Другая Святая Русь
Духовный опыт возрождения Русского Севера

После разгрома Новгорода святости и вольности (для северян неразрывно связанных) стали искать на Севере, куда бежали от свирепости московского начальства. На берегах студеных морей чаяли встречи со Святой Русью, с сокровенной полярной страной — Беломорьем или Беловодьем. Еще в XIV веке некоторые новгородцы видели рай, путешествуя на Север, а в конце ХIХ века большой популярностью в северорусских губерниях пользовался авантюрист Аркадий, который именовал себя епископом Беловодским (Беломорским)

Светлой памяти Марфы Борецкой посвящается

Во времена крещения Руси и возникновения русской государственности сформировались два типа русского менталитета, два типа религиозного сознания — Центральной (со временем — Московской) Руси и Руси Северо-Западной — Новгородской. Это две составляющие первоначальной Святой Руси, которая породила большинство древних святых, чудотворных икон, ранних, прославленных великими аскетическими подвигами монастырей. Здесь были созданы почти все шедевры средневекового церковного искусства. Светская история этой изначальной Святой Руси неразрывно связана с историей церковной и в какой-то степени сакрализована.

История, казалось бы, вынесла свой приговор новгородской традиции. Московские порядки жесткого авторитаризма, «симфонии» автократора и послушной ему церковной власти стали общероссийской нормой. Общепринятая концепция российской истории и в царские, и в советские, и в постсоветские времена утвердила в народном сознании представление о прогрессивности и благотворности для России московской политики «собирания земель» и формирования централизованного авторитарного государства. Победа Москвы над Новгородом («новгородскими боярами-предателями»), в общепринятом мнении, — это «победа России». Даже в самом Новгороде уже в допетровскую эпоху под влиянием Москвы стали почитать князя Александра Невского, которого новгородцы в свое время изгнали с княжеского престола за своеволие, а не легендарную посадницу Марфу Борецкую, избранную теми же новгородцами, чтобы отстоять свободу Великого Новгорода от московской экспансии.

Что же представляла собой эта задавленная Москвой Северо-Западная духовная традиция, как долго она сохранялась?

До середины XV века громадные пространства, включающие современные Новгородскую, Ленинградскую, Мурманскую, Архангельскую области, Карелию и Коми, находились под политическим, экономическим и, что для нас наиболее важно, под церковным управлением Новгорода. Кроме того, ареной борьбы между Новгородом и Москвой в XIV—XV веках была территория нынешней Вологодской области, где на самом раннем этапе русской истории также было сильно новгородское влияние.

Новгородские традиции, которые были намного древнее московских, формировали самосознание всего Русского Севера в младенческий период становления его общественной и церковной жизни. Новгород идеологически и социально-политически оформил северорусское своеобразие, которое после порабощения Новгорода Москвой уже не имело ни своих идеологов, ни развитых политических институтов.

До 1477 года, когда Новгород был включен в Московское государство, на всем Русском Севере действовали демократические порядки. Высшим органом власти являлось вече, в котором участвовали все свободные мужчины — жители Новгорода. На вече выбирались высшие должностные лица республики. Местные власти на просторах республики были представлены наместниками из Новгорода и делившими с ними полномочия местными выборными руководителями. Громадное большинство жителей Новгородской республики было свободными людьми, крепостничество не получило здесь распространения.

Организация церковной жизни в Новгороде была уникальна. Ничего похожего в России нигде за всю ее историю не было. Во главе новгородской Церкви стоял архиепископ. Владыка не только возглавлял Церковь, но и являлся полуофициальным главой республики. В отличие от всех других епархий русской Церкви, куда архиереи назначались митрополитами (сначала Киевскими, затем Владимирскими, затем Московскими), новгородский владыка избирался на вече. Новгородский архиепископ обладал большой светской властью, но его власть в Церкви была более ограниченна, чем в других епархиях: священники в Новгородской республике перед рукоположением избирались прихожанами. Церковь в Новгороде была независима от светской власти, но была зависима от верующего народа.

Разгром Новгорода москвичами и целенаправленная политика искоренения его традиций, распространение крепостничества на новгородской земле сделали его, казалось бы, одним из рядовых городов Московского царства, а затем и Российской империи. Но новгородские традиции сохранились на окраинах бывшей республики.

Новгородские духовные и политические ценности удачно вписывались в социально-экономические и географические особенности жизни Севера. Для подчиненных ему земель Новгород Великий представал «эталонным» городом, поэтому существо новгородской колонизации северных земель можно определить как «сакрализацию “новой земли”», перенесение на нее благодатных свойств, ценностей, имен, установлений «старой земли», ее священного центра. В этом смысле любой новый город — это «старый» Новгород («Вологда — в образе Софии, Архангельск — в образе Спаса Преображения»)[i] . Например, Архангельск прямо считался наследником Великого Новгорода. По мнению исследователей, «восприятие Архангельска как “нового” Новгорода основывалось не только на религиозно-топонимической традиции, но и на реальном историческом преемстве Архангельском маргинальных функций Новгорода как центра международной торговли на севере Руси»[ii] . Вплоть до ХV века северные области находились в составе Новгородской епархии, и на протяжении столетий происходило не только заимствование различных форм организации церковной и общественной жизни, но и вполне творческое развитие новгородских порядков даже в то время, когда Новгород стал намного ближе в культурном отношении к «московской» государственнической традиции.

После разгрома Новгорода святости и вольности (для северян неразрывно связанных) стали искать на Севере, куда бежали от свирепости московского начальства. На берегах студеных морей чаяли встречи со Святой Русью, с сокровенной полярной страной — Беломорьем или Беловодьем. Еще в XIV веке некоторые новгородцы видели рай, путешествуя на Север[iii] , а в конце ХIХ века большой популярностью в северорусских губерниях пользовался авантюрист Аркадий, который именовал себя епископом Беловодским (Беломорским)[iv] .

В религиозной жизни преемственность новгородских демократических порядков на Севере проявилась в широкой автономии прихода и роли мирян в церковном управлении в целом. В течение нескольких столетий — до XVIII века — северорусский приход обладал широкой автономией. Этому способствовал географический фактор: нити, соединявшие приходы с церковными центрами, были почти не ощутимыми. Другой причиной такой автономии был фактор социальный. На большей части Европейского Севера России проживали черносошенные крестьяне, не являвшиеся крепостной собственностью феодалов. Они выработали систему местного мирского самоуправления и многие ее традиции перенесли на организацию приходской жизни. Северный приход, который вместе с волостью и общиной образовывал северорусское понятие «мира», еще в XVIII веке избирал священника. Первый Холмогорский архиепископ Афанасий, сподвижник Петра Великого, хотел отменить приходские выборы священника, однако эта попытка оказалась неудачной, и демократические традиции в церковной жизни сохранялись на Русском Севере вплоть до ХIХ века[v] .

Большими распорядительными и надзирающими правами в приходе обладал мирской сход, то есть общее собрание глав семейств. Он избирал или нанимал причт, избирал старосту, непосредственно распоряжался церковным имуществом, в том числе и землей (например, определял условия сдачи церковной земли в аренду), контролировал церковную казну. Мир (все члены схода) фактически надзирали за священно- и церковнослужителями. Большими полномочиями обладал и церковный староста. Он ведал в приходе казной, представлял свою церковь перед государством и органами местного самоуправления[vi] . Свобода мирян определялась еще и тем, что население было рассредоточено на громадной территории, и жители множества сел окормлялись лишь периодически наезжавшим священником из крупного села, который совершал богослужения в часовнях, «личных церквях» крестьян и сел, широко распространенных на Севере.

Самостоятельный и в духовных, и в светских делах северянин не мог так же легко обходиться без грамоты, как крепостной Центральной России. Уровень грамотности жителей Севера со времен Гостомысла был более высоким по сравнению с общероссийскими показателями. Сохранить традиционный церковный уклад северянам помогало почтение к книжной культуре и ревность о социальном служении.

Целенаправленная централизаторская политика государства постепенно изменяла земский строй в Поморье, но образ «мира» как идеальной формы народного «общежительства» продолжал сохраняться в сознании северян. Еще в начале ХХ века исследователи церковного быта Архангельской епархии отмечали, что «идеал древнерусского прихода как учреждения общинного продолжает еще жить в сознании простого народа, выражаясь часто в фактах, противоречащих церковно-гражданским учреждениям»[vii] .

В синодальный период автономию прихода заменила бюрократическая система управления, но о своей истории северяне не забывали. Традиционная для Северорусского края значительная роль мирян в жизни Церкви стала вновь возрождаться перед революцией. Тогда в большинстве приходов начали создаваться церковные попечительства.

Безусловно, воспитание глубокого религиозного чувства является в большой мере заслугой северных монастырей. Именно монашеские обители взрастили множество святых подвижников и изначально играли роль центров просвещения и духовного образования. Отсутствие крупных городов и незначительная численность дворянства привели к тому, что богатые, авторитетные, населенные ученым и прославленным аскетическими подвигами монашеством монастыри на протяжении столетий, вплоть до XVIII века, были основными центрами образования, культуры, медицины и социального служения. Особенно большую роль в духовной общественной жизни Севера играли Соловецкий, Антониев-Сийский и Валаамский монастыри. Монастырям Северной Руси была чужда замкнутость, северное монашество было готово выйти за монастырские стены и поделиться своими духовными богатствами и знаниями с миром.

Закономерно, что именно на Севере особенно успешно распространялось староверие. Оно было прежде всего протестом против бюрократизма, подавления инакомыслия государством и стремлением к свободе от давления жесткой централизованной церковной и светской власти. В ХVII веке и в послениконовское время эта малонаселенная и труднодоступная часть России стала одним из регионов, куда стекались ревнители старой веры со всей страны. Здесь они могли чувствовать себя спокойно. Более того, к примеру, так называемая Выгорецкая обитель, объединяющая Даниловский и Лексинский скиты (ныне Медвежьегорский район, около города Повенец), стала одним из центров, практически колыбелью беспоповского староверия. Один из главных центров поморского согласия ныне располагается в Усть-Цильме (Республика Коми). Реформы патриарха Никона совпали с начавшейся во второй половине ХVII века централизацией и бюрократизацией жизни северных приходов, что «привело к крушению устоев подлинно народной земской церкви на Севере. Поэтому борьба старообрядцев против никоновских “новин” рассматривалась северным “миром” как борьба за собственное существование… Северному “миру” с его вечными поисками “последней” правды была весьма созвучна эсхатологическая устремленность старообрядчества с его идеями приближающегося конца света и ухода из мира во имя спасения души. Поэтому не только сами старообрядцы, но и окружающие их миряне почитали старую веру как единственно святую и истинную»[viii]

Традиционным на Севере было благожелательное отношение к другим народам — в первую очередь имеются в виду коренные народы северорусского края — карелы, вепсы, коми и живущие поблизости финны. Карелы, например, были крещены вместе с Русью почти тысячу лет назад. Этот народ достаточно быстро воспринял православие как свою религию. Вместе с карелами православие восприняли и вепсы, второй коренной народ Карелии. Народ Коми, или зыряне, был крещен намного позже, но у Коми есть свой древний святой покровитель — Стефан Пермский, сподвижник преподобного Сергия Радонежского, который создал алфавит для коми и привел зырян в православие. Основной житель России — крестьянин был здесь намного свободнее, чем крестьяне Центра и Юга, на Севере «русские крестьяне в отличие от феодалов юга не завоевывали и не порабощали местное население, а селились рядом с ним с целью избежания феодального гнета»[ix] , а земли хватало всем. Церковная власть на протяжении большей части истории не ставила коренные народы Севера вне Православия, de facto признавала их национальную самобытность в церковной жизни, что, конечно, укрепляло толерантную атмосферу в северных епархиях.

На протяжении всей своей истории Русский Северо-Запад был намного более открыт Западу, чем коренная Московия. Новгород Великий славился своими тесными не только торговыми (он являлся членом Ганзейского союза), но и политическими, культурными, религиозными связями с Западом. В Новгороде существовали «латинские» церкви, устраивались диспуты горожан с приезжими иностранными купцами на богословские темы.

Но и после падения Новгородской республики Север сохранил контакты с зарубежными соседями, здесь и следа не было патологической московской ксенофобии. В ХVI—ХVII веках в портовых городах формировались общины англичан и голландцев, а позднее шведов и немцев. Начиная с 1553 года английские купцы совершали свои религиозные обряды на кораблях и в домах, принадлежавших английской торговой компании. В 1649 году в Архангельске был открыт евангелическо-реформатский приход и школа, а в 1660 году появился постоянный реформатский пастор. В 1674 году была построена кальвинистская кирха, в которую время от времени наезжали пасторы. В 1686 году было положено начало немецкому лютеранскому приходу и строительству церкви.

В Карелии лютеране из Финляндии, присоединенной к России в 1809 году, обосновываются со времен Петра I. С ХIХ века начинают появляться католические общины, состоящие в основном из поляков[x] . Государство, нетерпимое по отношению к иностранным конфессиям на большей части территории страны, всячески поощряло веротерпимость в северных областях, имеющих связи с иностранцами. После кончины Холмогорского епископа Афанасия Петр I так определял сущность религиозной политики в этом регионе: «Холмогорская епархия у знатного морского порту, где бывают множество иностранных областей иноземцы, с которыми дабы тамошний архиерей мог обходиться по пристойности прилично, к чести и славе Российского Государства». К присутствию иностранных конфессий на Севере привыкли и не видели в них никакой угрозы русскому самосознанию.

В самом Великом Новгороде, в котором, казалось бы, было уничтожено все связанное с его демократическим наследием, с XVIII века начинается медленное возвращение «к корням». Процесс этот парадоксальным образом обязан своим возникновением Петру I, чья деспотическая политика была прямой противоположностью новгородским вольностям, а начало его относится к тому времени, когда рядом с Новгородом была основана вторая столица России — Санкт-Петербург. Великий Новгород все больше начинает зависеть от его культурной и общественной жизни.

При Петре I в Новгороде было положено начало традициям социального служения. По инициативе новгородского владыки митрополита Иова был создан первый в России приют для подкидышей. В XIX веке при поддержке епархии также активно велась работа с нищими и убогими.

Церковную и культурную жизнь Новгорода стало все больше определять просвещенное синодальное духовенство и интеллигенция со столичным образованием. Из Петербурга в Новгород приходит духовное просвещение, связанное с крупнейшими в России семинарией и Духовной академией. Новгородское духовенство и интеллигенция постепенно становятся приверженцами петербургских приоритетов в церковной и культурной жизни. В ХIХ веке уровень Новгородской духовной семинарии, созданной в 1740 году, был одним из самых высоких в России.

Между тем среди новгородской (и не только новгородской) общественности возникает романтическая поэтическая ностальгия о сказочной древней стране, в которой русские были свободными людьми. Происходит возрождение интереса к древней культуре, к истории, и, естественно, вновь актуальной становится память о величии Новгородской республики, о новгородских вольностях. Как сказал

М. Лермонтов о Новгороде, обращаясь к своим современникам:

До наших дней при имени свободы
Трепещет ваше сердце и кипит!
Есть бедный град, там видели народы
Все то, к чему теперь ваш дух летит…

В начале ХХ века новгородское общественное мнение от митрополита Арсения (Стадницкого) до простого рыбака было преисполнено гордости за великое прошлое своего «бедного града» и ориентировано (хотя это и понималось разными людьми по-разному) на его возрождение.

Уже с XIX века и для самих северян и для общественного мнения всей России главными носителями северной (генетически новгородской) ментальности становятся (как жители самого города Новгорода в Средние века) представители малочисленной этнографической группы—поморы, люди, обладающие наиболее выраженным северным самосознанием. Поморы — это потомки новгородских крестьян, переселявшихся начиная с ХI—ХII веков на берега Белого, а позднее и Баренцева морей. Все они обитают в прибрежных районах современных Архангельской и Мурманской областей.

Контакты с Западом были для поморов с глубокой древности обычным делом. Вольно или невольно связи с западными странами, знание европейских порядков и общение с европейцами поддерживали демократические традиции и даже в какой-то мере обосновывали их существование. Издавна большую роль в духовной жизни играла близость Русского Севера к Скандинавским странам. Одним из самых ярких примеров взаимодействия поморов и Запада является соседство и сотрудничество двух народов — поморов и «норвегов» — на море. Совершенно уникальное особое отношение русских с Норвегией, казалось бы, основывалось на одних только различиях, так как «норвеги» не понимали необустроенности северорусского быта, иррациональности в поведении поморов во время бури на море (они старались, чтобы их выбросило на берег), поморы не торопились окружить свой северный разум европейским комфортом и поражали норвежцев своим отношением к земле и к вере. Поморы были странниками, а норвежцы — рациональными пользователями в море, однако не зря их стали называть «русскими Скандинавии»: «русофильство норвежцев, доходящее до их “русоподобия”, абсолютно созвучно встречному “норвегофильству” (норманнизму) русской души. … Своеобразие северорусской морской культуры и заключалось в том, что в ней родовой образ матери сырой земли был перенесен на исходно чужую область пространства моря…»[xi] . Контраст с северорусской культурой заставлял приезжавших на Север норвежцев задумываться о том, почему эти столь же практичные люди совсем по-иному устраивают свою жизнь, и ответ неизменно находился в религиозных исканиях поморов.

Поморы издавна отличались особым религиозным чувством, совершенно отличным от крестьянского, — в них соединялись свободолюбие и смирение, мистицизм и практицизм, страсть к знаниям, западничество и стихийное чувство живой связи с Богом. Писатель Михаил Пришвин во время своего путешествия на Север с удивлением узнал, что «до сих пор еще русские моряки не считаются с научным описанием Северного Ледовитого океана. У них есть собственные лоции… описание лоции поморами почти художественное произведение. На одной стороне — рассудок, на другой — вера. Пока видны приметы на берегу, помор читает одну сторону книги; когда приметы исчезают и шторм вот-вот разобьет судно, помор перевертывает страницы и обращается к Николаю Угоднику…»[xii] .

Именно поморы стали цементирующим этно-культурным элементом для Русского Севера. В начале ХХ века Пришвин был удивлен и возмущен тем, что жители Поморья отделяют себя от остальной России, на что получил следующий ответ: «Мы не от России дышим… впереди вода, сзади мох. Мы сами по себе. Смотри, какой народ, молодец к молодцу, а ваш что, мякинник»[xiii] .

Без поморов, противопоставляющих себя среднерусским «мякинникам», было бы невозможно предположение академика Владимира Котлякова: «И если бы республиканские и иные традиции не были бы жестоко подавлены в ХVI—ХVIII веках Москвой, кто знает, может быть, вместе с русскими, украинцами и белорусами мы имели бы четвертую по счету восточнославянскую нацию — северороссов…»[xiv]

Начавшееся в конце XIX — начале XX века возрождение северных и новгородских традиций было решительно прервано коммунистической властью. Советская эпоха принесла Русскому Северу опустошения намного большие, чем областям Центральной России. Своеобразные формы общественных отношений и экономической жизни были разрушены. После Гражданской войны Север, помимо всего прочего, стал местом концлагерей, тюрем и ссылок. Архангельская область и Коми превратились в один сплошной Архипелаг ГУЛАГ, здесь была настоящая вотчина НКВД.

Религиозную жизнь северян искореняли с большевистской жестокостью и последовательностью. К 1923 году все монастыри были закрыты, а к концу 20-х годов организованная церковная жизнь была полностью ликвидирована. Уничтожались даже следы прежней духовной жизни. В Архангельске, например, были сметены с лица земли все памятники церковной архитектуры (среди старинных русских городов Архангельск в этом отношении оказался единственным).

Послевоенная сталинская политика допущения существования Церкви затронула Север очень слабо. В Архангельской епархии (она включала тогда в себя не только Архангельскую, но и Мурманскую область и республику Коми) в 70-е годы действовало 18 церквей. В Карелии (в церковно-административном отношении включенной в Ленинградскую епархию) к началу «перестройки» осталось всего

5 православных приходов. Начиная с 30-х годов и до конца 80-х в Новгородской епархии оставалось менее 15 действующих церквей, и все, что было отобрано при советской власти, большей частью не было возвращено вплоть до начала 90-х годов. Советская власть сделала некогда авторитетную Новгородскую епархию самой приниженной и нищей. Во время Второй мировой войны немцы недолго присутствовали на Новгородской земле, а поэтому массового открытия ими храмов, как на Псковщине, не произошло. Новгородская епархия была чрезвычайно слабой, а поэтому в 1955 году митрополит Никодим (Ротов) включил ее в состав Ленинградской. В результате церковная жизнь в какой-то степени теплилась.

Несмотря на все превратности судьбы, Север на протяжении многих веков оставался «другой» Святой Русью. Возникает вопрос — сохранилось ли что-нибудь от этого своеобразия?

Современный Русский Север обладает немалым количеством черт, сходных с общероссийскими (с «московской» традицией) во всех областях. Теоретически трудно предположить, что в современной России могут сохраниться традиции новгородского, северного русского православия. Изначально местные обычаи подвергались воздействию централизаторской политики царской власти, которая многое изменила и унифицировала. Атеистический каток советской системы постарался обезличить практически все, особенно то, что было связано с верой. Экономическое развитие и массовая культура, казалось бы, стерли тот пласт, который присутствовал даже в ХIХ веке. Однако наша задача — выявить именно те качества, которые издревле создавали на Русском Севере особый тип русского человека, православного верующего и своеобразную церковную организацию.

Общественно-политическая ситуация на территории бывшей Новгородской республики отличается тем, что за последние десять лет коммунисты лишились здесь политического влияния. К 2000 году они не представляют собой значительной силы (знаменательно, что в соседних областях — Кировской, Костромской, Ивановской, Смоленской — у власти находится КПРФ). В северных областях коррупционные скандалы — большая редкость. Выборы руководителей областей проходят в острой борьбе претендентов, не бывает такого, чтобы действующий губернатор получил 80—90% голосов. Северо-Западные субъекты федерации имеют сравнительно более тесные связи (не только экономические, но и культурные, общественные) с Западом...

Но нас в первую очередь интересует общественно-религиозная ситуация, религиозная политика властей. Общая атмосфера в Северо-Западных губерниях «проправославная». Некоторые губернаторы публично заявляли, что они православные, другие ограничиваются утверждениями о своем уважении к Церкви. Как правило, главы администраций поддерживают тесные отношения с архиереями. В отличие от многих других регионов, где этому всячески препятствуют, духовенство допущено к факультативному (то есть в рамках закона) преподаванию в учебных заведениях. У Церкви нет серьезных проблем с возвращением церковных зданий. Представители духовенства — постоянные участники общественных мероприятий, социальных программ. Обычным делом стало участие духовенства в обсуждении общественных проблем.

Однако у этого «клерикализма» есть четкие границы. Местные бюджеты не являются неиссякаемыми источниками финансирования Церкви. Средства из федерального и местного бюджетов выделяются только на восстановление памятников архитектуры. Ресурсы, которые расходуются на реставрацию и ремонт (далеко не всюду и в ограниченных объемах), рассматриваются как временный жест помощи после гонений. Общественным мнением осознается, что норма — это финансовая независимость Церкви от государства. Пожалуй, единственное существенное исключение — наименее «новгородская» Республика Коми, где фактически власти финансируют строительство громадного собора в Сыктывкаре.

Еще более важен тот факт, что на Северо-Западе за последнее время не было сколько-нибудь серьезных нарушений свободы совести. Протестанты, католики, другие меньшинства беспрепятственно регистрируют свои общины, строятся, арендуют залы, содержат свои учебные заведения, участвуют в социальных программах. Православная ориентированность власти (и общественности) не имеет своим следствием гонений на инаковерующих.

В последние десятилетия советской власти епископская кафедра была только в Архангельске. В 90-е годы заново были созданы епископские кафедры в Новгороде, Петрозаводске, Сыктывкаре (Коми). Для нас важны яркие и показательные примеры возрождения церковной жизни в этих епархиях.

Северорусские архиереи, как и все епископы Православной Церкви, назначаются Синодом, а не выбираются православными прихожанами епархий. Поэтому в той или иной степени это лотерея, однако Северу повезло с владыками, так как каждый из них обладает качествами, благодаря которым они вполне соответствуют северному менталитету. На Севере утвердились своеобразные отношения Церкви с властями — епископы не требуют у губернаторов задавить религиозные меньшинства и выделить огромные средства на епархию, они скорее нуждаются в моральной поддержке властей в губернском центре и на местах.

Архиепископ Петрозаводский Мануил (Павлов) — выходец из интеллигентной среды, уроженец Санкт-Петербурга. Еще при советской власти, в бытность свою архимандритом и благочинным в Карелии, поддерживал отношения с лютеранами и пятидесятниками. С большим уважением относится к лютеранской традиции и поддерживает дружеские отношения с представителями лютеранского духовенства как в самой Карелии, так и в Скандинавии. Мануил — принципиальный противник дискриминации религиозных меньшинств. По своим воззрениям он, скорее, либерал и умеренный экуменист.

Владыка Мануил с пониманием относится к национальным проблемам карелов и вепсов. Одной из первоочередных задач он считает подготовку священников из представителей этих народов. Архиепископ Мануил благословил распространять в Карелии Евангелие, переведенное на карельский язык пятидесятниками в Финляндии. Планы епископа по работе с коренными народами нашли свое практическое воплощение в городе Олонце, где священник-карел Виктор Колесников развернул работу среди карел. А с 1997 года настоятель Никольской церкви села Ладва иерей Андрей Мазаев приступил к регулярным миссионерским поездкам в вепские деревни и строительству в них часовен.

Владыка Мануил был настолько популярен среди общественности, что был избран депутатом местного Верховного Совета, но в начале 1993 года добровольно сложил с себя депутатские полномочия и отказался совмещать пастырские обязанности с политической деятельностью. Этот шаг увеличил его общественный авторитет. Архиепископ Мануил, по его словам, «насколько мог» поддерживал «демократа» Сергея Катанандова, который после его избрания в 1998 году на пост главы республики стал большое внимание уделять Православной Церкви. Сергей Катанандов разрешил факультативное преподавание в школах Закона Божьего (не только Православной Церкви, но и другим зарегистрированным конфессиям) и облегчил возможности оказания епархией благотворительной помощи тюрьмам, домам престарелых, детским садам и школам.

Глава Сыктывкарской епархии епископ Питирим (Волочков) поддерживает многочисленные инициативы, возникшие в епархии. Это прежде всего одно из наиболее развитых в России скаутское движение, православное молодежное и женское движение, различные инициативы интеллигенции. Несмотря на широкую социальную активность, епископ Питирим все же наибольшее внимание уделяет строительству новых церквей и развитию монашества.

Питирим поддерживает развитие национальной религиозной жизни народа коми в епархии. Сам Питирим иногда на богослужении пользуется коми языком и благословил переиздание дореволюционного перевода литургии. Сейчас в Сыктывкаре есть храм, в котором проходят службы на коми. Епископ Питирим — убежденный антикоммунист, о чем он часто говорит публично. Несмотря на это, он установил тесные деловые отношения с главой республики Юрием Спиридоновым, бывшим до 1991 года первым секретарем Коми-обкома КПСС, но в начале 90-х быстро «перестроившимся». Решение Спиридонова поддержать Питирима в качестве кандидата в епископы скорее всего было хорошо продуманным политическим ходом. Теперь даже антикоммунист Питирим так отзывается о Спиридонове: «Конечно, президент — человек старой закалки, он атеист. Но он крещен в детстве, он — человек, ищущий правды, имеет большую тягу к вере. Говорит о покаянии власти за поруганные святыни. Обычно закладывает первый камень при начале строительства церквей. Он всегда хотел людям добра и по мере сил поднимает республику».

Архиепископ Лев (Церпицкий) руководит Новгородской епархией в духе «новгородских традиций», проявляя терпимость ко всем направлениям церковной жизни. Когда была воссоздана епархия, владыка Лев сразу пригласил в Новгород образованных и либеральных священников из Санкт-Петербурга. Либерализм владыки проявляется и в отношении межрелигиозных контактов. К примеру, в июне 1996 года Лев присутствовал на церемонии открытия католического храма Петра и Павла в Новгороде, а сам католический священник постоянно советуется с владыкой Львом по проблемам своего прихода. Архиепископ Лев много внимания уделяет культурным ценностям епархии, а поэтому при епархии есть официальная должность искусствоведа, хранителя собора, которую занимает Алиса Пашина. Приоритетами деятельности епархии являются сотрудничество с университетом, развитие православного студенческого движения, активная социальная работа и организация воскресных школ и библиотек в приходах.

Архиепископ Лев проявил себя последовательным антикоммунистом. В дни ГКЧП в 1991 году он организовал в Кремле молебен перед иконой Знамения Божией Матери за избавление от опасности возврата власти безбожников при стечении громадных толп народа. Губернатор Новгородской области Михаил Прусак приглашает архиепископа Льва на официальные мероприятия, сам приходит на освящения отреставрированных церквей, поддерживает и неофициальные контакты с главой епархии. В прессе Прусак публично называет себя неверующим, но при этом подчеркивает свое уважение к православной церкви. Одним из значимых совместных мероприятий губернских властей и епархии является так называемый «Рождественский марафон», в ходе которого, как правило, собираются внушительные средства, пожертвованные местными бизнесменами на нужды обездоленных.

Глава Архангельской епархии, епископ Тихон (Степанов), с уважением относится к убеждениям и инициативам местного духовенства, и либерализм священников епархии не становится поводом к обличениям. Одного из них — иерея Иоанна Привалова, близкого по взглядам московскому священнику Георгию Кочеткову и выпускника Свято-Филаретовской школы в Москве, — епископ Тихон на епархиальном собрании убедил отказаться от перевода богослужения на русский язык. При этом епископ поддерживает его программы в области образования и благотворительности.

Когда владыка Тихон прибыл на служение в свою епархию, то он спрашивал прихожан, приняли ли они его, и они отвечали ему «да». Этим, в общем-то символическим, жестом он показал архангелогородцам, что он знает северные обычаи и уважает их, и это было оценено по достоинству.

Епископ Тихон стремится установить тесные связи со всеми элитами области — политической, интеллектуальной и предпринимательской. Он достиг в этом значительных успехов. Однако его слишком тесные связи с властями вызывают неодобрение архангельской интеллигенции и части верующих: «негоже владыке все время около губернатора мельтешить».

Возрождение северных монастырей еще только началось, но уже сейчас их значение в церковной жизни епархий весьма значительно. Еще не оправившись после советского разгрома, монастыри осуществляют многочисленные образовательные и социальные проекты и возрождают таким образом свой традиционный для Севера облик, каким он был в древности. В Новгородской области наибольшую роль играют мужской Юрьев монастырь и Варлаамо-Хутынский Преображенский женский монастырь, находящийся под патронажем архиепископа Льва, в Карелии — Муромский монастырь. Монастыри кое-где создаются по инициативе мирян. Православный активист в Сыктывкаре Юрий Екишев сам вместе со своим отцом построил два деревянных храма, один из которых стал основой будущего коми монастыря.

При Юрьевом монастыре активно действуют и с каждым годом все более расширяются летние лагеря для детей из детдомов Санкт-Петербурга и Новгорода. Игумен Афанасий (Пименов), кандидат юридических наук, возрождает Муромский Успенский мужской монастырь как центр паломничества, проводит работу с неблагополучными детьми в епархии. Муромский монастырь стал видным центром христианского просвещения в Карелии.

Но наиболее знаменательно возрождение Антониево-Сийского монастыря под Архангельском. Этот монастырь, бывший для поморов в течение нескольких столетий центром не только духовного окормления, но и просвещения, благотворительности, медицины, распространения хозяйственных навыков, вновь начинает претендовать на эту роль. Наместник монастыря архимандрит Трифон (Плотников) — чрезвычайно деятельный и открытый свежим идеям человек. Задача Церкви, в первую очередь, по его словам, «сделать свой ответ обществу и власти голосом сердца».

Трифон пользуется большой популярностью в Архангельске, поддержкой властей и материальной помощью предпринимателей. Он руководит целым рядом научных и образовательных проектов, несколькими благотворительными акциями и регулярно выступает в СМИ. Трифон — уроженец Русского Севера, а поэтому для поморов он не чужой человек. Помимо всех его заслуг это прибавляет ему популярности. Братия монастыря окормляет приходы без священников по области, готовит ежегодные Иоанновские чтения в Архангельске, окормляет бывших заключенных, алкоголиков и наркоманов. Монастырь плотно опекает детский дом в Емецке. Традиционным для Антониево-Сийского монастыря является собственное крепкое хозяйство — фермы и теплицы. Монахи делятся с крестьянами соседних деревень своим опытом и помогают организовывать фермерские хозяйства. Свою газету монастырь считает диалогом с прихожанами из отдаленных районов. С теми, кто непосредственно приходит работать в монастырь, то есть с «трудниками», монахи проводят занятия по Новому Завету и учат молитве. По выражению архимандрита Трифона, «печать отсутствия татаро-монгольского ига и крепостного права на Русском Севере есть: народ более прямой, чем “эластичные” южные люди, по которым много всего прошло катком». По его мнению, «Россия создавалась на самом деле на Севере и в Сибири, необходимо расцентрализовать историю России».

Епископы Севера (в первую очередь Петрозаводска и Новгорода) из-за нехватки местных священнослужителей формировали клир своих епархий в значительной степени из числа представителей петербургской интеллигенции (повторяется тот же процесс, что происходил в Новгороде в XIX— начале XX века, когда приезжие петербуржцы сыграли заметную роль в развитии местного самосознания). Либеральные, открытые новым идеям и новому опыту петербуржцы приживаются в Новгороде и северных епархиях и со временем становятся патриотами Севера, поклонниками новгородских традиций. На Севере верующих привлекают именно такие священники. От них ждут организации живой приходской жизни, чтобы вокруг них была дружная и спаянная община, действовала воскресная школа и летний лагерь для детей. Такие священники читают лекции в местных университетах и в других вузах, охотно общаются с прессой и своей открытостью привлекают в Церковь какую-то часть интеллигенции.

По сравнению с другими епархиями миряне на Русском Севере начали играть более активную роль в организации церковной жизни. Пожалуй, как нигде больше, на Севере можно найти предпринимателей, готовых пожертвовать на Церковь и помочь неимущим. Именно по этой причине социальным инициативам сопутствует необходимое при этом спонсорство. К примеру, в Петрозаводске основой финансирования духовно-просветительского центра «Журавка» является спонсорская деятельность строительной фирмы, принадлежащей бизнесмену Евгению Кузькину. Кузькин является одновременно директором центра и сам подбирает его преподавателей. В рамках духовно-просветительского православного центра «Журавка» действуют трехгодичные катехизаторские курсы, некоторые из выпускников которых становятся священнослужителями. На катехизаторских курсах преподают епископ Петрозаводский Мануил, наиболее образованные священнослужители и преподаватели светских вузов Петрозаводска.

Фонд помощи детям, пользующийся широкой поддержкой предпринимателей, и программу «Лекарства — детям» организовал в Архангельске православный бизнесмен Дмитрий Зенченко. В Сыктывкаре глава Стефано-Прокопьевского братства Юрий Екишев, человек одаренный и энергичный, математик по образованию, увлекающийся литературой, на деле много сделал для возрождения национального коми православия и молодежного скаутского движения.

В Новгороде Великом активность мирян ярче всего проявляется в деятельности новгородского молодежного общества св. Антония Римлянина (св. Антоний Римлянин — первый святой Новгородской земли), организатором и духовником которого стал священник Александр Ранне. Целью общества провозглашено воцерковление светской культуры. В обществе постоянно проводятся лекции и встречи с участием новгородских священников, музыкантов, поэтов и в целом гуманитарной интеллигенции. Председатель этого общества — регент хора одной из церквей города Инна Кузнецова. Общество поддерживает постоянные связи с католической и старообрядческой общинами Новгорода, часто выезжают на молодежные христианские встречи на Запад. Хор общества дает концерты в больницах, школах и в университете. Одна из любимых форм работы общества — дискуссии на мировоззренческие темы с преподавателями и студентами университета. В самом обществе действует иконописная мастерская, а также летний лагерь под Иверским монастырем, куда приглашаются не только новгородцы, но молодежь из Москвы и Петербурга. Вскоре на территории университета будет открыт храм, который фактически станет приходом православного студенчества. Глава общества Кузнецова так определила идейную позицию общества в интервью, данном авторам этой статьи в апреле 1999 года: «Церковь — это не гетто для неудачников, а открытость миру, полнота жизни. Для осознания этого лучшим средством для нас стала ориентация на средневековую новгородскую традицию, наполненную духом свободы, творчества и христианского подвижничества». И таких примеров много.

Характерная черта церковной жизни и Новгорода, и Архангельска, и Петрозаводска, и Сыктывкара — тесное сотрудничество Церкви с интеллигенцией — вузовскими преподавателями, писателями, художниками, музейными работниками, широкое привлечение светских учителей к работе в воскресных школах. Общественная атмосфера в регионе, где культура и образование всегда высоко ценились, а также позиции епархиального начальства создают наименьший барьер между интеллигенцией и Церковью. В отличие от большинства других регионов, духовенство Северо-Запада не стремится командовать интеллигенцией, указывать, как и что делать, но поддерживает родившиеся в среде интеллигенции инициативы.

В Сыктывкаре епископ Питирим установил тесные контакты с республиканской Академией наук и творческими союзами. По благословению Питирима и при активном участии духовенства епархии издается единственный республиканский «толстый» литературно-публицистический журнал «Арт».

В Новгородской епархии главным редактором краеведческого журнала «София» является архиепископ Лев (выпускающий редактор — петербургский искусствовед Нина Жервэ). В нем принимает деятельное участие петербургская интеллигенция, хотя есть и свои новгородские авторы. Этот журнал представляет собой плод успешного взаимодействия церковной и светской интеллигенции.

В качестве примера тесных и благожелательных отношений Церкви с музейными работниками можно привести пример Старой Руссы, второго после Новгорода религиозного центра епархии. Во многом это объясняется позицией, занятой сотрудниками старорусского Музея Ф.М. Достоевского и, в первую очередь, его директора — Веры Богдановой. При музее создана и функционирует Школа православной христианской культуры и филиал новгородских катехизаторских курсов, воскресная школа и детский летний лагерь. Вся эта деятельность осуществляется при активном участии настоятеля Воскресенского собора протоиерея Сергия и при поддержке властей. А ежегодные чтения, проводимые музеем и посвященные Ф.М. Достоевскому, превращаются в Старой Руссе в церковные мероприятия.

Особенность христианского просвещения в северорусских епархиях заключается в его неразрывной связи с университетским миром. Совместная работа со светски образованными людьми создает особый тип христианского просвещения. Епископы региона с энтузиазмом относятся к идее подготовки духовенства в светских университетах. Такая позиция для современной РПЦ — скорее исключение, чем правило. Большинство российских православных архиереев предпочитает готовить священников в церковных учебных заведениях в изоляции от окружающего мира и под своим жестким контролем.

В развитии религиозного образования Карелии большую роль играет инициатива профессоров филологического факультета Карельского университета — Владимира Захарова, зав. кафедрой русской литературы, и Татьяны Мальчуковой, зав. кафедрой классической филологии, создавших группу с преподаванием расширенного курса церковных дисциплин. На основе этой группы руководство филологического факультета и ректорат университета по предложению епископа Мануила и при активном участии епархии рассчитывают создать в 2001 году богословское отделение филфака. Профессор Захаров — крупнейший специалист по исследованию творчества Федора Достоевского и вице-президент Международного общества Достоевского. Он пришел к православной вере через чтение сочинений Достоевского. Захаров принадлежит к развивающейся в России школе христианского осмысления русской культуры и литературы ХVIII — начала ХХ века. По его инициативе и под его редакцией изданы сборники по изучению евангельских сюжетов в произведениях русских писателей[xv] .

В Архангельске кафедра культурологии и религиоведения Поморского университета имеет тесные контакты с епархией. Сейчас разрабатываются проекты создания в университете богословского факультета.

В Новгороде и Сыктывкаре развитию сотрудничества университетов с Церковью препятствует руководство этих университетов, но епископы, духовенство и многие преподаватели стремятся к такому сотрудничеству. Так что его развитие — лишь вопрос времени.

Какими бы своеобразными ни были менталитет и религиозное сознание северян, для того чтобы это своеобразие приобрело движущую силу развития и могло бросить интеллектуальный вызов остальной России, Северу необходимо не только сознание, но и самосознание, развитые идеологические концепции, выражающие северный духовный опыт.

Всякая культура требует выражения своей сути, идейного оформления, которое делает исторические традиции предметом гордости и подражания, основой личного достоинства. Вдохновение идеей обязывает соответствовать идеалу, но для этого необходим идеолог. Ныне только в Архангельске существуют люди, берущиеся за эту задачу.

Пожалуй, наиболее яркое выражение поиски северянами своей идентичности нашли в так называемой «поморской идее», возникшей в качестве светской идеологии у архангельской интеллигенции и демократических политиков, однако по своей природе она предполагает религиозную составляющую. Ее носители ищут поддержки в церковных кругах, и среди клириков — коренных северян — эта идея находит живой отклик. Если северорусские идеи все-таки находят свое выражение, то они оказываются тесно связаны с ценностями не только свободы, но и веры.

Политика и самосознание Севера хорошо сочетаются в программных установках архангельского движения «Демократическое возрождение Севера», возглавляемого предпринимателем Александром Ивановым. В начале 90-х годов он был мэром Архангельска, на выборах губернатора в 1996 году занял 3-е место и получил более 10% голосов избирателей. С 1997 года Иванов является председателем комитета по бюджету Законодательного собрания области. Иванов не только политик, но и идеолог, один из выразителей региональной «поморской идеи», которую он объясняет так: «Поморы обладают особым чувством собственного достоинства и любовью к свободе. Причина этого в том, что на Севере не было крепостного права, а основной формой организации хозяйственной жизни была не община, а артель. У поморов отсутствует чувство врага, так как естественных ресурсов всегда хватало всем, а иностранцев воспринимали не как конкурентов, а как партнеров по торговле. Начавшиеся в глубокой древности контакты с Европой (морем Эдинбург, Осло и Бремен ближе Москвы) выработали западноевропейскую ориентацию сознания, отсутствие ксенофобии и уважение к демократическим институтам. Поморам исторически присуще презрение к московской власти — и царской, и советской, и постсоветской — за ее лживость, жестокость и творимый ею произвол. Поморы стремятся работать не на государство и как можно меньше зависеть от него. Задолго до революции население Севера отличалось поголовной грамотностью. Ценность образования, культуры и науки для северянина безусловна. То, что в Центральной и Южной России называется патриотизмом — ненависть к Западу, ненависть к свободе и демократии, ненависть к интеллигенции, с нашей поморской точки зрения, называется не патриотизмом, а хамством. Суровая природа Севера выработала особые черты характера помора: смирение, терпение, стойкость, своеобразный сплав практицизма и мистицизма. Перед лицом грозной стихии мы смиренны и просим Бога о милосердии, перед лицом московской тирании — мы тоже просим милости у Бога — у тиранов просить ее бесполезно… Рано или поздно Церковь будет соответствовать нашим представлениям. Она будет держаться поддержкой народа, а не власти. Выборность священников и епископов верующим народом — необходима и безотлагательна. Я предприниматель, и принадлежащая мне фирма дает значительные деньги на Церковь, но как законодатель я сделаю все, чтобы ни одна копейка из бюджета не пошла на церковные нужды. Я не уважаю священников, организующих церковную жизнь на деньги государства или иностранцев, русское Православие должно существовать на деньги русских православных прихожан… С нашей поморской точки зрения, священники или епископы должны вести себя с народом как братья, а не как надменные китайские мандарины. Эта азиатчина отвратительна».

Иванов — политик, наверное ярче всего выражающий северное самосознание на языке конкретной политической программы радикальной демократизации отдельно взятой Архангельской области. Но «поморская идея» нашла себе и другую форму выражения — поэтическую, мистическую и мессианскую. Идеологом поморской Святой Руси стал профессор Поморского университета Николай Теребихин.

Теребихин пишет не историю и не социологию, он создает современный православный миф Севера. Для него «Север — это “метафизическое” явление, постигаемое в мистическом озарении, существующее в “ином” плане бытия, в ином измерении, доступном человеческому восприятию только в особом экстатическом состоянии». Следуя мысли ученого, мы попадаем в параллельный мир, живущий по своим законам: «Мистицизм Севера скрыт в его запредельности, недоступности, неподвластности законам “земного тяготения”. По мере продвижения на Север весь тварный, видимый и осязаемый мир начинает терять свои “обычные” твердые формы и установленные очертания. Структурированный космос расплывается, становится текучим, зыбким, призрачным. Мир покидает свою пространственно-временную ограниченность, предельность, конечность. Пространство истончается, просветляется и исчезает, растворяясь в стихии целокупного света полярного дня. Подобная же трансформация происходит и со временем, которое начинает замедлять свой ход и, достигнув своего предела, навсегда останавливается и становится вечностью»[xvi] . В этом вневременном измерении с нами, здесь и сейчас и подвиги древних мореходов, и звон новгородского вечевого колокола.

Образ поморской Северной Руси, по Теребихину, — это и есть образ Святой Руси. Описывает он его так: «Дорога России к морю, к “берегам семи морей” — это одна из ипостасей ее дороги к Храму, который и открылся русской душе на Севере, на берегах Белого Студеного моря-океана, который, как и пустыня, сокращает путь к Богу, и поэтому не зря русские поморы свято верили, что “кто в море не бывал, тот Богу не молился“»[xvii] . «Этот путь России неожиданно обрывается и превращается в то, что всегда называли “Святая Русь”, с учетом ее водных, водолейных оснований, — это Беловодское царство, на поиски которого устремлялась душа русского человека. На сакральных картах Святой Руси, составленных по религиозно-мифологическим описаниям русских паломников-странников, священная страна “белой воды” (Беловодье) сополагается с областью моря (Беломорье). … Мистика Белого моря как запредельного священного пространства, пребывание в котором открывает видение иных миров, доступна и личностному духовному опыту современного человека, распознающего в тварной белизне Белого моря отблески нетварного Божественного Света»[xviii] . Для северного историософа не только житель Русского Севера, но и каждый русский человек — это странник, идущий по дороге к Святой Руси, и так как проводниками на этом пути могут быть только поморы, то и ведут они к Белому морю…

Теребихинские мифологизированные поморы раздвигают границы мира и преодолевают силой духа свершившуюся историю. … «Поморский свободолюбивый мужик, когда ему становилось невыносимо трудно жить, устремлялся “встречь солнца”, “открывая” и осваивая бескрайние просторы сибирской окраины и Дальнего Востока»[xix] . При этом собственно Север не перестает быть «Землей Обетованной, на поиски которой устремлялась душа русского человека — инока и крестьянина, морехода и землепроходца»[xx] ²⁰ .

Свободные искания поморов закономерно привели к рождению собственного образа Святой Руси, идеала, отличного от аскезы духовников Центральной России (про которых один из учеников Теребихина сказал: «Они непонятно перед кем смиряются — перед Богом или земным начальником, не ими выбранным — светским или церковным — не имеет значения»). В Центральной России, может быть, и больше ходят в церковь, но там больше обрядоверия, у помора же развито чувство живой, личной связи с Богом.

Согласно Теребихину, северяне создавали общество, основанное на свято-отеческих идеалах, где большое значение имела прежде всего «мирская» святость. Говоря о стремлении жителей Русского Севера к созданию своего священного идеального мира, Теребихин не сомневается в том, что все возможности, практические и духовные, для продолжения этого исторического труда поморов существуют и в настоящее время.

Многие современники-архангелогородцы считают Теребихина романтиком (о. Иоанн Привалов) или не вполне церковным православным человеком (архимандрит Трифон Плотников), многие не читали его произведения вовсе, однако повторяют его идеи почти слово в слово. Видимо, Теребихин сумел выразить то, что думает современный «помор».

Бесспорным фактом можно признать то, что Северу в той или иной степени удалось сохранить свои традиции. Север снова начал сознавать свою оригинальность и непохожесть на другие регионы. Это скорее стихийное, идущее снизу движение, ведомое традиционным духом Севера, проросшим сквозь толщу поколений в наше время. Несмотря на различия в обычаях отдельных областей Севера, безусловно можно найти общий знаменатель идейных устремлений. Современные мыслящие северяне почти на языке легенд и сказаний средневекового Севера говорят об идеалах и ценностях своего родного края. Для них в первую очередь важны такие понятия, как самостояние и достоинство личности, свобода. Следствие первенства именно таких ценностей — осознание собственной ответственности за общество, государство и Церковь, которое помогает жителям Севера в большей мере, чем надежда на светское или церковное начальство. Наиболее всеобщая, «архаичная» черта северной ментальности заключается именно в этой ответственности, порождающей здоровую общественную и церковную жизнь.

Бюрократическая система церковного управления по-московски не уничтожила полностью северных религиозных традиций. На протяжении веков Православие на Русском Севере строило Святую Русь в соответствии с поморско-новгородским идеалом, и вслед за северянами Церковь приобретала те же свободу и достоинство.

Очевидно, что уже сейчас понятия северян о том, какой должна быть Церковь, оказывают заметное влияние на жизнь северных епархий.

У северорусского мировоззрения в настоящее время уже появились свои идеологи, способные помочь северянам в осознании собственной истории и приоритетов в общественной и церковной жизни. И эта рождающаяся у нас на глазах региональная идеология, вообще-то, может помочь не только северянам.

P. S. В 2000 году мы опубликовали в кестонском журнале «Religion, State & Society» (Oxford), 2000, № 1, статью «Traditions of Lay Orthodoxy in the Russian North», в которой высказали некоторые из мыслей и оценок, развитых в данном тексте. Мы показали ее о. Александру Ранне — одному из самых уважаемых и просвещенных священников Новгорода. Его мнение было такое: «Вы преувеличили значение некоторых явлений и не обратили внимания на то, что им противоречит. Все, что вы описали, — лишь первые, слабые ростки. Ваша статья, наверное, будет соответствовать реальности лет через двадцать, если все будет идти, как идет». Пусть так: эта наша статья — воспоминание о будущем.

Источник: "Дружба Народов", №5 за 2001 г. Опубликовано: "Журнальный зал".