Главная ?> Геополитика ?> Новый мировой порядок ?> Россия в зеркале Балканского кризиса ?> Югославский узел ?> Опыт истории страны, которой не было: Сербия в 1918-1941 годах
Виктор Косик

Опыт истории страны, которой не было: Сербия в 1918-1941 годах

Сербство растворялось в "море" других национальностей и народов, вошедших в новое государственно-политическое объединение. Если же говорить о сербской идее в ее югославском обличье, надо прежде всего подчеркнуть, что само объединение югославских земель вокруг Сербии надо рассматривать как сложный и противоречивый процесс

В 1918 г. было создано Королевство сербов, хорватов и словенцев (Королевство СХС). Но Сербия — это национальное государство с многовековой историей — исчезла с политической карты мира. Сербские знамена, под которыми народ неоднократно шел в бой, сражаясь за свои независимость и свободу, обрели покой в музеях. Итак, Сербия как государство ушла в историю, но сама идея воссоздания великой Сербии под новым названием Королевство СХС продолжала не только жить в умах, планах, проектах сербских политиков, но и начала претворяться в жизнь. Уже сама внутренняя ситуация в Королевстве по многим параметрам свидетельствовала о сложности поставленной задачи. В многонациональном государстве проживали 4 704 876 (39%) сербов, 2 889 102 (23,9%) хорвата, 1 023 588 (8,5%) словенцев, 759 656 (6,3%) мусульман, 630 000 (3,3%) македонцев, 198 857 (1,6%) представителей других славянских народов, 512 207 (4,3%) немцев, 483 871 (4%) албанец, 472 079 (3,9%) венгров, 183 563 (1,6%) румына, 143 453 (1,2%) турка, 11 630 (0,1%) итальянцев, 42 756 (0,3%) представителей иных национальностей [1. С. 32]. Общая численность населения на 1921 г. составляла чуть больше 12 млн. человек. Различия в культуре и исторической жизни народов лишь подчеркивали сложность государственного бытия нового Королевства, созданного на послевоенном пепелище. Последнее утверждение в основном относится именно к Сербии, которая за годы Первой мировой войны потеряла около 400 тыс. солдат; сотни тысяч умерли от голода и болезней. Более 50% промышленного оборудования было выведено из строя. Практически четверть населения Сербии (свыше 1 млн человек) погибла в войнах 1912—1918 гг. [1. С. 56].

Появление Королевства СХС означало объединение в одном государстве почти всех сербов (исключения составляли лишь небольшие их колонии в Венгрии и Румынии). С одной стороны, фактически была решена задача, поставленная видным деятелем сербской государственности в XIX в. И. Гарашаниным и его предшественниками. С другой стороны, сербство растворялось в "море" других национальностей и народов, вошедших в новое государственно-политическое объединение.

Если же говорить о сербской идее в ее югославском обличье, о ее проводниках-сербах, стоявших у руля Королевства, надо прежде всего подчеркнуть, что само объединение югославских земель вокруг Сербии надо рассматривать как сложный и противоречивый процесс. Путь был определен, но он проходил, образно говоря, в таком дремучем лесу, что благополучный исход был под вопросом. Принцип самоопределения наций, благополучно перебравшийся из XIX в. в XX ст., имел определенные шансы стать для нового Королевства тем детонатором, с помощью которого можно было взорвать в нем порядок и расчленить страну, скроенную на скорую руку Западом. В сущности Версаль решал прошлые проблемы, но не хотел просчитывать будущее. Если не ошибаюсь, у Бертольда Брехта есть такие слова: "Плодоносить еще способно чрево, которое вынашивало гада". И разве не Версаль "родил" Гитлера, был одной из его "мамок"? Относительно сербства можно утверждать, что у него имелся уже традиционный набор врагов, бывало, становившихся интеллигентами, но не интеллигентными людьми. Нож, веревка, бомба, револьвер — обычный набор национального революционера. У диссидента — перо, бумага, готовность к жертве, в основном, к чужой. Понятие блага у всех них подменялось категорией свободы.

Начнем в алфавитном порядке. Албанцы . Это "племя", насчитывавшее около полумиллиона человек, жившее по обычаям родового строя, населяло "обширные" пространства Косово, Метохии и Македонии. Идея Великой Албании включавшей сербские и македонские территории, являлась движущей силой, которая двигала албанцев на восстания и теракты против сербов. В свою очередь, православные не забывали албанцам "плату" в 150 тыс. жизней за возвращение на исторические земли в годы балканских войн и имели все основания не считать шиптаров (презрительная кличка потомков Скендербега) даже национальным меньшинством. Их как бы просто не существовало: были албанцы — чистильщики улиц, старьевщики, барахольщики и пр. Не было, грубо говоря, албанской нации. Даже в многочисленных книгах по истории Югославского государства чрезвычайно редко можно встретить хоть бы какое-либо упоминание об албанцах. Соответственной являлась и политика сербского Белграда, для которого было легче "закрыть глаза" и не трудиться там, где нужна лишь сила. Однако при этом не учитывались фактор времени и опасность соединения фанатизма с книгой. Враги великосербства получали образование в соседней Албании. Никакие меры запретительного характера не давали результатов. Надо, видимо, вспомнить и то обстоятельство, что для тех же городских сербов работа среди албанского населения воспринималась, мягко говоря, как ссылка. Ситуация была чрезвычайно тяжелой и запутанной: великоалбанские настроения можно было нейтрализовать только предоставлением определенных льгот и вкладыванием средств в просвещение — и одно и другое не вызывало доверия. В то же время нельзя говорить, что власти ничего не делали: открывались албанские школы, библиотеки, читальни. Однако гораздо успешнее шла работа мусульманских учебных заведений, учителя которых не владели свободно сербским языком, а их воспитательная работа могла быть означена как антисербская [2. С. 130].

В сущности, те же медресе служили рассадниками албанского национализма, но отнюдь не югославизма в его сербском обличье. Безусловно, Белград в своих целях использовал мировой опыт, в частности, переселенческую политику. Для того чтобы "разбавить" концентрацию албанского населения тысячи сербских крестьян были переселены в Вардарскую Македонию и Космет, где получили землю и небольшую финансовую помощь и другие льготы. Однако желаемого результата получить не удалось уже по той причине, что власти не были в состоянии проводить сколько-нибудь долгосрочную программу по поддержке колонистов, вынужденных хозяйствовать дедовскими методами. В сущности, переселенческая политика и практика послужили дополнительными импульсами к усложнению ситуации. Албанское население так и осталось "закрытым" обществом, живущим достаточно долгое время на сербской земле, чтобы считать ее своей и смотреть на власть сербов как оккупационную.

В сложившейся ситуации легче всего обвинить Белград, который действительно не смог за два десятка лет расчистить исторические завалы. Но, оставляя в стороне иронию, следует подчеркнуть, что мира и не могло быть между сербами, считавшими себя цивилизованным народом, и "дикарями-шиптарами". Национализм победителей мог подчинить иные народы, но не мог нейтрализовать национализм, зачастую только тлеющий, иных народов. Как известно, под пеплом угли гораздо дольше сохраняют свой жар: именно таким и являлся албанский сепаратизм.

Босанцы (босняки, мусульмане) . Для них, когда-то бывших хозяев Боснии и Герцеговины, настали тяжелые времена. Роли переменились: теперь сербы могли беспрепятственно творить свои "суд и волю". По данным одного из босанских историков, в период с 1918 по 1921 гг., т. е. до принятия Основного закона, были убиты 2 тыс. босанцев [3. С. 57]. Шел "передел" земли, т. е. сербы теперь ее захватывали, как раньше мусульмане, с молчаливого одобрения османских властей, вводивших новых хозяев в законные права. Мечети переустраивались в православные церкви. Случалось, что босанцы были вынуждены, чтобы сохранить себе жизнь, переселяться в другие края. Теперь они испытывали на себе все то, что ранее они устраивали сербам. Во многих местах стало действовать правило: хочешь жить — плати выкуп. Но иногда и деньги не спасали мусульман от нападений сербов даже во время молитвы в мечетях. Вся та ярость, долго скрываемая во время турецкого господства, теперь выплеснулась наружу. В сущности, Босния и Герцеговина должны были стать территорией сербского господства, где не было бы неприятностей, чинимых недовольными агами и бегами, которым, как писала белградская газета "Звоно", место в Турции. Однако бывшие хозяева также считали Боснию и Герцеговину своей родиной и вотчиной и не собирались покидать ее, хотя причин для этого было более чем достаточно.

Здесь следует упомянуть правительственные постановления, позволившие массе сербских арендаторов стать владельцами земельных участков, когда-то захваченных по праву силы теми же мусульманами у сербства. И хотя Белград выплатил огромную сумму бывшим крупным держателям, они были более чем недовольны. И тем не менее эти настроения не переходили так называемых границ политической лояльности. Мусульманские политические деятели, объединенные прежде всего в Югославскую мусульманскую организацию (ЮМО), поддерживали идею югославянства, делая ставку на эволюцию. В то же время руководство ЮМО декларировало тезис о том, что их соплеменники сначала мусульмане, а потом — югославы. Выступая за ревизию Видовданской Конституции, за федеративное устройство Королевства, ЮМО тем самым выдвигало требование автономии мусульманских Боснии и Герцеговины и, соответственно, формирования своего правительства. Однако тезис автономизации был воспринят Белградом, имевшим давние споры по этой проблеме с хорватами, резко отрицательно. В подобных заявлениях обычно видели прежде всего антигосударственный курс, открытие фронта против сербства [3. С. 93—94]. Именно требование автономизации мусульманами Боснии и Герцеговины, национальность и вера которых зачастую трактовались в одном ключе, нежелание идти под охраной сербов к "братству и единству", создавали трудности для Белграда, для сербских националистов, видевших в уступках мусульманам пропасть для своих соплеменников, живущих в Боснии и Герцеговине. (Здесь хочется привести картинку из недавнего прошлого. Почта. На стене две надписи. Первая: "Здесь — Сербия". Вторая: "Дурак, это почта".) Урегулирование всех спорных проблем, отягченных тяжелым прошлым, политизированных настоящим, требовало времени, но его не было.

Македонцы . В новом Королевстве македонская проблема была "решена" переходом части "сербских исторических земель" в сербские руки. Крепость решения обеспечивали четыре дивизии и два десятка тысяч комитаджей из "цивильного" населения, получавших жандармское жалованье. К этому надо добавить и такую структуру, действующую в этом регионе, как Сербская националистическая организация. Можно вспомнить и Организацию югославских националистов, которая в своей работе здесь также volens-nolens содействовала упрочению позиций Белграда. Добавлю, что в законодательстве Королевства имелся пункт, по которому лица, служившие в болгарской армии во время последней войны, могли быть осуждены на 15-летнее тюремное заключение [4. С. 325, 327]. Если учесть, что множество македонцев в свое время носило болгарские шинели, то следует признать одно — сербы являлись талантливыми учениками Николо Макиавелли. Они были готовы защищать свои новые=старые земли в борьбе с известным Коминтерном, делавшим ставку на раздувание революционного пожара на Балканах и, соответственно, на создание Балканской Социалистической Федеративной Советской Республики.

Достаточно успешно сербский Белград боролся со своим старым соперником за Македонию — ВМРО (Внутренняя Македонская революционная организация), выступавшей под лозунгом независимой Македонии. В сущности, в этом противоборстве Белград имел гораздо больше преимуществ, нежели разъединенные и враждующие между собой македонские националисты, зачастую больше занятые своими междоусобицами, чем вопросами объединения. И здесь Белграду в немалой степени помогала упомянутая рознь среди "учителей", борьба, зачастую кровавая, между македонцами-автономистами и их соплеменниками, поступившими на сербскую службу. Сам Белград в процессе колонизации сербской Македонии, например, черногорцами, не жалел денег на антимакедонскую пропаганду и жестоко преследовал всех тех, кто подрывал "спокойствие" в крае. На бытовом уровне сербы относились к македонцам довольно презрительно. Грубые шутки и вульгарные анекдоты о македонцах бытовали весьма долго в сербской мещанской среде, где их признавали болгарами, отрицая право на самоназвание.

В политике было несколько по другому. Один из народных посланников, выступая в 1926 г. в парламенте, открыто говорил о том, что македонцы в действительности являются только сербами, которые были в свое время подвергнуты чуждой массированной пропаганде [5. С. 243]. Соответственно выдвигалась и решалась задача "сербизации" населения, прежде всего через просвещение. В борьбе с македонскими националистами сербы были готовы идти на конфликт с Болгарией, чья территория служила базой для многочисленных четнических отрядов, постоянно вторгавшихся в сербскую Македонию. Так, в 1924 г. София перед угрозой вооруженного вмешательства, способного вызвать очередной пожар на Балканах, была вынуждена арестовать большое количество македонских националистов и принять по отношению к ним ряд других репрессивных мер. В той ситуации новый передел македонских земель, решаемый только очередной войной, чреватой революционными потрясениями, не был нужен Европе, на которую "оглядывались" балканские правительства. И хотя македонские националисты не "успокаивались", но жесткая политика Белграда себя оправдывала — гражданская война с обязательной ее балканизацией и интернационализацией не состоялась.

Схватка сербства с национализмом населявших страну народов была характерна для всего периода существования королевской Югославии. При этом следует подчеркнуть, что идеологи сербства видели задачу создания единого цивилизованного пространства различных традиций и культур только через сильную государственную власть. Был провозглашен курс "на Европу" с "отрицанием" каких-либо сепаратистских устремлений, вызванных этноконфессиональными различиями, политическими играми и культурной принадлежностью к тому или иному миру. Стратегия Белграда по реализации идеи югославского "братства и единства" не исключала при этом контроль над ней. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что эта идея, получившая распространение прежде всего в сербской молодежной среде и не принимаемая теми же хорватами, все же была скрытой, во многом еще неясной формой сербизма наоборот, цель которого заключалась в создании нового человека — югослава. Однако процесс растворения сербов в югославянстве требовал определенных условий, прежде всего консенсуса всех народов. А этого не было и не могло быть по причинам исторического характера. Добавлю, что сам термин "югославянство" многими трактовался в духе великосербской идеи [5. С. 323]. При этом не следует забывать, что феномен национализма, включающий в себя культурную, политическую и экономическую компоненты, тесно связан с вводимым мной принципом фоллоумизма (от англ. follow me — "следуй за мной". — В. К.). В случае с королевской Югославией это означало одно — сербский югославизм. "Все люди равны, но некоторые — равнее" — этот тезис из "Скотского хутора" Джорджа Оруэлла достаточно ярко отражал внутреннюю ситуацию в небольшой империи.

Сама Конституция 1921 г., определявшая государство как конституционную, парламентскую и наследственную монархию, была круто замешана на централизме с перевесом исполнительной власти над законодательной, короны над народом. Так, декларации о демократизме не помешали поставить вне закона коммунистов. Правительства страны в основном составлялись не в Народной скупщине, а при дворце Александра, слывшего мастером политических игр. Например, хорватскую оппозицию он пугал "ампутацией" Хорватии, связями сербов со словенскими и мусульманскими верхами, хорватскими диссидентами или усилением полицейского режима. Будучи главой армии, он опирался на тайную организацию "Белая рука", возглавляемую командиром королевской гвардии генералом П. Живковичем [6. С. 66, 68]. В сущности, министры были лишь исполнителями и проводниками королевской воли и политики. При этом отмечу, что посты премьер-министра, главы скупщины, министра иностранных дел почти всегда находились в руках сербов. Разумеется, это не означает, что они должны были вести просербскую политику, но сам факт концентрации власти в сербских руках налицо.

Неординарность ситуации состояла и в том, что в Сербии сформировались два консервативных политических центра: один около монарха, другой — вокруг Н. Пашича и его сторонниками, выступавшими в защиту государственных и национальных интересов сербства теперь уже в границах нового Королевства. Безусловно, оба они — Никола Пашич и Александр Карагеоргиевич — отстаивали централизм в управлении государством, в котором, грубо говоря, сербы доминировали над остальными народами. Их разнил ответ на вопрос: кто будет хозяин в стране? Для лидера радикалов хозяином в Югославии должна выступать конституционная и парламентская монархия, обладающая мощным полицейским и бюрократическим аппаратом управления, позволяющим держать под контролем Белграда внутреннюю ситуацию, в новых землях особенно. При этом тезис тех же радикалов о том, что сербы, хорваты и словенцы — один народ, отходил на задний план. Король же упорно работал прежде всего над утверждением и укреплением монархической, самодержавной власти. Именно власть монарха без какого-либо посредничества могла, по его мнению, гораздо успешнее решать задачи государственного единства, нежели Скупщина с партиями и их политиками. Именно фигура монарха должна символизировать народное единство и государственную целостность. Его концепция была реализована 6 января 1929 г.: Конституция практически ликвидировалась, запрещались политические партии и общества, самоуправление сводилось к нулю, была распущена Скупщина, главой кабинета назначен генерал П. Живкович. Свои действия король оправдывал "высшими народными и государственными интересами и их будущностью". (В 1931 г. под давлением Парижа, предоставившего Белграду внушительный заем, Александр "подарил" стране октроированную Конституцию.)

Больше всего хлопот сербам и их королю доставляла Хорватия с ее настойчивыми требованиями большей независимости. Нужно было время и большая работа для действительного сближения этих двух славянских народов, имевших разные исторические судьбы, развивавшихся в лоне различных культур и влияний. Однако жизнь диктовала свои правила. Уже с 1920 г. сербы начали заменять хорватов на крупных административных постах. В армии карьеру мог сделать прежде всего серб. В самой Хорватии полиция и администрация находились в сербских руках [7. С. 170]. Подчинение "диким" сербам было унизительно для "культурных" хорватов. Сербский монархизм претил хорватским республиканским чувствам. Королевство как форма государственного объединения национальностей после провозглашения Вильсоном права на самоопределение народов выглядело неким атавизмом для хорватских националистов. Да и сама политика сербов, во множестве представленных в госаппарате, давала многочисленные поводы для обвинения центральных властей (читай — сербских) в беззакониях, взяточничестве, даже в телесных наказаниях, что вызывало особое возмущение в европеизированных Хорватии и Словении. Вероятно, такие же чувства испытали хорваты, когда в 1924 г. Пашич выдвинул идею отделения Хорватии, но без Далмации и Славонии, которые оставались бы за Сербией [7. С. 174].

В сущности, вся политическая жизнь Королевства СХС (или "Великой Сербии") так или иначе была связана с национальным вопросом, в частности, с сербско-хорватскими противоречиями в этой сфере. Борьба с переменным успехом шла по многим направлениям. Как метко выразился С. Радич, хорваты горько шутили, что они "раньше... были авангардом Европы в Азии, а теперь стали арьергардом Азии в Европе" [7. С. 172]. И хорватский национализм не уступал сербскому, пользуясь всеми доступными ему способами для развала сербской гегемонии в форме унитарного Королевства. Для этого использовался целый комплекс приемов, методов, средств —от политической борьбы в цивилизованных рамках многопартийного государства и до террора. Все, в чем хорваты превосходили сербов, служило наглядным доказательством сербского "примитивизма": здесь были и земляные полы в сельских домах, и неграмотность массы сербства, и пр. Враги сербства усердно создавали стереотипы о дикости сербов, о "наглости" их политики по объединению своего народа. Босния и Герцеговина объявлялись ими исключительно мусульманским и хорватским доменом, Косово и Метохия — албанским, Воеводина — венгерским, а Славония и Далмация, дескать, исторически принадлежат хорватам. Да и сами сербы не забывали преступлений, совершенных в ходе недавней войны теми славянами, которые сражались под знаменами Австро-Венгрии. Поэтому и не только в связи с этим сама идея "югославянской нации" не являлась такой уж близкой и самим сербским массам, не забывавшим, на чьей стороне воевали хорваты в Великой войне. В то же время нельзя сказать, что вся политическая элита сербского народа был настроена и действовала с позиций "племенного национализма". В ней имелись и свои "непримиримые" и свои "соглашатели", действовали "победители" и "побежденные".

В Сербии, например, развернулось так называемое югославянское народное движение во главе с монархистом Д. Льотичем. Его идеология и программа были рассчитаны прежде всего не на "партийную" интеллигенцию, а на крестьянство, на "почву", не зараженную инородными "телами и веяниями". Бог — господин вселенной, царь — рачительный хозяин государства, глава семьи — распорядитель дома: таков, по мнению Льотича, символ "народного здоровья". Только та страна счастлива, которой управляет монарх. Только здесь люди действительно свободны и в полной мере обладают всем спектром качеств национального характера. Соответственно, концепция Льотича имела ярко выраженный антикоммунистический характер. Более того, он и его движение "Збор" одну из своих основных задач видели в борьбе с коммунистами — разрушителями традиции, религии, нации, с их пропагандой, рисовавшей, в частности, "картинки с выставки" о жизни в СССР. И в последовавшем в 1940 г. признании СССР он видел страшную опасность для своей страны. Льотич видел горестную для него картину того, что "матушка" Россия все больше сливается в глазах его народа с образом "батюшки" Сталина. Признание СССР понято народов, рассуждал Льотич, как признание Совдепии Россией. Соответственно, все коммунистические заблуждения автоматически становятся истинами, а преступления — достоинствами [8. С. 211]. В свою очередь коммунисты, стремясь заклеймить его в глазах общества, представляли Льотича фашистом, что не является верным.

Говоря о национально-государственных взглядах Льотича, следует подчеркнуть, что в них сочетались идеи югославянства, всеславянства, сербского традиционализма, органического консерватизма. Во всяком случае он в тех вопросах, которые касались внутренних дел, любил цитировать Блаженного Августина: "В том, что нужно — необходимо единство; в том, что различно — требуется свобода; в остальном — любовь" [8. С. 3]. Однако не следует забывать, что Льотич был одним из тех, кто приветствовал январское 1929 г. решение короля Александра, упрочившее унитаризм управления. В заочной дискуссии с В.Мачеком по хорватскому вопросу Льотич не уставал подчеркивать, что хорватский лидер может говорить о всей Югославии как о своей стране, но не смеет требовать ее трети и выделять эту часть в отдельное "царство" [8. С. 144]. И не следует забывать, что, в сущности, Льотич и его немногочисленное движение "играли" в национальном вопросе на стороне короля Александра. В "Збор", наряду с сербами, входили и хорваты и словенцы, и все же в патетических высказываниях его лидера чувствуется любовь прежде всего к Сербии, к Великой Сербии. Именно на сербов он делал ставку в прозреваемом им столкновением с хорватами [8. С. 312—217]. Он был государственник, охранитель и монархист. Но прокламируемые им идеи югославянства не могли охватить ни сербов, ни хорватов, ни словенцев уже по той причине, что государство распадалось, количество защитников его в тогдашнем оформлении сокращалось, монархическая идея, особенно после смерти короля Александра, угасала.

Не менее интересна деятельность Сербского культурного клуба (СКК), чей статут был официально утвержден в январе 1937 г. Основная цель этой институции заключалась в обихаживании сербской культуры в рамках югославянства без какой-либо примеси политики. СКК был создан интеллектуалами, представителями политической и экономической элиты. Определенная нейтральность клуба давала возможность участвовать в его работе людям различных политических взглядов и мировоззрений. Подчеркивалась несовместимость деятельности СКК с разжиганием какой-либо этноконфессиональной вражды. Наоборот, одна из задач состояла в том, чтобы между сербскими, хорватскими и словенскими культурными кругами устанавливать связи и развивать сотрудничество по вопросам общего характера. Причем деятельность СКК наиболее активно развертывалась в пограничных областях, где сербство — его национальная и духовная компоненты — было подвержено "чуждым влияниям". В качестве примера можно назвать территорию Боснии и Герцеговины, где СКК работал над задачей показать сербский характер этих земель (по переписи 1931 г. там проживали: 1 028 139 православных, 732 089 мусульман, 547 949 католиков). В то же время он поощряя сотрудничество православных сербов и босанских мусульман. Главную угрозу СКК видел в хорватах с их планами ассимиляции мусульманства. Босна с ее доминирующим сербским населением представляла для деятелей СКК своеобразный щит от поползновений того же Загреба. Подкомитеты СКК в Вуковаре и других местах выступали за выделение населенных сербами территорий из Хорватской бановины и включение их в сербскую территориальную область. Одновременно СКК поддерживал и поощрял требования хорватских сербов о предоставлении им всех прав, которые Загреб требовал от Белграда. Особое внимание здесь уделялось далматинским сербам и Дубровнику, критиковался тезис о том, что эти территории имеют исключительно хорватский характер.

Подкомитеты в Скопле (Скопье) и Штипе развивали бурную деятельность, пытаясь через историю доказать сербский характер Македонии (в представлении СКК и многих других — Южная Сербия). В ход шли самые разнообразные средства и приемы, вплоть до аргумента, что "македонский язык" как таковой исчез тысячу лет тому назад. В том же духе СКК действовали и в многонациональной Воеводине, где, по его мнению, также существовала опасность для сербства и его культуры со стороны мадьяр [5. С. 506—514]. (По данным на 1936 г. там было: 30% сербов, венгры составляли около 27 %, дальше следовали немцы, румыны и др.) [5. С. 554]. В противовес тем, кто утверждал, что Македония — болгарская земля, Босния и Герцеговина — хорватская и мусульманская, Косово и Метохия — албанская (арнаутская), Воеводина — венгерская и т. д. , СКК выдвинул лозунг: "Где живет (буквально — дышит. – В.К.) хотя бы один серб, там и Сербия". Понятие "Родина" обнимало пространство от Субботицы до Далматинского Косова возле Шибеника и от Сушака до Джевджелии. Солидарность наследников св. Саввы прежде всего означала активную деятельность в просветительской, экономической и социальной сферах во всех населенных сербами краях и всеми слоями сербства. Торжественно заявлялось, что время отчуждения от своей истории, время не помнящих родства бесповоротно ушло [5. С. 514—515].

Работа самого СКК шла в двух направлениях: чтение лекций по важным национальным и культурным проблемам, а также выдвижение и поддержка всех акций по оживлению частной инициативы сербов в национальной и культурной сферах. Свое влияние СКК стремился распространять через такие родственные организации, как Союз сербских культурных обществ, Союз сербских хозяйственных учреждений, Совет патриотических, военных и рыцарских организаций. Цель СКК стать национальным, культурным и духовным центром сербского народа не выглядела утопичной или чрезмерно претенциозной: из 70 его членов-основателей 22 были университетскими людьми. шестеро занимали высшие должности в правительстве и его аппарате, восемь находились на ключевых постах в ассоциации промышленников и банкиров и т.д. Забота о сербская культура объединяла в рядах СКК демократов и монархистов, унитаристов и федералистов. В СКК выступали с лекциями известнейшие люди, достаточно назвать имена Д. Максимович и И.Секулич. Возглавлял СКК профессор Белградского университета Сл.Йованович. Секретарем являлся участник сараевского убийства преподаватель того же университета В. Чубрилович. В надзорный комитет входили генерал Ж. Павлович, ректор Белградского университета Д.Йованович, председатель Кассационного суда Д.Янкович, директор Ипотечного банка Торгового фонда Т. Ристич. Отсюда совершенно естественно, по мнению СКК, что именно интеллигенция должна была играть ведущую роль в сербстве, его пробуждении, возрождении, развитии. От нее требовалось забыть "моральное пьянство" 1920-х годов, "похмелье" 1930-х и перейти наконец к энергичной работе для народа, его культуры, по включению в народное движение, обозначаемое как "просвещенный патриотизм". СКК считал, что та культура, которая теряет связь с народом, не имеет перспектив. Ангажированной литературе противопоставлялись национальные ценности святосавского духовного свойства. При этом подчеркивалось, что социальная литература дегенерировала в марксизм, а коммунизм есть ни что иное как продукт иностранной пропаганды [5. С. 515—524].

Не обходил стороной СКК и идею интегрального югославянства. По мнению его членов, она была ошибочна в корне, так как объединяла в один народ сербов и хорватов. По мнению Сл. Йовановича, понятие "югославянство" требовалось трактовать и отстаивать как государственную идею, но не как национальную [5. С. 535]. При этом главного врага СКК видел не в хорватах, интегральном югославянстве, коммунизме, диктатуре, иностранной пропаганде, а в слабости сербства, выраженной прежде всего в отсутствии единства, размежевании интересов [5. С. 539].

С течением времени, на фоне убыстряющихся европейских событий и нерешенности внутренних национальных проблем деятельность СКК вместо прокламированной толерантности все больше приобретала черты сугубо сербского традиционализма в его наиболее жесткой форме: конструктивные размышления на тему сербской культуры в рамках югославянства, трезвость оценок деятельности сербских политиков постепенно уступали место политическим декларациям, где не было югославянства. В свое время инициатор создания СКК сказал знаменательную фразу: "Жизнь многолика, а идеал одноцветен. Если жизнь не подчинится простым принципам идеала, это для нее это будет бесцельная трата сил. Если же идеал захочет уничтожить многоликость жизни, то он превратится в мертвую, пустую форму" [5. С. 560—561]. Именно это и произошло с СКК, который многоцветье жизни свел к политике. Однако это была не столько вина СКК , сколько знак продолжавшейся революции с ее зарницами национализма, отчаянно боровшегося за свою историю.

Если в СССР все были советскими людьми, то в государстве переименованном в Королевство Югославия, — югославами. Такая стратегия только усиливала стремление "разделаться" с Александром крайних хорватских националистов, так называемых усташей. (Возникновение их организации не случайно относится к январю 1929 г. Сторонники фашизма Муссолини и Гитлера выступали за вооруженную борьбу по освобождению Хорватии. Они были в поле зрения некоторых разведслужб, в том числе венгерской, и имели ряд своих баз в странах Европы, прежде всего в Италии.) Король счастливо избежал двух покушений в Загребе, но в 1934 г., когда он находился с официальным визитом во Франции, югославским террористам удалось осуществить свой план и скрыться на территории других стран.

Сербы хоронили своего короля с посмертным титулом "Король-Витязь Александр I Объединитель". Сербский Патриарх Варнава служил заупокойную литургию. От возглавителя Русского императорского дома на похоронах присутствовал глава младороссов А. Л. Казем-Бек, возложивший огромный венок "Александру — Кирилл". Присутствовали высокопоставленные представители многих стран, в частности, генерал Геринг, самолеты которого спустя несколько лет будут бомбить Белград.

На сороковой день смерти Александра, 17 ноября, вышел специальный газетный выпуск "Россия", где поместили свои статьи И. Шмелев, Д. Мережковский, З. Гиппиус, И. Бунин, А. Деникин, И. Голенищев-Кутузов, В. Немирович-Данченко, А. Ксюнин, М. Алданов, И. Лукащ, П. Струве, С. Горный, И. Северянин, К. Бальмонт, А. Куприн. "Это был венок, сплетенный... и возложенный на могилу короля от имени благодарной русской эмиграции, которой во всех ее начинаниях помогал король" [9. C. 202]. Можно вспомнить, что под его покровительством в сентябре 1928 г. именно в Белграде состоялся первый съезд русских писателей за рубежом, которых он принимал не как "гонимых и заброшенных эмигрантов, а как сыновей Великой России". Непосредственно после трагедии в Марселе проф. А. В. Карташев подчеркнул, что король Александр был "великий серб с русской душой" [9. С. 200].

По причине малолетства короля Петра II было назначено регентство, порученное принцу Павлу (1934—1941), на плечи которого и легла основная тяжесть по управлению государством, целостность которого по прежнему находилась под вопросом, поставленным Загребом.

"Великая Сербия" и теперь не хотела слышать о каком-либо переустройстве Королевства на федеративных началах. Ученик Пашича М. Стоядинович, возглавлявший некоторое время кабинет министров (1935—1938), в ответ на требование хорватской стороны ответил дипломатично, но жестко: предлагаемые изменения связаны с пересмотром Конституции, внесение "поправок" в которую возможно лишь после совершеннолетия короля Петра II. На "выстрел" Стоядиновича хорватский крестьянский лидер Мачек достаточно ясно и грозно ответил, что хорваты ждали семнадцать лет и могут потерпеть еще какое-то время, но события торопят и помощь хорватов сербам может понадобиться раньше наступления королевского совершеннолетия. "И не будет ли поздно вести с ними переговоры", когда Петр II достигнет требуемого возраста? [7. С. 178]. История подтвердила правоту хорватского политика, но она оправдала и тактику Стоядиновича, не пожелавшего пойти на сговор с Мачеком, предлагавшим мир на условиях устроения федеративного государства и предоставления Хорватии в ее исторических границах, включавших Славонию и Далмацию, политической автономии. Для сербства "мир по-хорватски" означал очередную ступень, ведущую их родину в Белградский пашалык. Такая перспектива была неприемлема для Белграда. Сербо-хорватский спор на фоне Мюнхена не мог не вызывать тревогу у политиков в Югославии, срочно нуждавшейся хотя бы в замазывании проблемы. Паллиативное решение, как обычно, было найдено в смене кабинета, очередным главой которого стал Цветкович.

В определенной степени сербам помог аншлюс Австрии в 1938 г. уже по той причине, что "некоторые загребские элементы, работавшие против Белграда и рассчитывавшие на возвращение Габсбургов на австрийский престол, ныне должны вычеркнуть эту преступную возможность из своих счетов" [10. С. 81]. Несмотря на оживление торговых и экономических отношений с Германией, Белград (королевское регентство и правительство Стоядиновича) был верен союзу с Парижем, избегая всего того, что могло бы обострить отношения с Берлином.

То же правительство Стоядиновича, "следуя традиции", всячески затягивало признание СССР.

Вопрос о признании СССР в явной или скрытой форме всегда присутствовал в политико-общественной жизни и настроениях страны, особенно Сербии. Например, в 1933 г., после подписания странами Малой Антанты, куда входила Югославия, Лондонского пакта с СССР о ненападении, эта тема была поднята в парламенте. 22 марта М. Стоядинович, выступая в сенате, говорил: "Сегодня слышал, что некоторые гг. сенаторы требуют, желают и думают, что необходимо признание нашим государством СССР, ставя его в ряды государств, желающих мира в Европе... Существует два мира: один внешний, на границе, другой внутренний, социальный мир всякого государства. Я не хочу отрицать, что Советы ведут миролюбивую политику, благодаря которой избегают открытой войны на своих границах; я не отрицаю и того, что Советы весьма заинтересованы в сохранении мира внутри своего государства, поддерживая его драконовскими мерами и весьма драконовскими средствами. Но, господа, нам здесь, в Югославии, нужна еще одна гарантия, которую до сих пор от советского правительства мы не получили: это — гарантия невмешательства Советов в наши внутренние дела... Пока Советы не прекратят коммунистической агитации у нас в Югославии, до тех пор не может быть и речи о признании советского правительства" [9. С. 221—222].

Но у народа имелось свое мнение. В 1934 г., руководитель русской миссии в Белграде В. Н. Штрандман писал, что широкие слои населения Югославии под влиянием большевистской пропаганды "не делают разницы между добродетельной матушкой Россией и поработившей ее большевистской антирусской властью", что министр иностранных дел "неоднократно был принужден давать объяснения депутатам и сенаторам касательно существенной разницы между советской властью и русским народом" [11. С. 58].

В 1938 г. в Югославии, как писал далее русский дипломат, "велась пропаганда со стороны группировок, в то время убеждавших Москву заключить с ними различного рода политические и военные договоры. Пропаганда эта била по самому чувствительному нерву наших братьев-славян, а именно — по их русофильским наклонностям "во что бы то ни стало". Им объяснили, что как в 1914 г. их спасла Россия, так и теперь их спасет Россия от той же германской опасности. Летом по случаю тех или иных уличных манифестаций, которые иногда провоцировались большевистскими агентами, толпа криками приветствовала Францию и Сталина. Ныне та же толпа кричит против Франции, но по прежнему за Сталина, мнимая спасительная роль которого крепко запала в души. Успех пропаганды настолько велик, что состоятельные люди открыто говорят о целесообразности поступления в коммунистическую тайную партию, чтобы при приходе большевиков в Югославию они их не тронули. Прихода большевиков ожидают как какого-то избавления. Мне известны народные собрания в провинции, где народ прямо высказывался за необходимость их приглашения" [10. С. 264—265].

Понимая всю опасность коммунистической пропаганды, тесно связанной с Россией и ее строительством "новых небес", Стоядинович был последовательным противником установления каких-либо сношений с большевиками. "Но вместе с тем, — как подчеркивал Вл. Маевский, — он отказывался вступить в идеологический фронт борьбы против большевизма: реальный политик понимал, что за этим фронтом стоит угроза России как таковой, и принимать участие в борьбе против Советской России — это значит вести борьбу, в которой сербский народ ничего не поймет и на которую не пойдет" [9. С. 208].

Обычно, говоря о М. Стоядиновиче, историки подчеркивают его германофильство. Однако не следует забывать его усилия по укреплению югославянской идеи в сербском оформлении. Так, в результате его деятельности была образована Югославянское радикальное объединение, в которое вошли словенцы во главе с А. Корошцем и боснийские мусульмане, руководимые Спахо. В стороне оставались лишь хорваты, которые не желали "идти в ногу" с Белградом. В свою очередь "Збор" выступал непримиримым врагом уступок Загребу. Эту ситуацию в своих пропагандистских целях поспешили использовать коммунисты, выступив сторонниками переустройства государства на федеративных началах. Их тактика может быть объяснена лишь только через "постепеновщину": надо сначала "сломать" монархию, чтобы потом через демократизацию прийти к "социализации".

Заключение югославо-итальянского соглашения (25 марта 1937 г.) позволило сербам в обмен на "лояльность" в абиссинском вопросе на время забыть о притязаниях Италии на побережье Адриатики. Однако дипломатическая и экономическая активность Белграда с Римом и Берлином не означала еще его готовности переметнуться от Франции и Англии к Италии и Германии.

14 марта 1938 г. Гитлер въехал в Вену, т.е. после аншлюса Германия стала для Югославии пограничным государством. 29 апреля 1938 г. Англия и Франция заключили оборонительный союз, но Германия знала свою силу — 29 сентября был Мюнхен, означавший конец Чехословакии. Европа спешно заключала союзы, соглашения, договоры. В гонку договоров, зондажей и консультаций включился и наместник князь Павел. 31 мая 1939 г. он, по настоянию Стоядиновича, вместе с женой княгиней Ольгой выехал в Берлин с визитом, во время которого намеревался прозондировать будущее югославо-германских отношений. Результаты визита должны были снять опасения, что Югославия подвергнется разделу: Гитлер заявил о незыблемости германо-югославской границы, т.е. о "вечном" мире. В качестве знака своего особого расположения вождь Германии приказал вернуть Сербии две пушки, принадлежавшие некогда Александру Карагеоргию и находившиеся в Венском военном музее [9. С. 217]. Этот "сувенир-передарок" все же мог расцениваться и по иному: Белград в определенных обстоятельствах имел реальные шансы стать очередным Мюнхеном. Возможно, это понимали в сербской столице и в конечном итоге решились пойти на "худой мир" с Загребом, нежели ожидать самого худшего.

Говоря о последних событиях в истории сербо-хорватского противостояния, В. Н. Штрандман писал в декабре 1939 г.: "Как известно, недавно в Королевстве проведена, хотя еще не вполне закончена, реформа по самоуправлению Хорватской бановины (в августе 1939 г. между премьером Югославии Ю.Цветковичем и представителем Хорватии В.Мачеком с согласия принца-регента Павла было достигнуто давно желанное хорватами соглашение о восстановлении парламента и создании новой бановины (региона) Хорватии с определенными правами в области самоуправления. Данная уступка, сделанная в преддверии войны, по сути дела может быть охарактеризована как один из ее предварительных результатов. — В. К.). <...> Эта широко задуманная реформа явилась подходящим моментом, тем более при нынешнем вооруженном состоянии Европы, для большевистской агитации, которая, с одной стороны, подстрекала хорватов к постоянно новым требованиям больших свобод, с другой — науськивала сербскую часть населения Югославии на тех же хорватов и против правительства, которое якобы разрушает дело единства королевства и т. д." [10. С. 264].

Соглашение не удовлетворило ни "крайних" хорватов, ни тех сербов, которые не были сторонниками автономизации Хорватии. В частности, члены СКК с их кредо "сильное сербство в сильной Югославии" негодовали по поводу границ новой бановины, в которой оказалось около миллиона сербов. Хорваты же подчеркивали, что соглашением реализована лишь часть их народной программы. Сербы были уязвлены и бесцеремонностью в отношении к сербам во время чисток новыми властями чиновничества. Лидеров СКК возмущала таинственность, окружавшая процесс соглашения, отсутствие настоящих сербских представителей, вместо которых заседали политические "бухгалтера" и простаки. Сербский культурный клуб подчеркивал, что он никогда не согласится оставить районы с сербским большинством в бановине Хорватской. Требуя ревизии договора, они настаивали, чтобы сербам дали право свободного волеизъявления по вопросу о том, хотят ли они, чтобы их районы остались в хорватских границах, или выступают за присоединение к сербским территориальным единицам [5. С. 526—529]. Для реализации той же ревизии нужно было чувство меры, которого не было. Безусловно, тот же В. Мачек 14 октября 1939 г. на торжественном обеде у патриарха Гаврилы Дожича подчеркивал, что хорваты вели борьбу не против сербов, не против славянства, а только за признание своей национальной индивидуальности, и сейчас, после достижения своей цели, они могут с величайшей готовностью вступить в славянство и югославянство. Однако практика показывала другое: на местах творилась неправда, вопли недовольства доносились до Белграда [12. С. 569—570]. Оставалась надежда лишь на всемирного лекаря — время. Но его не было. Национализм набирал силу в Королевстве.

В сущности какого-либо "средостения" между властью и тем же сербством не было и по вопросу конкордата правительства с Ватиканом. Заглавную роль в развернувшейся с 1935 г. борьбе сыграл Патриарх Варнава и Святой архиерейский собор. Священноначалие Сербской Православной Церкви в своем представлении к правительство обращали внимание на то, что предлагаемый договор с Ватиканом возводит римско-католическую церковь в положение доминирующей государственной конфессиональной институции, в то время как позициям той же Сербской Православной Церкви, объединяющей большинство населения страны, автоматически наносится явный ущерб. В сообщении для печати подчеркивалось, что "СПЦ, будучи церковью большинства в Югославии, не может равнодушно смотреть на то, что какой-то другой конфессиональной институции предоставляют права, которыми не обладала СПЦ даже тогда, когда была государственной" [12. C. 581]. Следует отметить, что этот документ примечателен и по тому, что в нем архиереи "во главе с Патриархом обращаются ко всему православному народу нашего Отечества и призывают его, чтобы во время шатаний и разброда в мире держаться святой веры православной, веры отцов наших и преданно поддерживать свою святосавскую национальную Церковь" [12. C. 581]. Неизбежное столкновение между СПЦ и правительством приобретало в глазах сербского народа четко выраженный политический характер. Правительство Стоядиновича терпело неудачу за неудачей. Так, член парламентского комитета по конкордату М. Ружичич, выступавший на стороне правительства, был лишен священнического сана. Болезнь и смерть Патриарха Варнавы также "обыгрывалась" противниками Стоядиновича. Слухи о том, что "отравление" Патриарха было связано с правительством, неизбежно ослабляли позиции последнего (До настоящего времени причины смерти возглавителя СПЦ до конца не разъяснены). Своеобразным апогеем в истории столкновения между сторонниками "святосавства" с государством стала лития во здравие больного Патриарха. Несмотря на запрет официальных властей, ее устроители вывели народ на центральную улицу Белграда — Кнез Михайлову в час пик. В этой ситуации власти пошли на применение силы. Против участников молебствия были брошены жандармы. Лития стала "кровавой". Итог по своим результатам был таков: депутаты в парламенте в июле 1937 г. большинством голосов одобрили договор с Ватиканом. Но в свою очередь Святой архиерейский собор принял решение отлучить от Церкви всех голосовавших за конкордат министров и народных представителей, исповедовавших православие. Хотя, надо думать, эта жесткая мера вряд ли была реализована. Во всяком случае известно, что духовник Стоядиновича направил письмо в Синод с заявлением, что ему известны религиозные чувства пасомого, равно как и его приверженность к Сербской Православной Церкви. В конечном итоге "мир" и церковь пришли к соглашению на основе равноправия всех конфессий в стране. При этом, по требованию высшей церковной иерархии СПЦ, власти предприняли ряд мер против тех чиновников, действия которых спровоцировали "кровавую литию" [12. С. 579—594].

В 1940 г. Югославия признала СССР. Как писал Вл. Маевский, "по вопросу же признания советской власти давление шло с двух противоположных сторон: Германия и Италия, — любезно поддерживая своего нового союзника СССР, — прозрачно намекали, что пора перестать занимать враждебную позицию по отношению Советов; Англия и Франция также влекли Югославию в этом же направлениии, будучи уверены, что СССР недолго выдержит характер наблюдателя и несомненно выступит против Германии" [9. С. 221].

30 апреля 1940 г. в Москву прибыла югославская торговая делегация во главе с крупным финансистом, бывшим министром Джорджевичем, 16 мая она вернулась в Белград, подготовив почву для подписания торгового договора (31 мая) Со стороны СССР его подписал посланник в Болгарии А.И. Лаврентьев. 24 июня ТАСС сообщил об установлении дипотношений между СССР и Королевством Югославией. Посланником в Югославии стал агроном по образованию В.А. Плотников, а в Москву поехал М. Гаврилович, лидер Сербской крестьянской партии. "Сербская пресса пришла в полный восторг... газеты... стали воспевать сталинский режим, его достижения и привлекательность. Русской же печати было совершенно запрещено критиковать советскую действительность" [9. С. 231].

Однако все эти "песни в адрес СССР" совершенно не гарантировали спокойствия и нерушимости границ Королевства в условиях уже начавшейся войны, в которой Германия одерживала только победы. Берлин был гораздо ближе и опаснее, чем Матушка Россия. В этой ситуации правительство в Белграде решилось пойти на присоединение к Тройственному пакту (25 марта 1941 г.), входя фактически в орбиту Германии. Однако народ — ни в столице, ни в провинции — не хотел вникать в тонкости "высокой политики" своих правителей и не скрывал своей, мягко говоря, неприязни к пакту с Гитлером, со "швабами". Известно, что создавшаяся ситуация была использована группой офицеров во главе с генералом Д. Симовичем для совершения государственного переворота. 27 марта 1941 г. под лозунгом "лучше война чем пакт" военные смешали германские карты. Судя по некоторым данным, руководители заговора поддерживали связи не только с английским посольством в Белграде, но и с советским военным агентом полковником Самохиным, который расписывал заговорщикам мощь Красной армии [9. С. 248]. Однако какой-либо реальной помощи от Москвы не последовало. В.Молотов 4 апреля заявил специальному эмиссару из Белграда полковнику Савичу, что СССР не может в настоящий момент пойти на подписание пакта о взаимной помощи, так как не готов вступить в конфликт с Берлином. Пока, по его мнению, можно было обсудать договор дружбы без особых обязательств, что было воспринято сербской стороной, по вполне понятным причинам, критически [9. С. 255].

В самой стране на стороне вождей переворота, противников пакта с фюрером решительно выступила Сербская Православная Церковь во главе с Патриархом Гавриилом (Дожичем). Еще до заключения договора с Гитлером он посетил принца-регента Павла и заявил ему свое категорическое осуждение намечаемого акта. Глава СПЦ, судя по некоторым "совпадениям", например, срочному созыву Архиерейского Собора накануне переворота, был посвящен в планы Симовича и его сторонников в армии. 27 марта в своей речи с балкона здания патриархии он говорил следующее: "В эти дни перед нашим народом судьба снова поставила вопрос, какому царству мы больше расположены. Сегодня на заре... на этот вопрос был дан ответ: расположены мы царству небесному, т. е. царству Божьей истины и правды, народного согласия и свободы. Этот вечный идеал, носимый в сердцах всех и согреваемый в святилищах наших православных храмов и написанный на наших народных знаменах, — сегодня утром засветился чистый и светлый как солнце, очищенный и омытый от грязи" [9. С. 256].

Белград ликовал. Балканский южный темперамент находил свой выход в демонстрациях, пылких угрозах врагам по Первой мировой войне, избиении попавшихся под горячую руку некоторых сотрудников немецкого посольства и пр. Однако были и такие сербы, которые отчетливо понимали всю неотвратимость гитлеровского нападения. 6 апреля в 5 часов утра Берлин передал по радио объявление войны Югославии. Через несколько часов на улицах и площадях ее столицы рвались немецкие бомбы. Начиналась очередная война с Германией и ее союзницами. К этому времени относится следующая дневниковая запись Й.Геббельса: "Балканы больше не будут пороховой бочкой Европы. И Россия не сможет больше совать свой нос, как перед Первой мировой войной. Вена с ее доброй, старой демократией тут не справилась. Мы должны навести здесь полный порядок. Это сейчас и происходит... Я прочел много материала о Сербии — страна, люди, история. Безумная страна! И еще более безумный народ. Но мы с ней управимся" (13. С. 248). Управиться с ней хотели "свои и чужие": начиналась гражданская война.

2002 г.


1. Petranoviс B. Istorija Jugoslaviji 1918-1988. Кн. 1. Beograd, 1988.

2. Димић Л. Културна политика у Краљевини Jугославији 1918—1941. Београд, 1997. Трећи део. Политика и стваралаштво. С. 130.

3. Filandra S. Bosnjacka politika u XX stolecu. Sarajevo, 1998.

4. Македонский вопрос в документах Коминтерна / Сост. Л. И. Жила, В. Т. Поповский. Т. 1. Ч. 1.: 1923—1925. Скопjе, 1999.

5. Димић Л. Културна политика у Краљевини Jугославији 1918—1941. Београд, 1996. Први део. Друштво и држава.

6. Petranoviс B., Zeceviс M. Agonija dve Jugoslavije. Sabac, 1991.

7. Неманов Л. Сербо-хорватская проблема // "Русские записки", 1939, № 17.

8. Jotic V. D. Odabrana dela I knjiga. Minhen, 1981.

9. Маевский В. Русские в Югославии. Взаимоотношения России и Сербии. Нью-Йорк, 1966. Т. 2.

10.Чему свидетели мы были... Переписка бывших царских дипломатов 1934 — 1940 годов. Сборник документов в двух книгах. М., 1998. Кн. 2. 1938—1940.

11.Чему свидетели мы были... Переписка бывших царских дипломатов 1934 — 1940 годов. Сборник документов в двух книгах. М., 1998. Кн. 1. 1934—1937.

12. Слиjепчевић Ђ. Историjа Српске Православне Цркве. Београд, 1991. Кн. 2.

13. Ржевская Е. Геббельс. Портрет на фоне дневника. М., 1994.

 

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.