Главная ?> Геополитика ?> Имперское наследие ?> Найл Фергюсон и его "Империя" ?> Обнажение постмодернистской "современности"
Андрей Дахин
Версия для печати

Обнажение постмодернистской "современности"

Найл Фергюсон в своей «Империи», пожалуй, предельно четко выражает ту идею, которая иносказательно преподносилась «Концом истории» Ф. Фукуямы около десяти лет назад. Единый «демократический», то есть выкроенный по одним лекалам мир, по сути своей, есть «империя». Прошло всего десять лет, но этого времени вполне хватило, чтобы вкрадчивость и иносказательность Фукуямы сменилась убойной прямотой Фергюсона. Обращает на себя внимание проективная напористость основного тезиса: «нравится нам это или нет, империя в настоящее время — такая же реальность, как и на протяжении трех столетий, когда Британия правила современным миром и создавала его». Он выражает дух и смысл текста, который в целом представляет собой отличный экземпляр современного постмодернистского философствования со всеми его типичными чертами.

Надо отметить, что в XXI век философия вступает, будучи изрядно «выпотрошенной» фабриками постмодернистского дискурса. Для них классические массивы философского опыта стали всего лишь «сырым материалом», «полезными ископаемыми», которые они добывают и перерабатывают для каких-то совершенно не философских целей. Философский опыт классики — это уже не возвышенная «морфе», а бесформенная «гиле», если позволительно такое употребление понятий Аристотеля. Фабрики переработки философских «архивов» бывают двух типов: в одних священнодействует дух публичного постмодернизма (это фабрики деконструкции — Ж. Деррида, Ж. Бодрийяр, Д. Деннет и др.), а в других — дух корпоративного постмодернизма (это фабрики социального конструирования — Э. Тоффлер, З. Бжезинский, Ф. Фукуяма, С. Хантингтон и др.). Фергюсон явно тяготеет ко вторым.

На территории публичного постмодернизма классические философии переработаны в процесс шизофренического говорения-письма, текстования, в котором нет ни начала, ни завершения и который состоит из непрерывных текстуальных импровизаций (в этом есть и «плюсы», и «минусы»). Он вне пространства и вне времени, потому что это потоковая эманация личностного мифа-говорения. По внешнему виду этот процесс сильно напоминает непрерывную джазовую импровизацию, в каждый момент которой важна только изобретательность слога, тональности, стиля, перепад настроения, «складка». Весь смысл исчерпывается текстуальной причастностью «читающего» к индивидуальным и всегда ситуативным «прозрениям» культового автора. «Читающий» взят нами в кавычки, так как он осуществляет не собственно чтение, а скольжение по поверхности текстового пространства: «глубина — больше не достоинство» [Делез 1995: 23].

В ином режиме работают фабрики философствования на территориях корпоративного постмодернизма. Они ведут жесткое социальное проектирование «истории» и «современности» исходя из интересов настоящего. Собственно говоря, здесь в разных проектных вариациях монотонно вырабатывается одна единственная «философская идея», а именно аксиома о том, что мир — это сырой материал, который должен быть обработан под интересы субъекта силы-и-воли. Как ни странно, но, по сути, — это 11-й тезис К. Марса из «Тезисов о Фейербахе», который играет в этой философской среде роль онтологической аксиомы: люди придумывают, как надо изменить мир. Массивы классической философии здесь также играют роль сырья, так как из них строятся структуры внутрикорпоративного и публичного оправдания действий субъекта-силы. Философия оказывается вполне пригодной для этого постольку, поскольку все еще воспринимается как «серьезный аргумент», вызывающий доверие интеллектуалов. Структурно это пространство философствования организовано вокруг сети «мозговых центров» [Макарычев 1998: 29–74], которые разрабатывают социально-политические проекты для корпоративной политической и экономической элиты. Поэтому философия играет здесь исключительно прикладную роль, обслуживая довольно узкие, частные интересы субъектов экономической и политической силы.

География постмодернистской философской мысли в первом приближении может быть представлена двумя центрами активности. Центром активности публичного постмодернизма является Франция, а центром корпоративного постмодернизма — США. В остальных регионах Запада наблюдается та или иная форма интерференции влияний названых центров. Определенное и существенное разнообразие в эту дуальную картину вносят регионы, обладающие фундаментальными традициями философской онтологии и оригинальными формами мировоззренческой идентичности — Германия, Россия, Индия, Китай. В этой упрощенной схеме, да и не только в ней, Великобритания явно тяготеет к «полюсу» США, о чем и свидетельствует текст Фергюсона.

Обоим центрам постмодернистской активности свойственен программный отказ от попыток моделирования будущего. Будущее программно не интересно, все внимание сосредоточено на современности. Современность и только современность является предметом обработки на фабриках постмодернизма. Отсюда у Фергюсона эта безапелляционная интонация: «империя в настоящее время — такая же реальность…»

Предложение всем миром гнаться за современностью есть предложение вступить в интеллектуальную империю под предводительством законодателя современности. «В нынешнем сезоне современны костюмы цвета хаки», — скажет этот «законодатель», и все должны выстроиться в очередь за такими костюмами. Антимонопольные законодательства бессильны, так как здесь производится не что-нибудь отдельное, а «современность», то есть «все». К тому же такое «все», которое по определению «уже есть» и которое, по Фергюсону, уже есть империя. Интеллектуальная нюансировка на тему «как продолжительна современность» [Pockett 2003: 55–68] принципиально не меняет сути дела. Главное — современность тотально распространяется на все, и ответ на вопрос «что есть современность» определит упомянутый «законодатель».

Еще совсем недавно современность именовалась «демократией», а погоня за современностью — «демократической консолидацией» демократий «третьей волны» [Хантингтон 2003]. Теперь, похоже, Фергюсон «откупорил» само понятие «современность» и стало видно, что его суть выражается словом «империя». Тот факт, что подобный интеллектуальный «стриптиз» оказался возможен, говорит о каких-то существенных переменах в международном мироустройстве. По крайней мере — свидетельствует о том, что глобальные структурные каркасы этого мира утрачивают стабильность, приходят в движение и готовы показать свою силу. Туманная и пространная риторика от «третьей волны» Тоффлера до «третьей волны» Хантингтона больше не нужна. Текстом Фергюсона читателю показано, что никаких объяснений и риторик больше не требуется, потому что и понятие «современность», и сама современность уже есть империя.

Примечания: 
Делез Ж. 1995. Логика смысла. М., 1995. 
Макарычев А. 1998. «Мозговые центры» и внешнеполитическая экспертиза в Соединенных Штатах // Макарычев А.С. Идеи для политики. Эволюция системы внешнеполитической экспертизы в США (середина 1940-х — начало 1990-х годов). Н. Новгород. 
Хантингтон С. 2003. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М. 
Pockett S. 2003. How long is «now»? Phenomenology and the specious present // «Phenomenology and the Cognitive Sciences», vol. 2, № 1.

Источник: Космополис, № 4 (6). Зима 2003/2004. 

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2014 Русский архипелаг. Все права защищены.