 года слова преамбулы о "традиционных религиях" смотрятся бледно и оказывают на реальную жизнь не столь уж значительное влияние: случаи дискриминации "нетрадиционных" религиозных объединений после принятия Закона продолжились примерно с той же частотой, что и до того.

Риторика о "традиционных" религиях еще далеко не исчерпала себя, она воспроизводится и на уровне государственных чиновников, но по-настоящему вписать это понятие в систему государственной политики не удается. Видимо, во многом и потому, что сама система, светская и правовая в своем основании, отторгает аргументацию, построенную на совершенно иных основаниях.

Лидеры Церкви, добиваясь привилегированного положения, тоже вынуждены говорить как будто на чужом языке: не о спасении душ своей реальной и потенциальной паствы, а о соображениях государственной безопасности, о национальной идее и тому подобных материях, которым люди Церкви могли бы и не придавать столь существенного значения. Вот лишь недавний пример — митр. Солнечногорский Сергий (Фомин), отвечая на вопросы "Страны.Ру" , сказал: "Если говорить о нетрадиционных конфессиях, то мы выступаем против них, потому что нетрадиционные конфессии — новые конфессии, мы против того, чтобы Россия стала полигоном обкатки каких-то новых идеологических вооружений, сейчас идеологическое оружие приобретает религиозные формы, мы против этого"[1].

Этот подход низводит Церковь до уровня вспомогательного подразделения идеологических служб власти. Нынешняя власть охотно будет использовать Церковь именно таким образом, но миссии Церкви это пойдет только во вред. Равно как и пропаганда "традиционности" православия вместо проповеди его истинности.

Понятие "церкви большинства"

Так или иначе, на смену бесплодной концепции "традиционных религий" уже приходит другая — концепция "церкви большинства". Основывается она на том, что, по данным разных социологических опросов, с православием себя идентифицируют от 50% до 80% граждан нашей страны. А столь явное большинство в демократическом обществе не может быть лишено возможности влиять на принятие решений — хотя бы в тех областях жизни, по отношению к которым само понятие данного большинства имеет смысл.

Сразу хочется отметить, что в демократическом обществе забота о правах большинства не должна быть в ущерб законным правам меньшинства. Достаточно посмотреть на светскую Польшу с ее несравненно более высоким уровнем религиозности, причем при явно большем удельном весе "традиционной" Церкви.

Но в сложные дискуссии о правах меньшинств можно и не вступать, так как Русская Православная Церковь никак не может рассматриваться государством, как организация, представляющая то ли половину, то ли четыре пятых населения страны. Членом Церкви сама Церковь считает всякого, кто был крещен в ней и не отпал от нее явным образом. При таком подходе действительно можно насчитать, в зависимости от строгости применения канонов, больше или меньше десятков процентов. Но государство-то считает не так.

По действующему законодательству членами РПЦ считаются вообще только формальные члены входящих в нее религиозных объединений, то есть совсем небольшое число людей. Как справедливо писал недавно игумен Иннокентий (Павлов) [2], записываться в члены прихода у нас нынче не принято, и это не случайно: большинство людей, приходящих в храм, прихожанами в полном смысле этого слова себя и не ощущают. И если даже провести мощную массовую кампанию записи прихожан (на что нынешний аппарат и клир РПЦ вряд ли способны), число записавшихся в лучшем случае несущественно превысит число людей, посещающих храм раз в месяц или чаще, а таковых у нас не более 6-7%[3].

Церкви в России не стоит претендовать на особый статус как "церкви большинства" уже хотя бы потому, что по указанному показателю посещаемости храмов мы стоим на предпоследнем месте среди 27 стран, в которых в 90-е годы проводилось соответствующее исследование. В постоянно приводимых в пример особого статуса западных странах и уровень практической религиозности другой: не реже раза в месяц посещают храмы 87% ирландцев, 58% американцев, 24.5% англичан, 34% западных немцев (и 20% восточных). Но главная проблема даже не в процентах.

Мы ощущаем, что наша Церковь шире 7 и даже 10 процентов, но это — наша интуиция, религиозная в своей основе. Светское государство не может ею руководствоваться. Дело не в недоверии, дело — в иных критериях. Для государства религиозное объединение — разновидность общественного объединения, у которого есть члены, а есть сочувствующие. Например, в экологических организациях состоит совсем немного людей, а сочувствует их идеям большинство, но их сочувствие не оформлено ни в каких принятых в обществе формах, поэтому и остается их сугубо личных делом, а государство общается с экологами в соответствии с реальной численностью их организаций.

Для государства РПЦ — организация, включающая до 10% граждан, причем не в качестве "актива" в том смысле, в котором это слово употребляется в общественных организациях, а в качестве рядовых членов. Это — очень большая организация, больше, чем партия КПРФ, но меньше, чем профобъединение ФНПР. Если ФНПР — не представитель большинства граждан, хотя большинство работающих — наемные работники, то и РПЦ — не представитель большинства, хотя большинство из всех религий более всего симпатизирует православию.

Религиозные симпатии (кстати, весьма сомнительные в смысле представлений симпатизантов о православной вере) государством не могут формально учитываться, так как в государстве есть только одна область, где учитываются симпатии — это политика и выборы. Та же КПРФ представляет в парламенте не только своих членов, но и избирателей. Если бы в парламенте была "религиозная палата", РПЦ наверняка получила бы в ней большинство, но в светском государстве такой палаты нет и быть не может.

Церковь стремится в своем диалоге с государством опереться, кроме обсуждавшихся выше ссылок на "культурно-исторических реалии", и на массовость "поддержки", выражающейся в огромном проценте называющих себя православными и в высоком рейтинге доверия Церкви[4]. Первая цифра, если слегка копнуть[5], относится скорее к теме культурно-национальной самоидентификации, а вторая свидетельствует скорее о значении Церкви как нравственного ориентира (у армии ведь тоже высокий рейтинг доверия, но она же не претендует на особый статус в обществе). Использование столь шаткой опоры не только неэффективно, что уже можно было бы понять из многолетнего опыта общения с госчиновниками и политиками, но и опасно: постоянно звучащие обвинения в демагогии могут подорвать авторитет Церкви среди граждан.

Перспективы конкордата

Политолог Александр Тяхта, один из основных пропагандистов концепции "церкви большинства", делает из этой концепции довольно скромные выводы [6]. Он считает, что признание этой концепции побудит государство признать РПЦ "корпорацией публичного права", заключить с ней особое соглашение о сотрудничестве и финансировании, но при этом строго отделить Церковь от "зоны власти".

Нечто подобное предлагает и Александр Щипков: "Согласительная система предусматривает заключение договора между каждой религиозной организацией и государством. Обе стороны берут на себя определенные обязательства. Церковь занимается социальной работой, государство обеспечивает финансовую поддержку и защиту. Одновременно договаривающиеся стороны получают определенные права: церковь — на проповедь, а государство — на финансовый контроль расходуемых средств. Права, обязанности и поле деятельности (школа, армия, больница и так далее) оговариваются в каждом конкретном случае"[7].

Действительно, государство вполне может заключить любое соглашение с любой общественной организацией о том или ином совместном проекте или о постоянном сотрудничестве. Так делается везде, и это не вызывает никаких нареканий. Было бы лишь естественно, если бы столь крупная организация, как РПЦ, имела такое соглашение с государством. Собственно, РПЦ уже заключила целый ряд соглашений с отдельными ведомствами, подписаны они во множестве и на уровне регионов.

Но всеобъемлющего соглашения до сих пор нет, а те, что есть, подвергаются критике как предоставляющие РПЦ исключительные привилегии. Значит, что-то все-таки не так в нынешнем подходе к сотрудничеству государства и Церкви.

Подход государства до сих пор преимущественно идеологический: религиозные объединения нужны Кремлю, если не для санкционирования какой-нибудь "национальной идеи", то для помощи в околоидеологическом пиаре. Потому-то и отношения реально существуют только с РПЦ, да еще на всякий случай с мусульманами (ах да, сейчас и с иудеями — ради Гусинского). Чиновники этой ситуацией стимулируются к тому, чтобы создавать привилегии РПЦ или господствующей в данном субъекте Федерации иной религии. Как сказал недавно "государственный защитник религиозных прав" Михаил Одинцов, "пока государство будет опираться... на те идеи, которые дает церковь, мы будем сталкиваться с постоянными нарушениями прав верующих" [8].

Церковь же, хоть и открещивается от статуса государственной, претендует на весьма широкий спектр тем сотрудничества с государством (см. список из 16 пунктов в "Основах социальной концепции"). Сами пункты не вызывают принципиальных возражений (кроме, конечно, последнего — "противодействие деятельности псевдорелигиозных структур, представляющих опасность для личности и общества": не может государство сотрудничать с религиозным объединением в деле контроля над другими такими объединениями), но можно усомниться, что составители этого списка действительно отделяют в своем сознании Церковь от государства. Как сказал в цитировавшемся выше интервью митр. Сергий (Фомин), "фундамент (государственно-церковных отношений — А.В.), который сейчас закладывается, это здоровый фундамент, он способствует тому, чтобы был такой хороший баланс взаимопонимания между Церковью и государством, потому что нельзя живое разделить" . Наше священноначалие, кажется, еще не готово признать, что руководимая им Церковь должна сотрудничать с государством "всего лишь" как одно из крупных общественных объединений.

Для людей Церкви очевидно, что религиозные проблемы значительнее, чем, например, те же экологические. И они подразумевают, что это убеждение разделяют и представители государства. А для светского государства и светского общества религия — это в первую очередь частное дело человека. И нельзя сказать, чтобы наше священноначалие готово было отвергнуть эту посылку. Но тогда надо признать, что принципы отношений государства с религиозными объединениями не могут существенно отличаться от принципов отношений с любыми другими общественными объединениями.

Пока же вызывают сомнения и некоторые подходы светских теоретиков согласительной системы. Нет ясности в вопросе о том, что именно может финансировать государство в рамках сотрудничества с РПЦ — только совместные социальные проекты или что-то еще? От кого в вышеприведенной цитате из А. Щипкова предполагается защищать Церковь силами государства? Почему в упомянутом интервью М. Одинцов в качестве общероссийской религиозной организации, заслуживающей конкордата, видит только РПЦ, а остальным предлагает ограничиться региональным уровнем?

Даже вполне либерально настроенный Александр Щипков заявляет, что согласительная система "ограждает личность от посягательств псевдорелигиозных групп". Но каким образом? Если некие группы, которые многими из нас считаются псевдорелигиозными, будут включены в согласительную систему, они будут под некоторым дополнительным контролем, но и получат дополнительную возможность "посягать" на граждан, если же эти группы включены не будут, то и это им не помешает, если, конечно, не предполагается одновременно с введением согласительной системы как-то ограничить ныне существующие права религиозных объединений.

Для светского государства должно быть очень важно обеспечить, чтобы заключение "генеральных соглашений" с одними религиозными объединениями не обернулось дискриминацией других. Нынешний опыт не вселяет в этом отношении особого оптимизма. И в ходе теоретических дискуссий рецепты, кажется, тоже пока не предложены. Может быть, мы их дождемся от нынешних разработчиков концепции из Российской Академии государственной службы. А пока, похоже, еще рано считать, что согласительная система решит существующие проблемы.

Здесь есть опасность соблазниться новым путем к старой цели — привилегированному положению Церкви, обслуживающей идеологические интересы государства. К этой цели есть тяготение на всех уровнях и в Церкви, и в государстве. Тяготение порождает системы аргументов, простые или изощренные, честные или явно лицемерные. И вот через все это надо попытаться пробраться к такому пониманию места нашей Церкви в светском обществе, которое было бы совместимо с основополагающими принципами такого общества и не искажало бы миссии Церкви.

Данный текст был опубликован на сайте "Соборность" в рамках дискуссии о том, какими будут церковно-государственные отношения в XXI веке. Статья подводит промежуточные итоги этой дискуссии.